 |
|
М.И. Пущин. «Встреча с А.С. Пушкиным за Кавказом»
Михаил Иванович Пущин (1800 — 1863) — младший брат лицейского друга Пушкина — И.И. Пущина. За участие в декабрьском восстании был лишен чинов, разжалован в солдаты и отправлен на Кавказ. И.И. Пущин находился после восстания в Сибири.
«...Однажды, уже в июне месяце, возвращаясь из разъезда, на этот раз очень удачного, до самого расположения турок на высоте Мелидгоза, которое в подробности имел возможность рассмотреть, — я сошел с лошади прямо в палату Николая Раевского, чтобы первого его порадовать скорою неминуемою встречею с неприятелем, встречею, которой все в отряде с нетерпением ожидали. Не могу описать моего удивления и радости, когда тут А.С. Пушкин бросился меня целовать, и первый его вопрос был:
«Ну, скажи, Пущин, где турки, и увижу ли я их; я говорю о тех турках, которые бросаются с криком и оружием в руках. Дай, пожалуйста, мне видеть то, за чем сюда с такими препятствиями приехал!
— Могу тебя порадовать: турки не замедлят представиться тебе на смотр; полагаю даже, что они сегодня вызовут нас из нашего бездействия; если же они не атакуют нас, то я с Бурцевым завтра непременно постараюсь заставить их бросить свою позицию, с фронта неприступную, движением обходным, план которого отсюда же понесу к Паскевичу, когда он проспится.
Живые разговоры с Пушкиным, Раевским и Сакеном (начальником штаба, вошедшим в палатку, когда узнал, что я возвратился) за стаканами чая приготовили нас встретить турок грудью. Пушкин радовался, как ребенок, тому ощущению, которое его ожидает. Я просил его не отделяться от меня при встрече с неприятелем, обещал ему быть там, где более опасности, между тем как не желал бы его видеть ни раненым, ни убитым. Раевский не хотел его отпускать от себя, а сам на этот раз, по своему высокому положению, хотел держать себя как можно дальше от выстрела турецкого, особенно же от их сабли или курдинской пики; Пушкину же мое предложение более улыбалось. В это время вошел Семичев (майор Нижегородского драгунского полка, сосланный на Кавказ из Ахтырского гусарского полка) и предложил Пушкину находиться при нем, когда он выедет вперед с фланкерами полка [Фланкеры — конники, посылаемые россыпью по флангам для охраны отряда — они же вызывают на бой конников противника. — Т.Ч.]. На чем Пушкин остановился — не знаю, потому, что меня позвали к главнокомандующему, который вследствие моих донесений послал подкрепить аванпосты, приказав соблюдать величайшую бдительность; всему отряду приказано было готовиться к действию.
По сказанному — как по писанному. Еще мы не кончили обеда у Раевского с Пушкиным, его братом Львом и Семичевым, как решили сказать, что неприятель показался у аванпостов. Все мы бросились к лошадям, с утра оседланным. Не успел я выехать, как уже попал в схватку казаков с наездниками турецкими, и тут же встречаю Семичева, который спрашивает меня: не видал ли я Пушкина? Вместе с ним мы поехали его искать и нашли отделившегося от фланкирующих драгун и скачущего с саблей наголо, против турок, на него летящих. Приближение наше, а за нами улан с Юзефовичем [Михаил Владимирович Юзефович (1802 — 1889) — поэт, археолог, во время встречи с Пушкиным в Кавказской армии офицер-кавалерист. — Т.Ч.], скакавшим нас выручать, заставило турок в этом пункте удалиться, — и Пушкину не удалось попробовать своей сабли над турецкою башкою, и он, хотя с неудовольствием, но нас более не покидал, тем более что нападение турок со всех сторон было отражено, и кавалерия наша, преследовав их до самого укрепленного их лагеря, возвратилась на прежнюю позицию до наступления ночи».
На самом деле поэт подхватил казачью пику и с нею бросился вперед. Недаром Пушкин сопроводил «Путешествие в Арзрум» ироническим автопортретом на коне с пикой в руках, почти карикатурой, но явно отмеченной тем же ощущением движения, хоть и несколько нелепого, но все же «непреклонного» — этакий маленький Дон Кихот на большом Росинанте.
В 1829 году Пушкин оказался в русской армии, где главнокомандующим был Паскевич. Эта армия действовала в Закавказье против Турции, война с которой началась в 1828 году. В ходе войны русская армия захватила в северо-восточной части Турции значительную территорию, в том числе и старинный армянский город-крепость Арзрум (Эрзерум).
Пушкин вел в дороге записки, известные как «Кавказский дневник». Затем они легли в основу очерков. Первоначально отрывок из них под названием «Военная Грузинская дорога» был опубликован в 1830 году в «Литературной газете». Позже Пушкин обработал эти очерки и напечатал их полностью в журнале «Современник» под названием «Путешествие в Арзрум». Это произведение развивало в русской литературе издавна существовавший жанр путешествия.
В «Предисловии» Пушкин выразил возмущение по поводу мнения французского путешественника Фонтанье о том, что он якобы отправился на Кавказ, чтобы «искать вдохновения» или же писать «сатиры». Ни то, ни другое Пушкин делать не собирался. Причины его путешествия заключались в другом: раздражающая жандармская слежка, угроза ареста, а также желание встретиться с друзьями юности и ссыльными декабристами. Кроме Ермолова, с которым поэт увиделся по пути на Кавказ, он встретился с В.А. Мусиным-Пушкиным, бывшим членом Северного общества декабристов; В.Д. Вольховским, товарищем по лицею, Михаилом Пущиным, братом любимого лицейского друга; Н.Н. Раевским-сыном, к которому Пушкин был глубоко привязан; здесь узнал о гибели И.Г. Бурцова, декабриста, ставшего генералом.
Вернувшись домой, Пушкин не написал ни одной оды в честь русской власти и русской военной силы, и ни одной сатиры на «неправильную» политику России на Кавказе, как предполагал француз. Поэт не был поклонником войны, понимал, что военные действия на Кавказе не создают дружеской обстановки и доверия между Кавказом и Россией. Он видел другой путь — распространение просвещения, цивилизации и христианское миссионерство на Кавказе.
Вместе с тем он сознавал историческую правомерность военной тактики в местах, пограничных с Турцией, в землях, находившихся в политических, экономических и культурных связях с Россией. Но мнением поэта русские власти не интересовались. «Путешествие в Арзрум» явилось объективным выражением отношения Пушкина к событиям на Кавказе и кавказским народам.
В результате неприятностей с Паскевичем, слишком тщательно выполнявшим указание о надзоре за поэтом, он покидает Кавказ. По возвращении Пушкина ожидали неприятные объяснения с Бенкендорфом. Царь даже заметил, что «после первого же случая ему будет определено место жительства». Возникала угроза новой ссылки.
Оставалось немного времени до женитьбы Пушкина, а затем и до его трагической гибели...
Поездка 1829 года отличалась от первой тем, что, во-первых, была инициативной и осуществлялась вопреки запрету отлучаться без высочайшего разрешения; во-вторых, серьезными намерениями изучить Кавказ и стать свидетелем и участником крупных историко-национальных событий русско-турецкой войны; в-третьих, зрелостью и глубиной личностной рефлексии на все происходящее. Пушкин по дороге в корпус посещает осетинский аул возле Владикавказа, становится очевидцем восстания горцев в Восточной Осетии, встречается с самыми разными людьми, изучает нравы и быт разных национальностей – калмыков, осетин, грузин, армян, турок, азербайджанцев.
И самому путешествию Пушкина на Кавказ, и написанию «Путешествия в Арзрум» предшествует изначальный внетекстовый диалог «поэт и власть», без которого не было бы произведения. Это попытка поэта отстоять свою самостоятельность (не «зависеть от царей»), т. е. прямо демонстративно выразить непокорность, строптивость, намерение «безумно противоречить» установленному для него властью порядку жизни.
Ю. Тынянов проследил этапы этого «непослушания». Еще находясь в Михайловском, поэт просил разрешения уехать за границу для лечения аневризмы — разрешения не дали. В 1828 году Пушкин просит об определении его в действующую армию против турок — «высочайший» отказ. На просьбу об отпуске в Париж тоже следует отказ. Тогда 5 марта 1829 года поэт берет подорожную в Тифлис и 1 мая уезжает. Внутренне свободная личность, недавно охарактеризованная царем как «умнейший человек России», лишенная возможности свободного действия, выбирает единственно возможный психологически обоснованный вариант поступка — едет без разрешения. Это был донкихотский вызов «мельницам», то самое «к судьбе презренье», о котором в это время поэт пишет в стихах с оттенком отчаянья и вызова:
Сохраню ль к судьбе презренье,
Понесу ль навстречу ей
Непреклонность и терпенье
Гордой юности моей?
Поступок Пушкина, уехавшего без разрешения и потому ощущающего постоянное бдительное око, придает его поездке, и соответственно повествованию о ней, особый эмоциональный оттенок — бесшабашной удали, иронической храбрости, чувства внутренней освобожденности, позволявшей путешественнику отправляться одному через перевал, не боясь ни непогоды, ни нападения, или лихо вмешиваться в сражение при полном непонимании военной ситуации.
В Арзруме поэт знакомится со старшинами чеченских селений, с одним из горских предводителей Бей-булатом Таймиевым (Таймазовым) во время его визита к Паскевичу. Впечатления от кавказской природы, особенно в пути по Военно-Грузинской дороге, по Дарьяльскому ущелью, через Крестовый перевал, дали Пушкину материал для написания цикла стихотворений, созданных в разное время, но по живым следам поездки. Недалеко от села Казбек поэт встретился с персидским поэтом Фазиль-Ханом, участником «искупительной» персидской миссии (после гибели Грибоедова) и посвятил ему стихи «Благословен и ты, поэт» (вторая редакция «Благословен твой подвиг новый»). По воспоминаниям К.И. Савостьянова, жители Тифлиса устроили для Пушкина праздник «в европейско-восточном вкусе», с музыкой, танцами и выступлениями «восточных трубадуров», что привело поэта в самое счастливое расположение духа. Очевидно, в Грузии поэт встречался с поэтами Григолом Орбелиани и его двоюродным братом Александром Орбелиани, Александром Чавчавадзе, тестем Грибоедова, Г.Д. Эристави, посетил П.Н. Ахвердову, воспитательницу Нины Грибоедовой (Летопись жизни и творчества Александра Пушкина. В четырех томах. Том третий, 1829-1832. – М., Изд. «СЛОВО/SLOVO», 1999, с. 60). Побывал в знаменитых тифлисских банях, ездил в немецкую колонию в окрестностях Тифлиса, был гостем Паскевича, во дворце сераскира, принимал участие в преследовании неприятеля, вырываясь в ряды наступающих (см. «Путешествие в Арзрум»). Пушкин участвует в торжестве по поводу взятия Арзрума, совершает поездку в гарем Османа-паши, посещает лагерь зараженных чумой, видит больных и турок, ухаживающих за ними, и — «устыдился своей европейской робости» («Путешествие в Арзрум»). Периодически Пушкин обращается к своим путевым заметкам, занося дорожные впечатления. Среди них самые значительные — размышления о судьбе местных народов и о политике на Кавказе: «Черкесы нас ненавидят, и русские в долгу не остаются. — Мы вытеснили их из привольных пастбищ, аулы их разрушены — целые племена уничтожены… Они всегда готовы помочь буйным своим одноплеменникам. Все меры, предпринимаемые к их укрощению, были тщетны. <…> Самовар был бы важным нововведением. Есть, наконец, средство более сильное, более нравственное — более сообразное с просвещением нашего века — <…> проповедание Евангелия. <…> Мы окружены народами, пресмыкающимися во мраке детских заблуждений, — и никто еще из нас не подумал препоясаться и идти с миром и крестом к бедным братиям, доныне лишенным света истинного. …Нам тяжело странствовать между ими, подвергаясь трудам, опасностям по примеру древних Апостолов» («Кавказский дневник»). Эти размышления, художественно преломленные в человеческих судьбах, составляют основу неоконченной поэмы «Тазит», где тактические и политические рассуждения уступают место глубокому психологическому анализу и нравственной проблематике, развитой на фоне восприятия древних национальных традиций. Персонажей, подобных Тазиту и его христианскому воспитателю, еще не было в русской литературе. А сложнейший многоаспектный конфликт тенденций христианизации, формирующей гуманные жизненные начала, с традиционными понятиями горцев (кровная месть) должен был вылиться в поэму с трагическим содержанием.
Вторая поездка на Кавказ обретала смысл и благодаря желанным для поэта встречам: это были друзья, духовно близкие люди — брат Левушка, Н. Раевский, М. Пущин, М.В. Юзефович, В.А. Мусин-Пушкин, Н.Н. Муравьев, И.Г. Бурцов («молодые генералы»), В.Д. Вольховский, Р.И. Дорохов, майор Н.Н. Семичев, полк. Н.Г. Огарев, донской литератор В.Д. Сухоруков. Во время встреч часто читались пушкинские произведения, в том числе еще не опубликованный «Борис Годунов». На всем пути следования Пушкина сопровождали официальные депеши о том, что чиновник 10-го класса А. Пушкин «отправился в марте месяце из Петербурга в Тифлис, он состоит под секретным надзором и впредь, по прибытии в Грузию, также должен быть под надзором» (Летопись. — Т. 3. — С. 52). Другой документ представляет собой рапорт Орловского пристава с пересылкой переписки «о сыске чиновников Александра Пушкина и Коноплева для объявления им решения по делу о стихотворении Пушкина «Андрей Шенье» (Летопись. — Т.3. — С. 62). На обратном пути — то же. И в Москве в августе и сентябре 1829 г. полицеймейстеры всех отделений города дают предписания частным приставам об учреждении секретного надзора за Пушкиным (Летопись. — Т.3. — С. 91).
Ожидания власти и официальной журналистики по поводу пушкинской поездки не оправдывались в желании услышать от него одические славословия в честь побед на Кавказском фронте. Паскевич жаловался В.А. Жуковскому, что «заря достопамятных событий Персидской и Турецкой войн осталась не воспетою». Булгарин сетовал, что вместо поэмы на взятие Арзрума Пушкин опубликовал одну из глав «Евгения Онегина». Пушкина же интересовали, главным образом, «нравы» и все то, что могло быть осмыслено с позиции «человек и народ, судьба человеческая — судьба народная». «Поехать на войну с тем, чтобы воспевать будущие подвиги, — писал поэт, — было бы для меня с одной стороны слишком самолюбиво, а с другой слишком непристойно» (Предисловие к «Путешествию в Арзрум»). Ставрополь во время этой поездки стал для Пушкина местом лирических воспоминаний: «В Ставрополе увидел я на краю неба облака, поразившие мне взоры тому ровно девять лет назад. Они были все те же, все на том же месте. Это снежные вершины Кавказской цепи» («Путешествие в Арзрум»). В Кисловодске поэт прошел основательный курс лечения водами. Жил в доме А.Ф. Реброва. Пробыл с 13 августа по 8 сентября.
Главные творческие результаты поездки — знаменитое «Путешествие в Арзрум», незавершенная поэма «Тазит», «Кавказский дневник», ряд незавершенных замыслов и набросков («Роман на Кавказских водах» — в герое отразилась личность декабриста А.И. Якубовича, поэма «Русская девушка и черкес», отрывки из «Путешествия Онегина»), предисловие к рассказу адыгского писателя Кады-Гирея «Долина Ажитугай», цикл стихотворений: «Не пой, красавица, при мне…», «Калмычке», «Обвал», «Меж горных стен несется Терек…», «Страшно и скучно…», «И вот ущелье мрачных скал…», «Монастырь на Казбеке», «Благословен твой подвиг новый», «Кавказ», «На холмах Грузии», «Из Гафиза» (Не пленяйся бранной славой)», «Делибаш», «Зорю бьют…», «Был и я среди донцов», «Дон», «Счастлив ты в прелестных дурах». Кроме того, «быстрый карандаш» Пушкина запечатлел сцены кавказской жизни и эпизоды биографического характера в точных и легких рисунках.
Стихотворение «На холмах Грузии» написано в Георгиевске (в ранней редакции «Все тихо — на Кавказе идет ночная мгла»), напечатано в «Северных цветах» на 1831 год. «Монастырь на Казбеке» — написано в сентябре 1830, напечатано в «Северных цветах» на 1831 год, — впечатления от вида горы Казбек и монастыря Цминда-Самеба (Святой Троицы) на его вершине (Летопись. — Т. 3. — С. 83); по мнению доктора ист. наук Г.Н. Кусова, Пушкин писал о монастыре Бетлеми около Казбека, т. к. Цминда-Самеба — храм, а не монастырь. «Обвал» — написано в октябре 1829, напечатано в «Северных цветах» на 1831 — описание обвала содержится в 1 главе «Путешествия в Арзрум»; хотя Пушкин указывает здесь Крестовый перевал, считается, что описан случай на Девдоракском леднике в 40 км от Владикавказа. «Кавказ» написан в сентябре 1829, напечатан в «Литературной газете», № 1, 1831. В 1832 в сборнике своих стихотворений Пушкин расположил стихи второй кавказской поездки не по времени их написания, а в соответствии с маршрутом. Первым было «Калмычке», написанное в мае 1829, напечатанное в «Литературной газете», № 38, 1830.
«Путешествие в Арзрум во время похода 1829 года», наверное, самое значительное произведение, вызванное геополитическим диалогом России и Кавказа в этот период времени. Оно демонстрирует специфичность творческого мышления Пушкина как полифонично диалогического. Здесь содержится целый ряд адресно направленных диалогов — с Бенкендорфом, с правительственной политикой, с Фонтанье, с национальной инертностью, с Паскевичем, с сосланными декабристами, с персонажами, с критикой (Надеждиным) и т. д. Литературный жанр путешествия включался в систему исторических проблем.
Оставаясь художественным произведением, «Путешествие…» сохраняет черты документальности, строгой жизненности. Ко времени пушкинского путешествия вопрос об особенном положении России, соединившей в себе европейское и азиатское начала, уже возник в кругах мыслящих людей, приобретая у каждого свое звучание. О богатых возможностях развития русской культуры, способной вобрать в себя традиции севера и юга, востока и запада, пишет О. Сомов, известный литературный критик. О стихии «руссизма» наряду с влиянием «европеизма» рассуждает журналист и критик Н. Полевой, на эту же тему полемично развивает свои идеи критик, профессор Московского университета Н. Надеждин. Делая попытку найти объединяющее философское начало во всех проявлениях бытия, обращают свой взгляд на особое, срединное положение России в мире любомудры. Пушкинская зарисовка в калмыцкой кибитке — безусловно, конкретная реплика в общем диалоге.
«Мне предстоял путь через Курск и Харьков; но я своротил на прямую тифлисскую дорогу, жертвуя хорошим обедом в курском трактире (что не безделица в наших путешествиях) и не любопытствуя посетить Харьковский университет, который не стоит курской ресторации.
До Ельца дороги ужасны. Несколько раз коляска моя вязла в грязи, достойной одесской. Мне случалось в сутки проехать не более пятидесяти верст. Наконец увидел я воронежские степи и свободно покатился по зеленой равнине. В Новочеркасске нашел я графа Пушкина [Вл. Алексеевич Мусин-Пушкин (1798 — 1854) — сын известного собирателя рукописей, член Северного общества. После месячного заключения в Петропавловской крепости переведен в Петровский пехотный полк. В 1831 году уволен от службы. — Т.Ч.], ехавшего также в Тифлис, и мы согласились путешествовать вместе.
Переход от Европы к Азии делается час от часу чувствительнее: леса исчезают, холмы сглаживаются, трава густеет и являет большую силу растительности; показываются птицы, неведомые в наших лесах; орлы сидят на кочках, означающих большую дорогу, как будто на страже, и гордо смотрят на путешественников; по тучным пастбищам
Кобылиц неукротимых
Гордо бродят табуны.
Калмыки располагаются около станционных хат. У кибиток их пасутся их уродливые, косматые кони, знакомые вам по прекрасным рисункам Орловского.
На днях посетил я калмыцкую кибитку (клетчатый плетень, обтянутый белым войлоком). Все семейство собиралось завтракать. Котел варился посредине, и дым выходил в отверстие, сделанное в верху кибитки. Молодая калмычка, собою очень недурная, шила, куря табак. Я сел подле нее. «Как тебя зовут?.. Сколько тебе лет?» — «Десять и восемь». — «Что ты шьешь?» — «Портка». — «Кому?» — «Себя». Она подала мне свою трубку и стала завтракать. В котле варился чай с бараньим жиром и солью. Она предложила мне свой ковшик. Я не хотел отказаться и хлебнул; стараясь не перевести духа. Не думаю, чтобы другая народная кухня могла произвести что-нибудь гаже. Я попросил чем-нибудь это заесть. Мне дали кусочек сушеной кобылятины; я был и тому рад. Калмыцкое кокетство испугало меня; я поскорее выбрался из кибитки и поехал от степной Цирцеи».
Но сценка эта содержит не только шуточный вариант серьезного вопроса. В пушкинском «калмыцком» эпизоде это явное признание самобытного «самостоянья» каждого человека, каждого обычая, каждой национальности. В сущности, именно эта мысль пронизывает все «Путешествие в Арзрум». И там, где Пушкин-путешественник позволяет себе явно политические «дискурсии» о том, что черкесы враждебны к русским («черкесы нас ненавидят»), потому что их вытеснили с пастбищ, уничтожили целые племена. И там, где он характеризует достоинство грузинских песен, и там, где выражает убеждение, что грузины — храбрый, талантливый народ, «их умственные способности ожидают большей образованности». И там, где он, пользуясь «чужим словом», включает стихи «Стамбул гяуры нынче славят», якобы отрывок из поэмы янычара Амина-Оглы, — стихи, раскрывающие нравственный вариант политической судьбы азиатского государства, потерявшего свою восточную самобытность:
Стамбул отрекся от пророка;
В нем правду древнего Востока
Лукавый Запад омрачил.
И тут же разворачивается такой калейдоскоп характеров (Мушский паша, «славный Бей-булат», пленный Осман-паша) и блестящих «точечных» (т. е. обозначенных несколькими главными признаками в нескольких словах) эпизодов, что здесь, действительно, видно, как закипает творческое воображение поэта, а не путешественника-очеркиста. Таков и эпизод с калмычкой — материал, готовый для романного повествования. Содержание многих эпизодов из этого произведения известно всем, хотя не всегда вспоминается их источник. Таково, например, описание встречи с телом Грибоедова, завершающееся знаменитым «Мы ленивы и нелюбопытны». Таковы размышления о политике России на Кавказе, где голос поэта-просветителя явно отличается от предлагаемых официальных идей — все это подключает активное читательское восприятие, делая «Путешествие…» не только свидетельством поездки, но и ярким художественным произведением.
«Путешествие в Арзрум» явилось объективным выражением отношения Пушкина к событиям на Кавказе (война с Турцией и российская политика на Кавказе) и к горским народам. Актуальность пушкинских идей в этом произведении несомненна и для нашего времени.
*** *** ***
В конце 1829 — начале 1830 года Пушкин написал поэму «Тазит». Впервые она была напечатана в 1837 г., после смерти поэта. Поэма не окончена. В основе ее замысла — национальная проблема, которую поэт серьезно обдумывал в это время, особенно в связи с поездкой на Кавказ, отразившейся в «Путешествии в Арзрум». Герой поэмы — чеченец, сын Гасуба Тазит, воспитанный христианским миссионером, после возвращения домой отказывается соблюдать кровавые обычаи своего народа, в частности, обычай кровавой мести, за что отвергнут отцом и всеми близкими и испытывает чувство горького одиночества. В плане поэмы автором предполагалось возникновение войны между русскими и адехами (Адехи — адыгеи. Пушкин употребляет это слово как общее обозначение горцев. — Т.Ч.) и гибель главного героя на этой войне. Пушкин вникает в проблему отношений русского и кавказского народов, желая их сближения. Он считал, что путь такого сближения возможен через развитие экономических связей, распространение европейской бытовой культуры и деятельность христианских миссионеров (см. «Путешествие в Арзрум»). Самым действенным средством он считал последнее. Христианство, по его мнению, должно смягчить суровые нравы горцев и уничтожить их кровавые обычаи. В поэме «Тазит» развивается трагический конфликт тенденций христианизации Кавказа с традиционными понятиями горцев. К сожалению, этот глубокий замысел остался незавершенным.
Тазит
Не для бесед и ликований,
Не для кровавых совещаний,
Не для расспросов кунака,
Не для разбойничьей потехи
Так рано съехались адехи
На двор Гасуба старика.
В нежданной встрече сын Гасуба
Рукой завистника убит
Вблизи развалин Татартуба.
В родимой сакле он лежит.
Обряд творится погребальный.
Звучит уныло песнь муллы.
В арбу впряженные волы
Стоят пред саклею печальной.
Двор полон тесною толпой.
Подъемлют гости скорбный вой
И с плачем бьют нагрудны брони,
И, внемля шум небоевой,
Мятутся спутанные кони.
Все ждут. Из сакли наконец
Выходит между жен отец.
Два узденя за ним выносят
На бурке хладный труп. Толпу
По сторонам раздаться просят.
Слагают тело на арбу
И с ним кладут снаряд воинский:
Неразряженную пищаль,
Колчан и лук, кинжал грузинский
И шашки крестовую сталь,
Чтобы крепка была могила,
Где храбрый ляжет почивать,
Чтоб мог на зов он Азраила
Исправным воином восстать,
В дорогу шествие готово,
И тронулась арба. За ней
Адехи следуют сурово,
Смиряя молча пыл коней...
Уж потухал закат огнистый,
Златя нагорные скалы,
Когда долины каменистой
Достигли тихие волы.
В долине той враждою жадной
Сражен наездник молодой,
Там ныне тень могилы хладной
Воспримет труп его немой...
Уж труп землею взят. Могила
Завалена. Толпа вокруг
Мольбы последние творила.
Из-за горы явились вдруг
Старик седой и отрок стройный.
Дают дорогу пришлецу —
И скорбному старик отцу
Так молвил, важный и спокойный:
«Прошло тому тринадцать лет,
Как ты, в аул чужой пришед,
Вручил мне слабого младенца,
Чтоб воспитаньем из него
Я сделал храброго чеченца.
Сегодня сына одного
Ты преждевременно хоронишь.
Гасуб, покорен будь судьбе.
Другого я привел тебе. Вот он.
Ты голову приклонишь
К его могучему плечу.
Твою потерю им заменишь —
Труды мои ты сам оценишь,
Хвалиться ими не хочу».
Умолкнул. Смотрит торопливо
Гасуб на отрока. Тазит,
Главу потупя молчаливо,
Ему недвижим предстоит.
И в горе им Гасуб любуясь,
Влеченью сердца повинуясь,
Объемлет ласково его.
Потом наставника ласкает,
Благодарит и приглашает
Под кровлю дома своего.
Три дня, три ночи с кунаками
Его он хочет угощать
И после честно провожать
С благословеньем и дарами.
Ему ж, отец печальный мнит,
Обязан благом я бесценным:
Слугой и другом неизменным,
Могучим мстителем обид.
* * *
Проходят дни. Печаль заснула
В душе Гасуба. Но Тазит
Все дикость прежнюю хранит.
Среди родимого аула
Он как чужой; он целый день
В горах один; молчит и бродит.
Как в сакле кормленный олень
Все в лес глядит; все в глушь уходит.
Он любит — по крутым скалам
Скользить, ползти тропой кремнистой,
Внимая буре голосистой
И в бездне воющим волнам.
Он иногда до поздней ночи
Сидит, печален, над горой,
Недвижно в даль уставя очи,
Опершись на руку главой.
Какие мысли в нем проходят?
Чего желает он тогда?
Из мира дольнего куда
Младые сны его уводят?..
Как знать? Незрима глубь сердец.
В мечтаньях отрок своеволен,
Как ветер в небе...
Но отец
Уже Тазитом недоволен.
«Где ж, — мыслит он, — в нем плод наук,
Отважность, хитрость и проворство,
Лукавый ум и сила рук?
В нем только лень и непокорство.
Иль сына взор мой не проник,
Иль обманул меня старик».
* * *
Тазит из табуна выводит
Коня, любимца своего.
Два дня в ауле нет его,
На третий он домой приходит.
Отец
Где был ты, сын?
Сын
В ущелье скал,
Где прорван каменистый берег,
И путь открыт на Дариял.
Отец
Что делал там?
Сын
Я слушал Терек.
Отец
А не видал ли ты грузин
Иль русских?
Сын
Видел я, с товаром
Тифлисский ехал армянин.
Отец
Он был со стражей?
Сын
Нет, один.
Отец
Зачем нечаянным ударом
Не вздумал ты сразить его
И не прыгнул к нему с утеса? —
Потупил очи сын черкеса,
Не отвечая ничего.
* * *
Тазит опять коня седлает,
Два дня, две ночи пропадает,
Потом является домой.
Отец
Где был?
Сын
За белою горой.
Отец
Кого ты встретил?
Сын
На кургане
От нас бежавшего раба.
Отец
О милосердая судьба!
Где ж он? Ужели на аркане
Ты беглеца не притащил? —
Тазит опять главу склонил.
Гасуб нахмурился в молчанье,
Но скрыл свое негодованье.
«Нет, — мыслит он, — не заменит
Он никогда другого брата.
Не научился мой Тазит,
Как шашкой добывают злато.
Ни стад моих, ни табунов
Не наделят его разъезды.
Он только знает без трудов
Внимать волнам, глядеть на звезды,
А не в набегах отбивать
Коней с нагайскими быками
И с боя взятыми рабами
Суда в Анапе нагружать».
* * *
Тазит опять коня седлает.
Два дня, две ночи пропадает.
На третий, бледен, как мертвец,
Приходит он домой. Отец,
Его увидя, вопрошает:
«Где был ты?»
Сын
Около станиц
Кубани, близ лесных границ.
………………………………….
Отец
Кого ты видел?
Сын
Супостата.
Отец
Кого? кого?
Сын
Убийцу брата.
Отец
Убийцу сына моего!..
Приди!.. где голова его?
Тазит!.. Мне череп этот нужен.
Дай нагляжусь!
Сын
Убийца был
Один, изранен, безоружен...
Отец
Ты долга крови не забыл!..
Врага ты навзничь опрокинул,
Не правда ли? ты шашку вынул,
Ты в горло сталь ему воткнул
И трижды тихо повернул,
Упился ты его стенаньем,
Его змеиным издыханьем...
Где ж голова?.. подай... нет сил...
Но сын молчит, потупя очи.
И стал Гасуб чернее ночи
И сыну грозно возопил:
«Поди ты прочь — ты мне не сын,
Ты не чеченец — ты старуха,
Ты трус, ты раб, ты армянин!
Будь проклят мной! поди — чтоб слуха
Никто о робком не имел,
Чтоб вечно ждал ты грозной встречи,
Чтоб мертвый брат тебе на плечи
Окровавленной кошкой сел
И к бездне гнал тебя нещадно,
Чтоб ты, как раненый олень,
Бежал, тоскуя безотрадно,
Чтоб дети русских деревень
Тебя веревкою поймали
И как волчонка затерзали,
Чтоб ты... Беги... беги скорей,
Не оскверняй моих очей!»
Сказал и на земь лег — и очи
Закрыл. И так лежал до ночи,
Когда же приподнялся он,
Уже на синий небосклон
Луна, блистая, восходила
И скал вершины серебрила.
Тазита трижды он позвал.
Никто ему не отвечал...
* * *
Ущелий горных поселенцы
В долине шумно собрались —
Привычны игры начались.
Верьхами юные чеченцы,
В пыли несясь во весь опор,
Стрелою шапку пробивают,
Иль трижды сложенный ковер
Булатом сразу рассекают.
То скользкой тешатся борьбой,
То пляской быстрой. Жены, девы
Меж тем поют — и гул лесной
Далече вторит их напевы.
Но между юношей один
Забав наездничьих не делит,
Верхом не мчится вдоль стремнин,
Из лука звонкого не целит.
И между девами одна
Молчит уныла и бледна.
Они в толпе четою странной
Стоят не видя ничего.
И горе им: он сын изгнанный,
Она любовница его…
О, было время!.. с ней украдкой
Видался юноша в горах.
Он пил огонь отравы сладкой
В ее смятенье, в речи краткой,
В ее потупленных очах,
Когда с домашнего порогу
Она смотрела на дорогу,
С подружкой резвой говоря —
И вдруг садилась и бледнела
И отвечая, не глядела
И разгоралась, как заря —
Или у вод когда стояла,
Текущих с каменных вершин,
И долго кованый кувшин
Волною звонкой наполняла.
И он, не властный превозмочь
Волнений сердца, раз приходит
К ее отцу, его отводит
И говорит: «Твоя мне дочь
Давно мила. По ней тоскуя,
Один и сир, давно живу я.
Благослови любовь мою.
Я беден — но могуч и молод.
Мне труд легок. Я удалю
От нашей сакли тощий голод.
Тебе я буду сын и друг
Послушный, преданный и нежный,
Твоим сынам кунак надежный,
А ей — приверженный супруг».
*** *** ***
Целый ряд писем Пушкина содержит сведения о его пребывании на Кавказе, о творческих и журналистских замыслах, о реакции властей на путешествие поэта. Художественный кавказский «дневник» Пушкина не только отражает многообразие проблематики исторического, национального, этнического содержания, но и эстетически совершенен.
В 1990 году в Ставрополе поставлен памятник поэту, расположенный по пути следования Пушкина, на Тифлисском тракте, недалеко от Тифлисских ворот.
АЛЕКСАНДР АЛЕКСАНДРОВИЧ БЕСТУЖЕВ-МАРЛИНСКИЙ (1797—1837)