 |
|
Из книги Марии Николаевны Волконской «Записки»
«Я помню, как во время этого путешествия (по дороге на Кавказ), недалеко от Таганрога... увидя море, мы приказали остановиться, и вся наша ватага, выйдя из кареты, бросилась к морю любоваться им [Путники размещались в двух дорожных каретах и коляске. Вместе с Марией и Софьей находились в карете англичанка, няня и компаньонка. — Т.Ч.]. Оно было покрыто волнами, и, не подозревая, что поэт шел за нами, я стала для забавы бегать за волной и вновь убегать от нее, когда она меня настигала; под конец у меня вымокли ноги; я это, конечно, скрыла и вернулась в карету. Пушкин нашел эту картину такой красивой, что воспел ее в прелестных стихах, поэтизируя детскую шалость; мне было тогда 15 лет.
Как я завидовал волнам,
Бегущим бурной чередою
С любовью лечь к ее ногам! (Из 1-й главы «Евгения Онегина». — Т.Ч.)
Позже в «Бахчисарайском Фонтане», он сказал:
... ее очи...
Яснее дня, темнее ночи.
В сущности, он любил только свою музу и облекал в поэзию все, что видел».
Дополнительные материалы к поэме «Кавказский пленник»
Из письма А.С. Пушкина брату Льву 24 сентября 1820 г.
«Два месяца жил я на Кавказе; воды мне были очень нужны и чрезвычайно помогли, особенно серные горячие. Впрочем, купался в теплых кисло-серных, в железных и в кислых холодных. Все эти целебные ключи находятся не в дальнем расстоянии друг от друга, в последних отраслях кавказских гор. Жалею, мой друг, что ты со мною вместе не видал великолепную цепь этих гор; ледяные их вершины, которые издали, на ясной заре, кажутся странными облаками, разноцветными и недвижными; жалею, что не всходил со мною на острый верх пятихолмного Бешту (Бештау), Машука, Железной горы, Каменной и Змеиной. Кавказский край, знойная граница Азии, любопытен во всех отношениях...».
Н.В. Гоголь. Из статьи «Несколько слов о Пушкине»
«Сила ярких впечатлений пробудила поэтическое вдохновение Пушкина. Он открыл Кавказ для русской поэзии».
А.С. Пушкин
«Я в нем хотел изобразить это равнодушие к жизни и к ее наслаждениям, эту преждевременную старость души, которые сделались отличительными чертами молодежи 19-го века».
(Письмо В.П. Горчакову, октябрь — ноябрь 1822 г.)
«...Нашел я измаранный список «Кавказского пленника» и признаюсь, перечел его с большим удовольствием. Все это слабо, молодо, неполно; но многое угадано и выражено верно...».
(«Путешествие в Арзрум»)
«Черкесы, их обычаи и нравы занимают большую и лучшую часть моей повести...».
(Письмо В.П. Горчакову, 1822 г.)
«Сам не понимаю, каким образом мог я так верно... изобразить нравы и природы, виденные мною издали».
(«Путешествие в Арзрум», черновик)
«С вершин заоблачных бесснежного Бешту видел я только отдаленные главы Казбека и Эльбруса. Сцена моей поэмы должна бы находиться на берегах шумного Терека, на границах Грузии, в глухих ущельях Кавказа — я поставил моего героя в однообразных равнинах, где сам прожил два месяца...».
(Письмо Н.И. Гнедичу, 24 марта 1821 г.)
«Описание народов черкесских не связано ни каким происшествием и есть не что иное, как географическая статья или отчет путешественника».
(Письмо Н.И. Гнедичу, 29 апреля 1822 г., черновик)
В.Г. Белинский
«Пленник — это герой того времени... Не Пушкин родил или выдумал их: он только первый указал на них... В этом отношении «Кавказский пленник» есть поэма историческая».
(Из статьи шестой цикла «Сочинения Александра Пушкина»)
«Пафос этой поэмы — двойственный: поэт был явно увлечен двумя предметами — поэтическою жизнью диких и вольных горцев, и потом — элегическим идеалом души, разочарованной жизнью. Изображение того и другого слилось у него в одну роскошно поэтическую картину. Грандиозный образ Кавказа с его воинственными жителями в первый раз был воспроизведен русскою поэзиею, — и только в поэме Пушкина в первый раз русское общество познакомилось с Кавказом, давно уже знакомым России по оружию... С тех пор, с легкой руки Пушкина, Кавказ сделался для русских заветною страною не только широкой, раздольной воли, но и неисчерпаемой поэзии, страною кипучей жизни и смелых мечтаний! Муза Пушкина как бы освятила давно уже на деле существовавшее родство России с этим краем, купленным драгоценною кровию сынов ее и подвигами ее героев. И Кавказ — эта колыбель поэзии Пушкина — сделался потом и колыбелью поэзии Лермонтова...
Кто был на Кавказе, тот не мог не удивляться верности картин Пушкина: взгляните, хотя с возвышенностей, при которых стоит Пятигорск, на отдаленную цепь гор, — и вы невольно повторите мысленно эти стихи, о которых вам, может быть, не случалось вспоминать целые годы:
Великолепные картины,
Престолы вечные снегов,
Очам казались их вершины
Недвижной цепью облаков.
И в их кругу колосс двуглавый,
В венце блистая ледяном,
Эльбрус огромный, величавый,
Белел на небе голубом.
Описания дикой воли, разбойнического героизма и домашней жизни горцев дышат чертами ярко верными».
(Из статьи шестой цикла «Сочинения Александра Пушкина»)
Поэма «Кавказский пленник» знакомила русского читателя с жизнью горцев, с их бытом и характерами, с картинами природы Кавказа. По мнению проф. А.В. Попова, описание цепи Кавказских гор в поэме — результат наблюдения с одной из высших точек г. Ставрополя («Великолепные картины, / Престолы вечные снегов…»). В поэме Пушкин выразил восхищение вольнолюбием и патриархальным бытом горцев, во многом романтически идеализируя их.
С другой стороны, Пушкин в это время высоко ценил жесткую военную политику Ермолова, считая ее единственно возможной на данном историческом этапе, укрепляющей государственность России, что нашло отражение в «Эпилоге» поэмы («Смирись, Кавказ, идет Ермолов»). Пушкин быстро перерос собственное произведение, но признавался: «В нем есть стихи моего сердца». Н.В. Гоголь подчеркнул значение поэтического обращения Пушкина к теме Кавказа: «Исполинский, покрытый вечным снегом Кавказ, среди знойных долин, поразил его; он, можно сказать, вызвал силу души его и разорвал цепи, которые еще тяготели на свободных мыслях». Однако следует отметить, что поэт уже в этом раннем произведении индивидуально оригинален. Его герой — не просто романтическая разочарованная гордая личность. И поведение, и переживания пленника явно соотносятся с обстоятельствами исторической ситуации на Кавказе, и словом «герой» сущность пушкинского персонажа не определяется. Это человек, готовый к противоречивому развитию. Традиционный мотив плена наполняется новыми возможностями.
*** *** ***
С мая по сентябрь 1829 г. Пушкин совершил вторую поездку на Кавказ.
В начале марта 1829 года Пушкин выехал в Закавказье, там в это время шла русско-турецкая война. Еще в самом начале войны, весной 1828 года, он вместе с поэтом Вяземским обратился с просьбой зачислить их в армию. Но им отказали под выдуманным предлогом: «Поскольку все места в оной «действующей» армии заняты». Конечно, это было проявлением политического недоверия. Брат царя писал в это время Бенкендорфу, что «они (Пушкин и Вяземский) не принадлежат к числу людей, на которых можно положиться», и что в армии они «приобретут, в скором времени, множество последователей среди молодых офицеров». Пушкина отказ этот глубоко оскорбил. Он давно мечтал вырваться из душного Петербурга, чувствуя себя в нем на привязи. Теперь ... он решает ехать в армию на свой риск, самовольно. Постоянной угрозой расправы висела над поэтом «отеческая» опека Николая I и шефа жандармов Бенкендорфа. Раздражала «высочайшая» цензура.
Прошло лишь два года, после того как Пушкин вернулся из ссылки. Теперь над ним нависла новая угроза. Кем-то стал распространяться отрывок из его стихотворения «Андрей Шенье» под заглавием «На 14-е декабря». Началось следствие. К счастью, все обошлось благополучно. В июле 1826 года началась новое дело по поводу «богохульной» поэмы «Гавриилиада». Это грозило Сибирью. «Ты зовешь меня в Пензу, — писал Пушкин в эти дни Вяземскому, — а того и гляди поеду далее, «прямо на Восток».
Изнывая в тишине,
Не хочу я быть утешен, —
Вы ж вздохнете ль обо мне,
Если буду я повешен? —
записал он в дневнике Ек.Н. Ушаковой.
Снова тучи надо мною
Собралися в тишине;
Рок завистливый бедою
Угрожает снова мне...
Сохраню ль к судьбе презренье?
Понесу ль навстречу ей
Непреклонность и терпенье
Гордой юности моей?
(Из стихотворения «Предчувствие»)
После неудачного первого сватовства к Н.Н. Гончаровой, а также опасаясь репрессивных мер со стороны правительства в связи со следственным делом о стихотворении «Андрей Шенье», поэт решил съездить «на Кавказские воды», как он писал, «для свидания с братом и некоторыми из моих приятелей». 9 марта 1829 года без официального разрешения Пушкин покинул Петербург. Он спешил туда, где шла война, спешил туда, где в ссылке подвергали опасности свои жизни многие его друзья-декабристы, спешил на Кавказ.
Дорога поэта шла из Петербурга через Москву, Калугу, Белев, где произошла встреча с бывшим наместником Кавказа генералом Ермоловым.
«Из Москвы поехал я на Калугу, Белев, Орел и сделал таким образом двести верст лишних, зато увидел Ермолова... Лицо круглое, огненные, серые глаза, седые волосы дыбом. Голова тигра на геркулесовом торсе... Он был в зеленом черкесском чекмене. На стенах его кабинета висели шашки и кинжалы, памятники его владычества на Кавказе. Он, по-видимому, нетерпеливо сносит свое бездействие».
(А.С. Пушкин «Путешествие в Арзрум»)
«Был у меня Пушкин. Я в первый раз видел его и, как можешь себе вообразить, смотрел на него с живейшим любопытством. В первый раз не знакомятся коротко, но какая власть высокого таланта! Я нашел в себе чувство, кроме невольного уважения».
(А.П. Ермолов — Денису Давыдову)
После Белева — Орел, Новочеркасск, Ставрополь, Георгиевск, Пятигорск, оттуда в Тифлис, Карс, Арзрум, в Кавказский действующий корпус И.Ф. Паскевича и назад. Свои заметки об этом путешествии Пушкин оставил в «Кавказском дневнике».
«В 1829 году отправился я на Кавказские воды. В таком близком расстоянии от Тифлиса мне захотелось туда съездить для свидания с братом и некоторыми из моих приятелей [В кавказской армии в это время находились, помимо брата Льва, его друга Н.Н. Раевского-младшего, лицейский друг В.Д. Вольховский, разжалованные и сосланные знакомые Пушкина декабристы М.И. Пущин (брат лицейского друга И. Пущина), И.Г. Бурцов, П.П. Коновницын и др. Всего в отдельном кавказском корпусе, в «теплой Сибири», как тогда называли Кавказ, находилось свыше 65 «переведенных» и разжалованных офицеров-декабристов и более 3000 солдат участников декабрьского восстания. — Т.Ч.]. Приехав в Тифлис, я уже никого из них не нашел. Армия выступила в поход. Желание видеть войну и сторону мало известную побудило меня просить у е. с. <его сиятельства> графа Паскевича-Эриванского [Имеется в виду И.Ф. Паскевич, главнокомандующий русскими войсками на Кавказе. — Т.Ч.] позволения приехать в Армию...».
(Пушкин. Вариант предисловия к «Путешествию в Арзрум»)
А следом летела депеша.
«Известный стихотворец, отставной чиновник X класса Александр Пушкин отправился в марте месяце из С.-Петербурга в Тифлис, а как по высочайшему его имп. величества повелению состоит он под секретным надзором, то по приказанию его сиятельства имею честь донести о том Вашему превосходительству, покорнейше прошу не оставить распоряжением Вашим о надлежащем надзоре за ним по прибытии его в Грузию».
(Донесение начальника штаба кавказской армии Д.Е. Остен-Сакена военному губернатору Грузии)
«Я нашел на водах большую перемену. В мое время ванны находились в лачужках, наскоро построенных. Посетители жили кто в землянках, кто в балаганах. Источники по большей части в первобытном своем виде были, дымились и стекали с гор по разным направлениям, оставляя по себе белые и ржавые следы. У целебных ключей старый инвалид черпал воду ковшиком из коры или дном разбитой бутылки.
Нынче построены великолепные ванны и дома. Бульвар, обсаженный липками, проведен по склону Машука. Везде чистенькие дорожки, зеленые лавочки, правильные партеры, мостики, павильоны. Ключи отделаны, выложены камнем, а на стенах ванн прибиты полицейские предписания. Везде порядок, чистота, красивость...
Что сказать об этом. Конечно, Кавказские воды ныне представляют более удобностей, более усовершенствования. Таков естественный ход вещей. Но признаюсь: мне было жаль наших каменистых тропинок, кустарников и не огражденных пропастей, по которым мы бродили в прохладные Кавказские вечера. Конечно, этот край усовершенствовался, но потерял много прелести...
С необъяснимой грустью пробыл я часа три на водах... Я поехал обратно в Георгиевск — берегом быстрой Подкумки. Здесь, бывало, сиживал со мной Николай Раевский, молча прислушиваясь к мелодии волн. Я сел на облучок и не спускал глаз с величавого Бешту, уже покрывшегося величественной тенью. Небо усеялось миллионами звезд — Бешту чернее и чернее рисовался в отдалении, окруженный гордыми своими вассалами. Наконец он исчез во мраке. Я приехал в Георгиевск поздно...».
(А.С. Пушкин. «Кавказский дневник»)
Все тихо — на Кавказ идет ночная мгла,
Восходят звезды надо мною,
Мне грустно и легко — печаль моя светла,
Печаль моя полна тобою —
Тобой, одной тобой — унынья моего
Ничто не мучит, не тревожит,
И сердце вновь горит и любит оттого,
Что не любить оно не может.
Прошли за днями дни. Сокрылось много лет.
Где вы, бесценные созданья?
Иные далеко, иных уж в мире нет,
Со мной одни воспоминанья.
Я твой по-прежнему, тебя люблю я вновь
И без надежд и без желаний.
Как пламень жертвенный чиста моя любовь
И нежность девственных мечтаний.
(А.С. Пушкин. Первая редакция стихотворения «На холмах Грузии лежит ночная мгла». Написано в Георгиевске)
Первая редакция стихотворения посвящена воспоминаниям поэта о Марии Раевской-Волконской, в это время уже уехавшей к мужу в Сибирь. Вторая редакция посвящена Пушкиным Наталье Николаевне Гончаровой.
На холмах Грузии лежит ночная мгла;
Шумит Арагва передо мною.
Мне грустно и легко; печаль моя светла;
Печаль моя полна тобою,
Тобой, одной тобой... Унынья моего
Ничто не мучит, не тревожит,
И сердце вновь горит и любит — оттого,
Что не любить оно не может.
По определению литературоведа-пушкиниста Д.Д. Благого, эта «смена двух редакций — своеобразная эстафета сердца».
«В Ставрополе увидел я на краю неба облака, поразившие мне взоры тому ровно девять лет назад. Они были все те же, все на том же месте. Это снежные вершины Кавказской цепи».
(А.С. Пушкин. «Путешествие в Арзрум»)
Кавказ
Кавказ подо мною. Один в вышине
Стою над снегами у края стремнины;
Орел, с отдаленной поднявшись вершины,
Парит неподвижно со мной наравне.
Отселе я вижу потоков рожденье
И первое грозных обвалов движенье.
Здесь тучи смиренно идут подо мной;
Сквозь них, низвергаясь, шумят водопады;
Под ними утесов нагие громады;
Там ниже мох тощий, кустарник сухой;
А там уже рощи, зеленые сени,
Где птицы щебечут, где скачут олени.
А там уж и люди гнездятся в горах,
И ползают овцы по злачным стремнинам,
И пастырь нисходит к веселым долинам,
Где мчится Арагва в тенистых брегах,
И нищий наездник таится в ущелье,
Где Терек играет в свирепом веселье;
Играет и воет, как зверь молодой,
Завидевший пищу из клетки железной;
И бьется о берег в вражде бесполезной
И лижет утесы голодной волной...
Вотще! Нет ни пищи ему, ни отрады:
Теснят его грозно немые громады.
В перебеленной рукописи «Кавказа» (утраченной после 1908 г.) вслед за заключительной строфой и датой под нею начата была еще одна строфа:
Так буйную вольность законы теснят,
Так дикое племя под властью тоскует,
Так ныне безмолвный Кавказ негодует,
Так чуждые силы его тяготят...
* * *
Обвал
Дробясь о мрачные скалы,
Шумят и пенятся валы,
И надо мной кричат орлы,
И ропщет бор,
И блещут средь волнистой мглы
Вершины гор.
Оттоль сорвался раз обвал,
И с тяжким грохотом упал,
И всю теснину между скал
Загородил,
И Терека могущий вал
Остановил.
Вдруг, истощась и присмирев,
О Терек, ты прервал свой рев;
Но задних волн упорный гнев
Прошиб снега...
Ты затопил, освирепев,
Свои брега.
И долго прорванный обвал
Неталой грудою лежал,
И Терек злой под ним бежал.
И пылью вод
И шумной пеной орошал
Ледяной свод.
И путь по нем широкий шел:
И конь скакал, и влекся вол,
И своего верблюда вел
Степной купец,
Где ныне мчится лишь Эол,
Небес жилец.
«Для Пушкина природа была — полная невыразимого, но безмолвного очарования живая картина. Это живопись в поэзии».
(В.Г. Белинский)
Делибаш
Перестрелка за холмами;
Смотрит лагерь их и наш;
На холме пред казаками
Вьется красный делибаш.
Делибаш! не суйся к лаве.
Пожалей свое житье;
Вмиг аминь лихой забаве:
Попадешься на копье.
Эй, казак! не рвися к бою:
Делибаш на всем скаку
Срежет саблею кривою
С плеч удалую башку.
Мчатся, сшиблись в общем крике...
Посмотрите! каковы?..
Делибаш уже на пике,
А казак без головы.
Делибаш — конный солдат турецкой армии (по-турецки буквально: отчаянная голова). Под текстом стихотворения в рукописи Пушкина пометка: «Сыганлу». Пушкин был в Сыганлу (Саган-Лу) 13 июля 1829 года и участвовал в сражении. Картина боя нарисована в главе III «Путешествия в Арзрум» (Из комментария известного пушкиниста проф. С.М. Бонди. – Т.Ч.).