Главная | Обратная связь

АВТОМАТИЧЕСКИЙ СОЧИНИТЕЛЬ 2 страница

СОБАКА КЛОДА

КРЫСОЛОВ

Крысолов явился на заправочную станцию днем. Он двигался мягкой,крадущейся походкой, ноги его беззвучно утопали в гравии подъездной аллеи.На нем была старомодная черная куртка с большими карманами, а за плечамивоенный рюкзак. Под коленями коричневые плисовые бриджи были перехваченыбелой веревкой. - Да? - спросил Клод, отлично зная, кто это такой. - Служба по борьбе с грызунами. Маленькие глазки пришедшего быстро осмотрели все вокруг. - Крысолов? - Да. Это был худой смуглый человек с заострившимися чертами лица и двумядлинными, зеленовато-желтыми зубами, которые торчали из верхней челюсти исвисали над нижней губой, вдавливая ее. Его остроконечные уши были сдвинутык задней части шеи. Глаза были почти черные, но время от времени где-то вглубине их светился желтый огонек. - Вы пришли очень быстро. - Особое распоряжение санитарного врача. - И вы хотите поймать всех крыс? - Ну да. Он смотрел украдкой, как смотрит животное, которое всю свою жизньтайком выглядывает из норы. - Как вы собираетесь ловить их? - А! - загадочно произнес крысолов. - Все зависит от того, где онипрячутся. - Наверное, ловушки будете ставить? - Ловушки! - с отвращением воскликнул он. - Так много крыс не поймаешь!Крысы - это вам не кролики. Он поднял лицо, втянул воздух через нос, и было видно, как затрепеталиего ноздри. - Ну уж нет, - с презрением сказал он. - Ловушками крыс не ловят.Крыса, скажу я вам, умная. Чтобы поймать ее, нужно ее знать. В таком делезнать крысу обязательно. Я видел, что Клод смотрит на него с каким-то восторгом. - Крысы умнее собак. - Скажете тоже! - Знаете, что они делают? Они следят за вами! Вы ходите и хотите ихпоймать, а они тихо сидят себе в темных углах и следят за вами. Он опустил плечи и вытянул свою жилистую шею. - А вы что делаете? - в восхищении спросил Клод. - А! Вот в том-то все и дело. Вот почему нужно знать крыс. - Так как же вы их ловите? - Есть разные способы, - искоса глядя на нас, ответил крысолов. - Самыеразные. Он умолк, глубокомысленно кивнув своей отвратительной головой. - Все зависит от того, - сказал он, - где они прячутся. Не вканализационной трубе? - Нет, не в трубе. - В трубе их ловить непросто. Да, - сказал он, тщательно нюхая воздухслева от себя, - в трубе их ловить непросто. - Ничего особенного, я бы сказал. - Э, нет. Напрасно так говорите. Хотел бы я посмотреть, как вы ихловите в канализационной трубе! Именно что вы стали бы делать, вот что яхотел бы знать. - Да я бы просто их отравил, и все тут. - А куда именно положили бы вы яд, могу я спросить? - В канализационную трубу. Куда же, черт возьми, еще? - Вот как! - ликующе воскликнул крысолов. - Я так и знал! Вканализационную трубу! И знаете, что будет? Его смоет, вот и все.Канализационная труба - это вам все равно что река. - Это вы так думаете, - сказал Клод. - Это только вы так думаете. - Да это факт. - Ладно, пусть будет так. А что вы сделали бы, мистер Всезнайка? - Где нужно знать крыс - так это когда ловишь их в канализационнойтрубе. - Ну давайте же, рассказывайте. - Слушайте. Я расскажу вам. - Крысолов сделал шаг вперед и заговорилдоверительным и конфиденциальным тоном, как человек, разглашающийпотрясающую профессиональную тайну: - Прежде всего надо помнить, что крыса -это грызун, понятно? Крысы грызут. Все, что ни дайте, не важно что,что-нибудь такое, чего они никогда и не видели, - и что они будут делать?Они будут это грызть. Так вот. Вам надо лезть в канализационную трубу. И чтовы делаете? Он говорил мягко, гортанно, точно лягушка квакала, и казалось, что онвсе слова произносит с каким-то необыкновенным смаком, словно чувствует ихвкус на языке. Акцент у него такой же, как у Клода, - сильный, приятныйакцент бакингемширской глубинки, но голос крысолова был более гортанным,слова звучали сочнее. - Спускаешься в канализационную трубу и берешь с собой самыеобыкновенные бумажные пакеты из коричневой бумаги, а в этих пакетах - сухойалебастр. И больше ничего. Потом подвешиваешь пакеты к верхней части трубы,чтобы они не касались воды. Понятно? Чтобы воды не касались, но чтобы крысамогла дотянуться до них. Клод зачарованно его слушал. - А дальше вот что. Крыса плывет себе по трубе и видит пакет.Останавливается. Обнюхивает его и ничего плохого не чувствует. И что онаделает? - Начинает его грызть, - радостно вскричал Клод. - Ну да! Именно! Именно это она и делает! Она начинает грызть пакет,пакет разрывается, и крыса за свои труды получает целую порцию алебастра. - Ну? - Это ее и губит. - Она умирает? - Ну да. Тут же! - Алебастр вообще-то не ядовит. - А! Вот именно! Как раз тут-то вы и не правы. Алебастр разбухает. Еслиего смочить, он разбухнет. Как только он попадает крысе в горло, разбухает иубивает ее наповал. - Не может быть! - Крыс надо знать. Лицо крысолова светилось тайной гордостью, и, поднеся свои костлявыепальцы близко к носу, он принялся потирать ими. Клод в восхищении смотрел нанего. - Ну и где же тут крысы? Слово "крысы" он произнес мягко, гортанно, сочно, будто полоскал горлотопленым молоком. - Давайте-ка посмотрим на крррыс! - Вон в том стоге сена, за дорогой. - Не в доме? - явно разочарованный, спросил он. - Нет. Только вокруг стога. Больше нигде. - Бьюсь об заклад, что они и в доме есть. По ночам, видно, пробуют вашуеду и распространяют всякие болезни. У вас тут никто не болеет? - спросилон, посмотрев сначала на меня, потом на Клода. - У нас все в порядке. - Вполне уверены? - О да! - Этого никогда не знаешь. Можно болеть неделями и не чувствоватьэтого. Потом вдруг... бац! - и готово. Вот почему доктор Арбутнот такпривередлив. Вот почему он так быстро меня прислал, понятно? Чтоб помешатьраспространению болезни. Теперь он облачился в мантию санитарного врача. Он словно был тут самойважной крысой, глубоко разочарованной в том, что мы не страдаем от бубоннойчумы. - Я чувствую себя отлично, - нервно проговорил Клод. Крысолов еще раз вгляделся в его лицо, но ничего не сказал. - И как вы собираетесь поймать их в стоге сена? Крысолов хитро усмехнулся, обнажив зубы. Он залез в рюкзак и вынул изнего большую жестянку, которую поднес к лицу. Из-за нее он посмотрел наКлода. Яд! - прошептал крысолов. Он произнес это слово зловеще. - Смертельный яд, вот что тут такое! - При этом он как бы взвешивалбанку на ладони. - Хватит, чтобы миллион человек убить! - Страшная вещь, - сказал Клод. - Именно так! С ложечкой этого поймают, на полгода посадят, - сказалон, облизывая губы. У него была манера при разговоре вытягивать шею. - Хотите посмотреть? - спросил он и, вынув из кармана монету в однопенни, с ее помощью открыл крышку. Вот! Смотрите! Протягивая банку Клоду, чтоб тот посмотрел внутрь, он произносил слованежно, почти любовно. - Пшеница? А может, ячмень? - Овес. Вымоченный в смертельном яде. Возьмите в рот только однозернышко, и через пять минут вам крышка. - Правда? - Ну да. Я эту банку всегда на виду держу. Он погладил ее и слегка потряс, так что зернышки овса внутри мягкозашуршали. - Но не сегодня. Сегодня ваши крысы этого не получат. Нет, не получат.Вот где нужно знать крыс. Крысы подозрительны. Страшно подозрительные тварикрысы. Потому сегодня они получат чистый вкусный овес, который не причинитим никакого вреда. От него они только толще станут. И завтра получат то жесамое. И он будет такой вкусный, что через пару дней все крысы с округисбегутся. - Довольно умно. - В таком деле надо быть умным. Надо быть умнее крысы, а это о чем-тоговорит. - Вы и сами стали, как крыса, - сказал я. У меня это выскочило по ошибке, прежде чем я успел подумать, чтоговорю, но я действительно не мог этого не сказать, потому что все время неспускал с него глаз. Но на него мои слова произвели удивительное действие. - Ага! - воскликнул он. - Вот именно! Хорошо сказано! Хороший крысоловдолжен быть больше крысой, чем любая крыса на свете! Он даже должен бытьумнее крысы, а это не так-то просто, скажу я вам! - Уверен, что не просто. - Ну ладно, тогда пошли. Я не могу терять тут целый день. Леди ЛеонораБенсон просит меня срочно прийти к ней в дом. - У нее что, тоже крысы? - Крысы у всех есть, - ответил крысолов и засеменил по дороге,направляясь к стогу сена, а мы стояли и смотрели ему вслед. Походка его так была похожа на крысиную, что оставалось толькоудивляться, - медленная, очень осторожная, с согнутыми коленями, и шагисовсем не были слышны. Он ловко перескочил через изгородь, вышел в поле ибыстро обошел вокруг стога сена, разбрасывая овес по земле. На следующий день он вернулся и проделал то же самое. Через день он пришел опять и на этот раз положил отравленный овес. Ноон не разбрасывал его, а тщательно сложил маленькими кучками по краям стогасена. - У вас собака есть? - спросил он, когда пришел снова, на третий деньпосле того, как положил яд. - Есть. - Если вы хотите увидеть, как ваша собака будет умирать в страшныхкорчах, вам нужно лишь выпустить ее вон в те ворота. - Мы присмотрим за ней, - сказал ему Клод. - Пусть это вас не волнует. На следующий день он вернулся снова, на сей раз, чтобы собрать убитых. - У вас есть старый мешок? - спросил он. - Скорее всего нам понадобитсямешок, куда можно было бы их сложить. Вид у него при этом был самодовольный и важный, черные глаза светилисьгордостью. Он готовился представить публике сенсационные результаты своегоискусства. Клод принес мешок, и мы втроем перешли через дорогу, во главе шагалкрысолов. Мы с Клодом остановились возле изгороди и, перегнувшись через нее,стали смотреть. Крысолов крадучись обошел вокруг стога сена, при этомсогнулся, чтобы получше рассмотреть кучки с ядом. - Что-то тут не то, - чуть слышно пробормотал он сердитым голосом. Он подошел к другой кучке и опустился на колени, чтобы рассмотреть ееповнимательнее. - Что-то тут, черт возьми, не то. - А в чем дело? Он не отвечал, но было очевидно, что крысы не притронулись к приманке. - Просто эти крысы очень умные, - сказал я. - Я ему то же самое говорил, Гордон. Вы тут имеете дело не с простымикрысами. Крысолов подошел к воротам. Он был очень раздосадован и выражал этовсем своим видом. Два его желтых зуба впились в нижнюю губу. - Вы мне басни-то не рассказывайте, - сказал он, глядя на меня. -Ничего особенного в этих крысах нет, разве что кто-то подкармливает их.Где-то у них что-то есть вкусное, и в большом количестве. Ни одна крыса насвете не откажется от овса, если только живот у нее не переполнен. - Они умные, - сказал Клод. Крысолов с отвращением отвернулся. Он снова нагнулся и принялсясгребать отравленный овес небольшой лопаткой, тщательно складывая зернаобратно в жестянку. Когда он закончил, мы все втроем пошли обратно черездорогу. Крысолов остановился возле бензоколонки. Теперь это был расстроенный,жалкий человек, и лицо его постепенно принимало скорбное выражение. Он весьушел в себя и молчаливо размышлял над своей неудачей, в глазах появиласьзатаенная враждебность, язык то и дело высовывался сбоку от двух желтыхзубов, облизывая губы. Казалось, это очень важно, чтобы губы были влажными.Он бросил быстрый взгляд исподтишка на меня, потом на Клода. Кончик его носадернулся, втягивая воздух. Он несколько раз приподнялся на носках, слегкапри этом покачиваясь, и тихо, едва слышно спросил: - Хотите кое-что увидеть? Он явно пытался восстановить свою репутацию. - Что? - Хотите увидеть что-то удивительное? С этими словами он опустил правую руку в карман своей куртки и извлекиз него большую живую крысу, которую крепко сжимал пальцами. - О господи! - Ага! Вот она, смотрите! Он слегка опустил плечи, вытянул шею и искоса посматривал на нас, держав руках эту огромную коричневую крысу, плотно обхватив указательным ибольшим пальцами шею твари, чтобы она не могла повернуться и укусить его. - Вы всегда носите крыс в карманах? - Обычно держу при себе парочку. С этими словами он опустил свободную руку в другой карман и вытащил изнего маленького белого хорька. - Хорек, - сказал он, держа его за шею. Хорек, похоже, был с ним знаком и не противился его хватке. - Быстрее хорька никто не убьет крысу. И никого крыса так не боится. Он свел руки перед собой, так что нос хорька оказался в шести дюймах отморды крысы. Розовые глаза-бусинки хорька глядели на крысу. Крысасопротивлялась, стараясь увернуться от убийцы. - А теперь, - сказал он, - смотрите! Его рубашка цвета хаки была не застегнута на верхнюю пуговицу, и онопустил крысу прямо себе за воротник. Как только его рука освободилась, онрасстегнул куртку, чтобы публика могла видеть выпуклость под рубашкой в томместе, где сидела крыса. Ремень не давал ей спуститься ниже пояса. Затем вслед за крысой он опустил за пазуху хорька. Под рубашкой тотчас же началось большое движение. Казалось, что крысабегает вокруг его тела, преследуемая хорьком. Они пробежали вокруг раз шестьили семь, притом маленькая выпуклость преследовала большую, с каждым кругомдогоняя ее и приближаясь все ближе и ближе, пока наконец две выпуклости несошлись и не началась потасовка, сопровождаемая пронзительным визгом. В ходе всего этого представления крысолов стоял совершенно неподвижно,расставив ноги, руки его свободно висели по бокам, темные глаза смотрелиКлоду в лицо. Теперь он запустил одну руку за рубашку и вытащил хорька,другой достал мертвую крысу. На белой мордочке хорька были видны следыкрови. - Не скажу, что мне это очень понравилось. - Но, клянусь, ничего подобного вы никогда еще не видели. - Боюсь, и в самом деле не видел. - Как бы вас в живот не укусили, - сказал ему Клод. Но он явно былпотрясен, а крысолов между тем опять принял самодовольный вид. - Хотите увидеть кое-что еще более удивительное? - спросил он. - Хотитеувидеть что-то такое, чему бы ни за что не поверили, если б только неувидели своими глазами? - Ну? Мы стояли на подъездной аллее перед бензоколонкой. Был один из техприятных теплых ноябрьских дней, какие случаются в это время года. Назаправку подъехали две машины, одна за другой, и Клод подошел к ним и дал имвсе, что требовалось. - Так хотите увидеть? - спросил крысолов. Я взглянул на Клода,предчувствуя недоброе. - Ладно, посмотрим, - сказал Клод. - Что там у вас еще? Крысолов опустил мертвую крысу в один карман, хорька-в другой. Затемзалез в свой рюкзак и извлек из него - подумайте только! - вторую живуюкрысу. - Боже милостивый! - воскликнул Клод. - Всегда держу при себе парочку крыс, - невозмутимо заявил он. - В этомделе крыс нужно знать, а если хочешь их знать, нужно держать их при себе.Эта крыса из канализационной трубы. Долго там прожила, умная, как черт.Видите, как она на меня смотрит, - что это я собираюсь делать? Видите? - Очень неприятно. - А что вы собираетесь сделать? - спросил я. У меня было предчувствие,что это его представление понравится мне еще меньше, чем предыдущее. - Принесите мне кусок веревки. Клод принес ему кусок веревки. Левой рукой он закрепил петлю на задней лапе крысы. Крысасопротивлялась, пытаясь повернуть голову и посмотреть, что происходит, но онкрепко держал ее за шею указательным и большим пальцами. - У вас в доме есть стол? - спросил он, осматриваясь вокруг. - Нам бы не хотелось пускать крысу в дом, - сказал я. - Мне нужен только стол. Или что-нибудь плоское, вроде стола. - Как насчет капота вот этой машины? - спросил Клод. Мы подошли к машине, и он выпустил крысу, долго прожившую вканализационной трубе, на капот. Веревку он прикрепил к стеклоочистителю,так что крыса была теперь на привязи. Сначала она вся сжалась и, не двигаясь, подозрительно поглядывала посторонам - крупная серая крыса с блестящими черными глазками и чешуйчатымдлинным хвостом, который, скрутившись кольцом, лежал на капоте. Она смотрелав сторону от крысолова, но искоса поглядывала на него, чтобы видеть, что онсобирается сделать. Человек отошел на несколько шагов, и крыса тотчас жерасслабилась. Она присела на задние лапы и принялась лизать серую шерсть нагруди. Потом стала скрести свою морду передними лапами. Похоже, ей не былоникакого дела до стоявших рядом троих мужчин. - Может, поспорим? - спросил крысолов. - Мы не спорим, - сказал я. - Да просто так. Интереснее ведь, когда споришь. - А на что вы хотите поспорить? - Спорим, что я убью эту крысу без рук. Я засуну руки в карманы и невыну их. - Значит, убьете ее ногами, - сказал Клод. Было ясно, что крысолов собрался немного заработать. Я посмотрел накрысу, которую собирались убить, и мне стало немного нехорошо, и вовсе непотому, что ее собирались убить, а потому, что ее должны были убить каким-тоособым способом, с каким-то удовольствием. - Нет, - сказал крысолов. - Не ногами. - Руками ничего не будете делать? - спросил Клод. - Никаких рук. Ни ногами, ни руками ничего делать не буду. - Тогда сядете на нее. - Нет. Давить ее тоже не буду. - Тогда посмотрим, как вы это сделаете. - Сначала поспорим. Ставьте фунт. - Вы что, рехнулись? - сказал Клод. - С какой стати мы должны ставитьфунт? - А что вы поставите? - Ничего. - Хорошо. Тогда ничего не будет. Он сделал движение, будто собрался отвязать веревку отстеклоочистителя. - Ставлю шиллинг, - сказал ему Клод. Тошнота подступила к моему горлу, но что-то во всем этом было такоепритягательное, и я поймал себя на том, что не в силах ни отойти, ни дажепошевелиться. - Вы тоже? - Нет, - сказал я. - А что это с вами? - спросил крысолов. - Просто не хочу с вами спорить, вот и все. - Значит, вы хотите, чтобы я это сделал за какой-то паршивый шиллинг? - Я вообще не хочу, чтобы вы это делали. - Где деньги? - спросил он у Клода. Клод положил шиллинг на капот, ближе к радиатору. Крысолов достал двемонеты по шесть пенсов и положил их рядом с монетой Клода. Когда онпротягивал руку, чтобы положить монету, крыса съежилась, втянула голову ираспласталась на капоте. - Ставки сделаны, - сказал крысолов. Мы с Клодом отступили на несколько шагов. Крысолов сделал шаг вперед.Он засунул руки в карманы и отклонился всем телом, так что его лицо теперьнаходилось на одном уровне с крысой, футах в трех от нее. Он встретился взглядом с глазами крысы и принялся неотрывно смотреть нанее. Крыса вся сжалась, предчувствуя крайнюю опасность, но страха еще необнаруживала. По тому, как она сжалась, мне показалось, что она изготовиласьпрыгнуть ему в лицо, но в глазах крысолова, должно быть, была какая-то сила,которая не давала ей сделать это. Подчинившись этой силе и испытывая всебольший страх, крыса начала пятиться, медленно отступая на полусогнутыхлапах, пока веревка туго не натянулась. Она попыталась отступить еще дальшеи принялась дергать задней лапой, чтобы высвободить ее. Крысолов потянулсяза ней, приближая к ней свое лицо, не спуская с нее глаз, и неожиданно крысавпала в панику и отпрыгнула в сторону. Веревка дернулась, едва не вывихнувей лапу. Она снова распласталась на капоте как можно дальше от крысолова,насколько ей могла позволить длина веревки, и теперь была напуганаосновательно - усы ее дергались, длинное серое тело дрожало от страха. В этот момент крысолов снова начал приближать к ней свое лицо. Он делалэто очень медленно, так медленно, что вообще не видно было никакогодвижения, однако всякий раз, когда я смотрел на его лицо, оно оказывалосьчуточку ближе. Он ни разу не оторвал взгляда от крысы. Напряжение былоогромное, и неожиданно мне захотелось крикнуть ему, чтобы он остановился. Яхотел, чтобы он остановился, потому что то, что он делал, вызывало у менятошноту. Но я не мог себя заставить произнести хотя бы слово. Что-точрезвычайно неприятное должно было произойти - в этом я был уверен. Что-тозловещее, жестокое и крысиное, и, наверное, меня и в самом деле стошнит. Ноя должен был видеть, что будет дальше. Лицо крысолова находилось дюймах в восемнадцати от крысы. В двенадцатидюймах. Потом в десяти или, может, в восьми, и вот их разделяло расстояние,не превышающее длину человеческой руки. Крыса напряглась и всем теломприжималась к капоту, испытывая огромный страх. Крысолов также был напряжен,но в его напряжении чувствовалась предвещавшая опасность энергия, будто вплотно сжатой пружине. На губах его мелькала тень улыбки. И вдруг он бросился на нее. Он бросился на нее, как бросается змея. Сделав резкое молниеносноедвижение головой, он вложил в это движение напряжение всех мышц нижней частитела, и я мельком увидел его рот, открывающийся очень широко, и два желтыхзуба, и все лицо, искаженное усилием, которое потребовалось для того, чтобыоткрыть рот. Больше я ничего не хотел видеть. Я закрыл глаза, и, когда снова открылих, крыса была мертва, а крысолов опускал деньги в свой карман и плевался,чтобы очистить рот. - Вот из чего делают лакомства, - сказал он. - Лакомства делают изкрысиной крови на больших шоколадных фабриках. И снова то же сочное шлепанье мокрых губ, тот же гортанный голос, та желипкость, когда он произнес слово "лакомства". - А что плохого в капле крысиной крови? - спросил крысолов. - Вы говорите так, что противно становится, - сказал ему Клод. - Ага! Но ведь это правда. Вы и сами ее много раз ели. Плиточкишоколада и жевательной резинки - все это делается из крысиной крови. - Спасибо, но мы не желаем этого слышать. - Она варится в огромных котлах, кипит и пузырится, ее помешиваютдлинными баграми. Это один из самых больших секретов шоколадных фабрик, иникто его не знает - никто, кроме крысоловов, которые поставляют им ее. Неожиданно он заметил, что публика его больше не слушает, что нашилица, на которых появилось выражение враждебности и отвращения, покраснелиот гнева и омерзения. Он резко умолк и, не говоря ни слова, повернулся ипобрел в сторону дороги, двигаясь крадучись, точно крыса, и шаги его не былислышны на подъездной аллее, хотя она и была посыпана гравием.

РАММИНС

Солнце стояло высоко над холмами, туман рассеялся и было приятно шагатьс собакой по дороге в это раннее осеннее утро, когда золотятся и желтеютлистья, когда один возьмет да и оторвется, а потом медленно переворачиваетсяв воздухе и бесшумно падает прямо на траву возле дороги. Дул легкий ветерок,буки шелестели и бормотали, точно люди в отдалении. Для Клода Каббиджа это всегда было лучшее время дня. Он одобрительнопосматривал на покачивающийся бархатистый зад борзой, бежавшей перед ним. - Джеки, - тихо окликнул он. - Эй, Джеки. Как ты себя чувствуешь, моядевочка? Услышав свою кличку, собака полуобернулась и в знак признательностивильнула хвостом. "Такой собаки, как Джеки, уже никогда не будет", - сказал он про себя.Изящные пропорции, небольшая заостренная голова, желтые глаза, черныйподвижный нос. Прекрасная длинная шея, красивый изгиб груди, и притом совсемнет живота. А как она передвигается на своих лапах - бесшумно, едва касаясьповерхности земли. - Джеки, - сказал он. - Старушка Джеки. Клод увидел в отдалении фермерский дом Рамминса - небольшой, узкий иочень старый, стоящий за изгородью по правую руку. "Там и сверну, - решил он. - На сегодня хватит". Неся через двор ведро молока, Рамминс увидел его на дороге. Он медленнопоставил ведро и, подойдя к калитке и положив обе руки на верхнюю жердь,стал ждать. - Доброе утро, мистер Рамминс, - сказал Клод. С Рамминсом нужно быть вежливым, потому что он продавал яйца. Рамминс кивнул и перегнулся через калитку, критически поглядывая насобаку. - На вид хороша, - сказал он. - Да и вообще хороша. - Когда она будет участвовать в бегах? - Не знаю, мистер Рамминс. - Да ладно тебе. Так когда же? - Ей только десять месяцев, мистер Рамминс. Она еще и не выдрессированакак следует, честное слово. Маленькие глазки-бусинки Рамминса подозрительно глядели с той стороныкалитки. - Могу поспорить на пару фунтов, что скоро она у тебя первые призыбудет брать. Клод беспокойно переступил с ноги на ногу. Ему сильно не нравился этотчеловек с широким, как у лягушки, ртом, сломанными зубами, бегающимиглазками; а больше всего ему не нравилось то, что с ним нужно было бытьвежливым, потому что он продавал яйца. - Вон тот ваш стог сена, что стоит напротив, - сказал он, отчаяннопытаясь переменить тему. - Там полно крыс. - В каждом стоге полно крыс. - В этом особенно. По правде, у нас были неприятности с властями поэтому поводу. Рамминс резко взглянул на него. Он не любил неприятностей с властями.Кто продает втихую яйца и убивает без разрешения свиней, тому лучше избегатьконтактов с такого рода людьми. - Что еще за неприятности? - Они присылали крысолова. - Чтобы выловить несколько крыс? - Да не одну! Чтоб мне провалиться, там все кишит ими! - Ну вот еще. - Честное слово, мистер Рамминс. Их там сотни. - И крысолов поймал их? - Нет. - Почему? - Думаю, потому, что они слишком умные. Рамминс принялся задумчиво исследовать внутренний край одной ноздрикончиком большого пальца, держа при этом ноздрю большим и указательнымпальцами. - Спасибо я тебе за крысолова не скажу, - произнес он. - Крысоловы -государственные работники, работающие на чертово правительство, и спасибо ятебе за него не скажу. - А я тут ни при чем, мистер Рамминс. Все крысоловы - мерзкие хитрыетвари. - Гм, - проговорил Рамминс, просовывая пальцы под кепку, чтобыпоскрести затылок. - Я как раз собирался осмотреть этот стог. Думаю, лучшепрямо сегодня это и сделать. Не хочу, чтобы всякие там государственныеработники совали свой нос в мои дела, покорнейше благодарю. - Именно так, мистер Рамминс. - Попозже мы подойдем туда вместе с Бертом. С этими словами он повернулся и засеменил через двор. Часа в три пополудни все видели, как Рамминс с Бертом медленно ехал подороге в повозке, которую тащила большая и красивая черная ломовая лошадь.Напротив заправочной станции повозка свернула в поле и остановилась возлестога сена. - На это стоит посмотреть, - сказал я. - Доставай ружье. Клод принес ружье и вставил в него патрон. Я медленно перешел через дорогу и прислонился к открытым воротам.Рамминс забрался на вершину стога и принялся развязывать веревку, с помощьюкоторой крепилась соломенная крыша. Берт, оставшийся в повозке, вертел вруках нож длиной в четыре фута. У Берта было что-то не в порядке с одним глазом. Весь какой-тобледно-серый, точно вареный рыбий глаз, он был неподвижен, однако казалось,что он все время следит за тобой, как глаза людей на некоторых портретах вмузее. Где бы ты ни стоял и куда бы Берт ни смотрел, этот поврежденный глаз,с маленькой точечкой в центре, точно рыбий глаз на тарелке, искоса холоднопоглядывал на тебя. Телосложением он являл собою противоположность своему отцу, который былкороток и приземист, точно лягушка. Берт был высокий, тонкий, гибкий юноша срасхлябанными суставами. Даже голова его болталась на плечах, склонившисьнабок, будто шее было тяжеловато ее держать. - Вы же только в июне поставили этот стог, - сказал я ему. - Зачем жетак быстро его убирать? - Папа так хочет. - Смешно в ноябре разбирать новый стог. - Папа так хочет, - повторил Берт, и оба его глаза, здоровый и тот,другой, уставились на меня с полнейшим равнодушием. - Затратить столько сил, чтобы поставить его, обвязать, а потомразобрать через пять месяцев... - Папа так хочет. Из носа у Берта текло, и он то и дело вытирал его тыльной сторонойруки, а руку вытирал о штаны. - Иди-ка сюда, Берт, - позвал его отец, и мальчик взобрался на стог ивстал в том месте, где часть крыши была снята. Достав нож, он принялся вонзать его в плотно спрессованное сено, приэтом держался за ручку двумя руками и раскачивался всем телом, как этоделает человек, распиливающий дерево большой пилой. Я слышал, как лезвиеножа с хрустом входит в сухое сено, и звук этот становился все более глухим,по мере того как нож все глубже проникал внутрь. - Клод будет стрелять, когда крысы побегут. Мужчина с юношей замерли и посмотрели через дорогу на Клода, которыйстоял с ружьем в руках, прислонившись к красной бензоколонке. - Скажи ему, чтобы он убрал это свое чертово ружье, - сказал Рамминс. - Он хороший стрелок. В вас он не попадет. - Никому не позволю стрелять в крысу, когда я рядом стою, какой бы тутхороший стрелок ни был. - Вы его обижаете. - Скажи ему, чтобы он его убрал, - медленно и зло проговорил Рамминс. -Против собаки ничего не имею, пусть палки бросают, но с ружьями тут стоятьне позволю. Два человека, стоявших на стоге, смотрели, как Клод делает то, что емубыло сказано, потом молча продолжили работу. Скоро Берт вытянул обеимируками плотно спрессованный брикет из стога, спустился вниз и аккуратноположил его в повозку рядом с собой. Из-под стога выскочила серо-черная крыса с длинным хвостом. - Крыса, - сказал я. - Убей ее, - сказал Рамминс. - Возьми же палку и убей ее. Поднялась тревога, и крысы, жирные и длиннотелые, принялись выбегатьбыстрее: по одной-две каждую минуту. Пробегая под изгородью, они низкоприжимались к земле. Лошадь, завидев какую-нибудь из них, всякий раз дергалаушами и провожала ее тревожным взглядом, вращая глазами. Берт взобрался на вершину стога и вырезал еще один брикет. Глядя нанего, я увидел, как неожиданно он замер, поколебался с секунду внерешительности, потом снова стал резать, но на этот раз очень осторожно, итеперь я услышал совсем новый звук, приглушенный режущий звук, когда ножзаскрежетал о что-то твердое. Берт вытащил нож и осмотрел лезвие, ощупав его пальцем. Потом он сноваосторожно вставил его в разрез, нащупывая твердый предмет, и опять, едва онсделал такое движение, будто начал пилить, как раздался скрежещущий звук. Рамминс повернул голову. Он как раз поднимал целую охапку соломы, изкоторой была сделана крыша, как вдруг остановился и посмотрел на Берта черезплечо. Берт сидел неподвижно, сжимая ручку ножа, на лице его появилосьвыражение замешательства. Две фигуры резко выделялись на бледно-голубомнебе. И тут послышался голос Рамминса. Он прозвучал громче обычного. - Черт знает что нынче складывают в стог сена. Он умолк, и снова наступила тишина. Никто не двигался, не двигался иКлод, стоявший по ту сторону дороги, возле красной бензоколонки. Неожиданносделалось так тихо, что мы услышали, как в другом конце долины, на соседнейферме женщина зовет мужчин обедать. И снова Рамминс крикнул, хотя кричать не было никакой нужды: - Ну давай же! Давай режь, Берт! Подумаешь, деревяшка, что с твоимножом будет! Клод перешел через дорогу и прислонился рядом со мной к воротам. Онничего не сказал, но мы оба чувствовали, что те двое своим поведением - иособенно это касалось Рамминса - внушают какое-то беспокойство. Рамминс былнапуган. Берт тоже был напуган. И, глядя на них, я почувствовал, как впамяти моей всплывает какой-то смутный образ. Я пытался отчаянно ухватитьсяза нить воспоминаний. Раз я едва было не коснулся ее, но она выскользнула,и, бросившись за ней, я поймал себя на том, что мысленно возвращаюсь намного недель назад, в солнечные летние дни, - теплый ветерок дует наддолиной с юга, большие буки отяжелели от листвы, поля золотятся, сборурожая, заготовка сена. Ставится стог. Точно током, меня тотчас же пронзил страх. Ну да, ставится стог сена. Когда же мы его ставили? В июне? Да,конечно, в июне - был жаркий, душный июньский день, низко висели облака, и ввоздухе пахло грозой. И Рамминс тогда сказал: - Давайте же, ради бога, закончим быстрее, пока дождь не пошел. А Оле Джимми тогда возразил: - Не будет никакого дождя. Да и спешить некуда. Вы же отлично знаете:когда гром на юге, над долиной дождя не будет. Рамминс, стоявший в повозке с вилами, ничего на это не ответил. Онсердился и нервничал, и думал, как бы побыстрее убрать сено, прежде чемпойдет дождь. - До вечера дождя не будет, - снова сказал Оле Джимми, глядя наРамминса. Рамминс пристально посмотрел на него в ответ, и в глазах егомедленно загорались искорки гнева. Все утро мы работали не останавливаясь - складывали сено в повозку,перевозили его через поле, кидали в медленно растущий стог, стоявший у воротпротив заправочной станции. Мы слышали, как на юге гремит гром, топриближаясь к нам, то уходя в сторону. Потом он, похоже, снова возвращался иоставался где-то за холмами, время от времени громыхая. Поглядывая на небо,мы видели, как облака над головой движутся и меняют форму в круговоротевоздушных потоков, но на земле было жарко, душно - ни дуновения. Мы работалимедленно, вяло, рубахи были мокрые от пота, лица блестели. Мы с Клодом работали рядом с Рамминсом на стоге, помогая формироватьего, и я помню ту жару. Вокруг моего лица вились мухи, градом лился пот, иособенно хорошо я помню хмурое, суровое присутствие Рамминса рядом со мной,работавшею с отчаянной торопливостью, поглядывавшего на небо и кричавшего налюдей, чтобы те спешили. В полдень, несмотря на Рамминса, мы бросили работу, чтобы пообедать. Мы с Клодом уселись возле изгороди вместе с Оле Джимми и еще однимчеловеком, которого звали Уилсоном, - он был солдатом, находившимся дома напобывке. Жара стояла такая, что много говорить не хотелось. У Оле Джиммибыла сумка, прежде служившая ранцем для противогазов, и в ней тесно стоялишесть бутылок пива с торчавшими горлышками. - Берите, - сказал он, протягивая каждому из нас по бутылке. - Давайте я у вас куплю одну, - предложил Клод, который отлично знал,что у того было очень мало денег. - Бери так. - Я бы хотел заплатить вам. - Что за глупости? Пей. Оле Джимми был очень хорошим человеком, добрым, с чистым розовым лицом,которое брил каждый день. Когда-то он работал плотником, но его заставилиуйти на пенсию в возрасте семидесяти лет, а это было несколько лет назад.Тогда деревенский совет, видя, что он еще активен, поручил ему присматриватьза только что построенной детской площадкой, чтобы в порядке были качели идоска для качания, и чтобы он был также чем-то вроде доброй сторожевойсобаки, следил за тем, чтобы никто из ребятишек не ударился и не сделалчего-нибудь неразумного. Для старика это была хорошая работа, и, казалось, все были довольнытем, как шли дела, - и так продолжалось до одной субботней ночи. В ту ночьОле Джимми напился и принялся расхаживать посередине Хай-стрит и распеватьпесни с такими завываниями, что люди вставали с постелей посмотреть, чтотакое происходит. На следующее утро его уволили со словами, что онникудышный человек и пьяница, которому нельзя доверить детишек на площадке. Но тут произошла удивительная вещь. В первый же день после егоотлучения - это был понедельник - ни один ребенок и близко не подошел кдетской площадке. То же самое было и на следующий день, и через день после этого. Всю неделю качели, доски для качания и горка со ступенями оставалисьбез внимания. Ни один ребенок к ним не подходил. Вместо этого они пошли заОле Джимми в поле, что за домом приходского священника, и стали играть всвои игры, а он за ними присматривал, и в результате всего этого у совета неоставалось другого выбора, как снова поручить старику его прежнюю работу. Он работал и опять напивался, но никто ему больше и слова не говорил.Оставлял работу он только на несколько дней раз в год, во время заготовкисена. Оле Джимми всю свою жизнь любил заготавливать сено и не собирался покарасставаться с этой любовью. - А ты хочешь? - спросил он, протягивая бутылку Уилсону, солдату. - Нет, спасибо, у меня есть чай. - Чай, говорят, хорошо пить в жаркий день. - Да. От пива мне спать хочется. - Если хотите, - сказал я Оле Джимми, - мы можем сходить на заправочнуюстанцию, и я сделаю вам пару вкусных бутербродов. Хотите? - У нас тут и пива хватит. В одной бутылке пива больше еды, моймальчик, чем в двадцати бутербродах. Он улыбнулся мне, обнажив бледно-розовые беззубые десны, но улыбкавышла приятная, и не было ничего отвратительного в том, что они обнажились. Какое-то время мы сидели молча. Солдат доел свой хлеб с сыром и лег наземлю, прикрыв лицо шапкой. Оле Джимми выпил три бутылки пива и теперь сталпредлагать последнюю Клоду и мне. - Нет, спасибо. - Нет, спасибо. Мне и одной хватит. Старик пожал плечами, открутил пробку и, запрокинув голову, стал пить,вытянув губы, так что жидкость текла ровно, не булькая в горле. На нем былашапка, которая не имела ни цвета, ни формы, и, когда он закидывал голову,она не сваливалась с него. - А что, Рамминс не собирается предложить попить этой старой кляче? -спросил он, опуская бутылку и глядя на большую распаренную ломовую лошадь,которая стояла между двумя дышлами повозки. - Только не Рамминс. - Лошади тоже хотят пить, вроде нас. - Оле Джимми помолчал, глядя налошадь. - У вас тут есть где-нибудь ведро? - Конечно. - Тогда почему бы нам не дать лошадке попить? - Очень хорошая мысль. Дадим ей попить. - Мы с Клодом поднялись инаправились к воротам, и помню, что я обернулся и крикнул старику: - Точно не надо приносить вам бутерброд? Я бы его быстро сделал. Он покачал головой, помахал нам бутылкой и сказал, что хочетвздремнуть. Мы вышли через ворота на дорогу и направились к заправочнойстанции. Думаю, мы отсутствовали примерно час, обслуживая клиентов, закусывая,и, когда наконец вернулись - Клод нес ведро воды, - я увидел, что стог былвысотой по меньшей мере шесть футов. - Водичка для лошадки, - сказал Клод, укоризненно глядя на Рамминса,который стоял в повозке, перекладывая сено на стог. Лошадь опустила голову в ведро и принялась пить, благодарно фыркая. - А где Оле Джимми? - спросил я. - Нам хотелось, чтобы старик увидел,как лошадь пьет воду, потому что это была его идея. Когда я задал этот вопрос, наступила пауза, короткая пауза, и Рамминсзамялся в нерешительности, держа в руках вилы и оглядываясь. - Я принес ему бутерброд, - прибавил я. - Этот старый дурак выпил слишком много пива и пошел домой спать, -сказал Рамминс. Я пошел вдоль изгороди к тому месту, где мы до этого сидели с ОлеДжимми. В траве валялись пять пустых бутылок. Там же лежала и сумка. Яподнял ее и отнес Рамминсу. - Не думаю, что Оле Джимми ушел домой, - сказал я, держа сумку задлинный ремень. Рамминс посмотрел на нее, но ничего не ответил. Теперь оняростно торопился, потому что гроза была ближе, тучи - темнее, а жара - ещеболее гнетущей. С сумкой в руках я отправился назад на заправочную станцию, где ипробыл остаток дня, обслуживая клиентов. К вечеру, когда пошел дождь, яглянул через дорогу и увидел, что сено сложили и закрывали стог брезентом. Через несколько дней явился кровельщик, снял брезент и сделалсоломенную крышу. Это был хороший кровельщик. Он сделал отличную крышу издлинной соломы, толстую и плотную. Скат был хорошо спланирован, краяаккуратно подрезаны, и приятно было смотреть на нее с дороги или из дверейконторы заправочной станции. Все это нахлынуло на меня сейчас так же ясно, как будто это случилосьвчера, - возведение стога в тот жаркий грозовой июньский день, желтое поле,сладкий лесной запах сена; и солдат Уилсон в спортивных тапках, Берт сзатуманенным глазом, Оле Джимми с чистым старческим лицом и розовымиобнаженными деснами; и Рамминс, широкоплечий карлик, стоящий в повозке ихмуро поглядывающий на небо, потому что он тревожился насчет дождя... И вот снова этот самый Рамминс стоит, согнувшись на стоге сена сохапкой соломы в руках, глядя на своего сына, высокого Берта, который, как ион, недвижим, и оба на фоне неба выступают черными силуэтами, и снова меня,будто током, пронзил страх. - Давай режь, - сказал Рамминс, возвышая голос. Берт поднажал на свой большой нож, и снова раздался высокий скрежещущийзвук, когда лезвие задело что-то твердое. На лице у Берта было написано, чтоему не нравится то, что он делает. Прошло несколько минут, прежде чем нож ушел глубже, потом сновапослышался тот же звук, чуть более мягкий, когда лезвие резало плотноспрессованное сено. Берт обернулся к отцу, улыбаясь с облегчением ибессмысленно кивая. - Давай режь дальше, - сказал Рамминс, по-прежнему не двигаясь. Берт снова вонзил нож на такую же глубину, что и в первый раз, потомнагнулся, вынул брикет, который выскочил легко, как кусок пирога, и бросилего в повозку, стоявшую внизу. В ту же секунду юноша замер, пристально глядя в то место, откуда онтолько что извлек брикет, не в силах поверить или, скорее, отказываясьверить в то, что же он такое разрезал на две части. Рамминс, который отлично знал, что это такое, отвернулся и быстро сталспускаться с другой стороны стога. Он двигался так быстро, что уже выбежалза ворота и помчался по дороге, когда Берт закричал.