 |
|
От Моздока до Тифлиса (октябрь 1818 г.)
5-й переход
Руины на скале. Выезд из Дариеля. Непроходимость от множества каменьев; иные из них огромны, один разделен надвое, служит вратами; такой же перед въездом в Дариель. Под иными осетинцы варят, как в пещере. Тьма арбов и артиллерийский снаряд заграждают путь на завале. Остаток завала теперь необъятен, — каков же был прежде! Терек сквозь его промыл себе проток, будто искусственный. Большой объезд по причине завала: несколько переправ через Терек, множество селений. Живописное зрелище. Селение Казбек, вид огромного замка, тюрьма внутри, церковь из гранита, покрыта плитою, монастырь посреди горы Казбека. Сама гора в 25-ти верстах.
Сион. Множество других, будто висящих на скалах, башен и селений, иные руины, иные новопостроенные, точно руины. Поднимаемся выше и выше. Постепенность видов до снегов, холод, зима, снеговые горы внизу и сверху, между ними Коби в диком краю, подобно Дариелю. Множество народу встречается на дороге.
6-й переход
Ужасное положение Коби, — ветер, снег кругом, вышина и пропасть. Идем все по косогору; узкая скользкая дорога, с боку Терек; поминутно все падают, и все камни и снега, солнца не видать. Все вверх, часто проходим через быструю воду, верхом почти не можно, более пешком. Усталость, никакого селения, кроме трех, четырех осетинских лачужек, еще выше и выше, наконец добираемся до Крестовой горы. Немного не доходя дотудова, истоки гор уже к югу. Вид с Крестовой, крутой спуск, с лишком две версты. Встречаем персидский караван с лошадьми. От усталости падаю несколько раз.
Подъем на Гуд-гору по косогору преузкому; пропасть неизмеримая сбоку. По ту сторону ее горы превысокие, внизу речка, едва можно различать на крутой уединенной горке осетинские жилья. Дорога вьется через Гуд-гору кругом; несколько верховых встречаются. Не знаю, как не падают в пропасть кибитка и наши дрожки. Еще спуск большой и несколько других спусков. Башни оброшенные, на самом верху столб и руины. Наконец приходим в Кашаур, навьючиваем, берем других лошадей, отправляемся далее, снег мало-по-малу пропадает, все начинает зеленеться, спускаемся с Кашаура, неожиданная веселая картина: Арагва внизу вся в кустарниках, тьма пашней, стад, разнообразных домов, башен, хат, селений, стад овец и коз (по камням все ходят), руин замков, церквей и монастырей разнообразных, иные дики, как в американских плантациях, иные среди дерев, другие в лесу, которые как привешаны к горам, другие над Арагвой. Мостик. Арагва течет быстро и шумно, как Терек. Дорога как в саду — грушевые деревья, мелоны, яблони.
И самая часть Кашаура, по которой спустились, зелена. Много ручьев и речек из гор стремятся в Арагву. Смерклось; длинная тень монастыря на снежном верху. Чувствуем в темноте, что иногда по мостикам проезжаем. Утесы, воспоминание о прежних, — горы востока, а не страшны, как прежние. Впереди румяные облака. Посаканур.
Мы в дрожках. Один из нас правит.
Отметим некоторые характерные моменты во взгляде автора. Главное, конечно, это восторг от восприятия природы. «Дорого бы я заплатил за живописца; никакими словами нельзя отображать природу Кавказа», — это написано в одном из писем к Бегичеву. Мы знаем, что другой великий поэт проявил свой талант живописца именно в изображении кавказских пейзажей и сцен кавказской жизни (Лермонтов). Да и у Пушкина немало рисунков на эти же темы — «быстрый карандаш» поэта следом за Грибоедовым фиксировал то, что трудно было выразить в словах. Но наблюдения Грибоедова разнообразны. «С одной стороны «светлый день», «свежее утро», «разные виды на горах», «золотистые холмы», с другой — какой-то «убитый в виду главнокомандующего», «подробная история убитых на сенокосе», «вид огромного замка», «тюрьма внутри». С одной стороны, «утренняя песнь грузинцев» на берегу Арагви, одетой в зелень, с другой — история о том, как «Телава и Сигнах взбунтовались в 1812 году» и доведенные до отчаяния крестьяне «искрошили в мелкие куски» своих угнетателей» (В.С. Шадури).
Стихотворение «Там, где вьется Алазань» посвящено Кахетии, ярким и безмерным чувствам, порожденным экзотической природой. Грибоедов очень любил это место, там находилось имение Александра Чавчавадзе Цинандали, и поэт собирался стать «цинандальским отшельником». Ездил он в Кахетию и с английским путешественником и писателем Робертом Лайолом, который сообщил об этом в своей книге «Путешествие по России, Крыму, Кавказу и Грузии». По предположению Шадури, стихотворение «Там, где вьется Алазань» является одним из черновых вариантов поэмы «Странник», из которой до нас дошел отрывок, условно называемый «Кальянчи». В поэме рассказывалась история грузинского мальчика, проданного в персидскую неволю, потому что родители, доведенные до отчаяния нищетой, продажей ребенка в рабство спасали его от голодной смерти. Трагичная история должна была предположительно рассказываться странником, возможно, обладавшим автобиографическими чертами. Приведем стихотворение «Там, где вьется Алазань».
Там, где вьется Алазань,
Веет нега и прохлада,
Где в садах сбирают дань
Пурпурного винограда,
Рано ищут, любят друга…
Ты знаком ли с той страной,
Где земля не знает плуга,
Вечно юная блестит
Пышно яркими цветами
И садителя дарит
Золотистыми плодами?..
Странник, знаешь ли любовь,
Не подругу снам покойным,
Страшную под небом знойным?
Как пылает ею кровь?
Ей живут и ею дышат,
Страждут и падут в боях
С ней в душе и на устах.
Так самумы с юга пышат,
Раскаляют степь…
Что судьба, разлука, смерть!..
В драме «Радамист и Зенобия» автор обращается к конфликту Армении и Грузии периода угасания Римской империи. Судя по дошедшим до нас отрывкам, конфликт в ней развивался на фоне отношений между древними владетельными родами Армении и Грузии. Сюжет мог быть взят из «Анналов» Тацита. Кроме того, был известен перевод трагедии с одноименным названием француза Кребильона, но замысел Грибоедова не имеет с ней ничего общего.
К 1828 году Грибоедов пришел к решению больше не писать комедий. Его потянуло к трагическим жанрам. В это время он создает «Грузинскую ночь», которая, по некоторым сведениям (воспоминания Бегичева, свидетельство Эристова-Эристави, редактора второго издания сочинений Грибоедова в 1879 году), была написана полностью, но автор ее еще переживал и потому не отдавал в печать, а по другим сведениям (воспоминания Булгарина, который в повседневной жизни был близок к Грибоедову) — существовала лишь в подробном замысле и некоторых отрывках. В сохранившихся фрагментах разворачивается трагическое столкновение между грузинским князем К. и его крепостной Т., у которой он отнял сына и продал его за любимого коня.
В записке о Грибоедове С.Н. Бегичев [Друг Грибоедова. – Т.Ч.] говорит: «На пути к месту своего назначения Грибоедов пробыл у меня три дня [13 — 15 июня 1828]. В разговорах наших между прочим спросил я его, не написал ли он еще комедии, или нет ли еще нового плана? — «Я уже говорил тебе при последнем свидании, — отвечал он, — что комедии больше не напишу, веселость моя исчезла, а без веселости нет хорошей комедии. Но есть у меня написанная трагедия». И тут же рассказал он содержание и прочел наизусть читанные им сцены в Петербурге. Не стану говорить мнения моего об этих сценах... Но на убеждения мои прочесть мне всю трагедию он никак не согласился. — «Я теперь еще к ней страстен, говорил он, и дал себе слово не читать ее пять лет, а тогда, сделавшись равнодушнее, прочту как чужое сочинение и если буду доволен, то отдам в печать» («Русский Вестник» 1892, VIII, 315).
Общее содержание «Грузинской ночи» изложено Ф.В. Булгариным в его «Воспоминаниях о незабвенном А.С. Грибоедове»: «Во время военных и дипломатических занятий Грибоедов, в часы досуга, уносился душою в мир фантазии. В последнее пребывание свое в Грузии он сочинил план романтической трагедии и несколько сцен, вольными стихами с рифмами. Трагедию назвал он: Грузинская ночь; почерпнул предмет оной из народных преданий и основал на характере и нравах грузин. Вот содержание: один грузинский князь за выкуп любимого коня отдал другому князю отрока, раба своего. Это было делом обыкновенным и потому князь не думал о следствиях. Вдруг является мать отрока, бывшая кормилица князя, няня дочери его; упрекает его в бесчеловечном поступке, припоминает службу свою и требует или возврата сына или позволения быть рабою одного господина, и угрожает ему мщением ада. Князь сперва гневается, потом обещает выкупить сына кормилицы, и наконец, по княжескому обычаю, — забывает обещание. Но мать помнит, что у нее оторвано от сердца детище, и как азиятка, умышляет жестокую месть. Она идет в лес, призывает Дели (Али), злых духов Грузии, и составляет адский союз на пагубу рода своего господина. Появляется русский офицер в доме, таинственное существо по чувствам и образу мыслей. Кормилица заставляет Дели (Али) вселить любовь к офицеру в питомице своей, дочери князя. Она уходит с любовником из родительского дома. Князь жаждет мести, ищет любовников и видит их на вершине горы Св. Давида. Он берет ружье, прицеливается в офицера, но Дели несут пулю в сердце его дочери. Еще не свершилось мщение озлобленной кормилицы! Она требует ружья, чтоб поразить князя, — и убивает своего сына. Бесчеловечный князь наказан небом за презрение чувств родительских и познает цену потери детища. Злобная кормилица наказана за то, что благородное чувство осквернила местью. Они гибнут в отчаянии. Трагедия, основанная, как выше сказано, на народной грузинской сказке, если б была так кончена, как начата, составила бы украшение не только одной русской, но всей европейской литературы. Грибоедов читал нам наизусть отрывки, и самые холодные люди были растроганы жалобами матери, требующей возврата сына у своего господина. Трагедия сия погибла вместе с автором!..» («Сын Отечества и Северный Архив» 1830, ч. 131, т. IX, № 1, стр. 28 — 30).
Духи-ведьмы Али и их речи близко напоминают ведьм в «Макбете» Шекспира, действие I, сцена третья, действ. III, сцена пятая, и действ. IV, сцена первая. Д.А. Смирнов в своих комментариях к «Грузинской ночи» («Русское Слово» 1859, № 5, стр. 89) приводит из статьи Березнова о грузинской медицине следующую характеристику духов Али: «Есть молитва, в которой гном, известный у грузин под именем Али (буквально — пламень), обрисован рельефно. По народному поверью, Али — дух женского пола, и он в особенности преследует родильниц; часто является он им в образе повивальных бабок, умерщвляет дитя, а родильницу уводит и бросает в реку... Сказывают, были и теперь будто бы есть неустрашимые люди, которым удавалось поймать Али и держать ее несколько лет в услужении; уверяют, что она невольно делается рабой того, кто отрежет у ней косу, а так как Али часто расчесывает свои волосы на пустынном берегу реки, то это можно сделать при известных условиях». У Али «зубы словно кабаньи клыки, а коса во весь рост, и говорит-то она хотя языком человеческим, но все наоборот, и вся она создана будто наизнанку, и все члены у ней будто выворотные».
Время написания «Грузинской ночи» Булгарин относит к последнему пребыванию Грибоедова в Грузии. Он приехал в Тифлис 3-го сентября 1826 года и пробыл там до 12-го мая 1827 г., когда вместе с Паскевичем выехал в эриванский поход. К этому приезду и следует приурочить написание пьесы; возможно, конечно, что и в походе и затем среди переговоров с Аббасом-Мирзою поэт «в часы досуга» (очень редкого) возвращался к обработке «Грузинской ночи» (См.: Н.К. Пиксанов. А.С. Грибоедов. Биографический очерк. С. 302 — 303).
По данным, приведенным в книге известного грузинского ученого В.С. Шадури, Д.Г. Эристов (Эристави) в предисловии пишет: «Известно, что автограф [«Горе от ума» Грибоедова находился у князя Александра Церетели. Известный грузинский поэт Ак. Р. Церетели передал нам, что он сам видел эту рукопись у князя Александра] Церетели вместе с оконченной поэмой «Грузинская ночь».
Этим свидетельствам противоречит рассказ Ф.В. Булгарина, по которому Грибоедов написал лишь план трагедии и несколько сцен.
Таким образом, показания о законченности «Грузинской ночи» противоречивы. До нас дошли лишь фрагменты трагедии, по которым трудно судить, какой она была бы в завершенном виде; однако и на основе сохранившихся отрывков можно сказать, что Грибоедов поставил в этой трагедии проблему крепостного права как социального зла. В ней с исключительной силой обрисованы столкновения двух социально противостоящих людей — князя К. и крепостной женщины Т.
В.С. Шадури пишет о произведении Грибоедова: «Грузинская ночь» — первое произведение о крепостном праве в Грузии. Ни в русской, ни в грузинской литературе не было до него ни одного рассказа, стихотворения или пьесы о «постыдном рабстве глехов» и чудовищном произволе «тавадов».
В «Грузинской ночи» глубоко раскрываются основные социальные конфликты тогдашней Грузии, причем тема воплощается в типично грузинских образах. Это произведение свидетельствует о хорошем знании автором социальной жизни Грузии и грузинского фольклора. О типичности и реальности изображенных Грибоедовым картин крепостного произвола свидетельствуют многие исторические документы, а также произведения грузинских писателей («Сурамская крепость» Д. Чонкадзе, «Разбойник Како» И. Чавчавадзе и др.). «Али», о которых говорится в «Грузинской ночи», часто встречаются в грузинском фольклоре и литературе («Разбитое сердце» Ш. Арагвиспирели, «Али» Н. Ломоури и др.)…
В.Г. Белинский писал, что если бы Грибоедов успел написать другое произведение, «оно далеко оставило бы за собой «Горе от ума».
Великий критик тогда не знал, что в 1828 году в литературных кругах Петербурга, в присутствии Пушкина, Грибоедов читал отрывки из «Грузинской ночи», вызвавшие восторженные отзывы современников.
«Грибоедов только попробовал перо на комедии «Горе от ума», — заявил после этого чтения один из современников, — он займет такую ступень в литературе, до которой еще никто не приближался у нас». Другой современник драматурга, Н.М. Языков, сообщал брату Александру: «Булгарин говорит, что Грибоедов написал трагедию, какой не бывало под солнцем» (В. Шадури. Там, где вьется Алазань. — Тбилиси, 1977. С. 105 — 106).
Грузинская ночь (в отрывках):
К.
Но сам я разве рад твоей печали?
Вини себя и старость лет своих.
Давно с тебя и платы не бирали...
Т.
Ругаться старостью — то в лютых ваших нравах.
Стара я, да, — но не от лет одних!
Состарилась не в играх, не в забавах,
Твой дом блюла, тебя, детей твоих.
Как ринулся в мятеж ты против русской силы,
Украла я тебя живого от могилы,
Моим же рубищем от тысячи смертей.
Когда ж был многие годины в заточенье,
Бесславью преданный в отеческом краю,
И ветер здесь свистал в хоромах опустелых,
Вынашивала я, кормила дочь твою.
Так знай же повесть ты волос сих поседелых,
Колен моих согбенных и морщин,
Которые в щеках моих изрыты
Трудами о тебе. Виною ты один.
Вот в подвигах каких младые дни убиты.
А ты? Ты, совести и богу вопреки,
Полсердца вырвал из утробы!
Что мне твой гнев? Гроза твоей руки?
Пылай, гори огнем несправедливой злобы...
И кочет, если взять его птенца,
Кричит, крылами бьет с свирепостью борца,
Он похитителя зовет на бой неравный;
А мне перед тобой не можно умолчать, —
О сыне я скорблю: я человек, я мать...
Где гром твой, власть твоя, о боже вседержавный!
К.
Творец, пошли мне вновь изгнанье, нищету,
И на главу мою все ужасы природы:
Скорее в том ущелье пропаду,
Где бурный Ксан крутит седые воды,
Терпеть разбойником гоненья, голод, страх,
От стужи, непогод не быв укрытым,
Чем этой фурии присутствие сносить,
И злость души, и яд ее упреков.
Т.
Ничем тебя не можно умилить!
Ни памятью добра, ни силой слезных токов!
Подумай, — сам отец, и сына ты лишен.
Когда, застреленный, к тебе он был внесен,
И ты в последний раз прощался с трупом милым
Без памяти приник к очам застылым
И оживить хотел потухший взор,
Весь воздух потрясал детей и жен вой дикий,
И вторили раскаты этих гор
С утра до вечера пронзительные крики, —
Ты сам хотел зарыться в землю с ним.
Но взятый смертию вовек невозвратим!
Когда же б искупить ты мог его из плена,
Какой тогда казны бы пожалел?
На чей бы гнев суровый не посмел?
Ты чьи тогда не обнял бы колена?
К.
И нет еще к тебе вражды!..
Я помню о людях, о боге,
И сына твоего не дал бы без нужды,
Но честь моя была в залоге.
Его ценой я выкупил коня,
Который подо мной в боях меня прославил.
Из жарких битв он выносил меня...
Тот подл, кто бы его в чужих руках оставил.
Т.
Ни конь твой боевой всей крепостию жил,
Никто из слуг твоих любимых
Так верой-правдою тебе не послужил,
Как я в трудах неисчислимых.
Мой отрок, если б возмужал,
За славу твоего он княжеского дома
Сто раз бы притупил и саблю, и кинжал,
Не убоялся бы он язв и пушек грома.
Как матерью его ты был не раз спасен,
Так на плечах своих тебя бы вынес он.
К.
Прочь от меня! Поди ты прочь, старуха!
Не раздражай меня, не вызывай на гнев,
И не терзай мне жалобами слуха,
Безвременен кому твой вопль, и стон, и рев,
Уж сын твой — раб другого господина,
И нет его, он мой оставил дом,
Он продан мной, и я был волен в том, —
Он был мой крепостной...
Т.
(падает на колени)
Он сын мой! Дай мне сына!
И я твоя раба, — зачем же мать
От детища ты разлучил родного?
Дай раз еще к груди его прижать!..
Ах, ради бога имени святого,
Чтоб не видать кровавых слез моих,
Соедини ты снова нас двоих.
К.
Не повторяй мне горькие упреки!
В поля и в горы — вот пути широки,
Там мчится шумная река,
Садись над пропастью, беседуй свысока
О сыне с мраками ночными,
И степь буди стенаньями своими,
Но в дом не возвращайся мой… —
Уймись или исчезни с глаз долой.
Т.
Достойное заслугам воздаянье!
Так будь же проклят ты и весь твой род,
И дочь твоя, и все твое стяжанье!
Как ловчие, — ни быстриною вод,
Ни крутизною скал не удержимы,
Но скачут по ветрам носимы,
Покуда зверь от их ударов не падет,
Истекший кровию и пеной, —
Пускай истерзана так будет жизнь твоя,
Пускай преследуют тебя ножом, изменой,
И слуги, и родные, и друзья!
Неблагодарности в награду,
Конца не знай мученья своего,
Тогда продай ты душу аду,
Как продал сына моего.
Отступник, сам себя карая,
В безумьи плоть свою гложи,
И ночью майся, днем дрожи,
На церковь божию взирая,
Твой прах земле не предадут!
Лишь путники произнесут
Ругательства над трупом хладным,
И будь добычею чекалам плотоядным...
А там, — перед судом всевышнего творца, —
Ты обречен уже на муки без конца!
Т.
О люди! Кто назвал людьми исчадий зла,
Которых от кровей утробных
Судьба на то произвела,
Чтоб были гибелью, бичом себе подобных!
Но силы свыше есть! Прочь совесть и боязнь!..
Ночные чуда! Али! Али!
Явите мне свою приязнь,
Как вы всегда являли
Предавшим веру и закон,
Душой преступным и бессильным,
Светите мне огнем могильным,
Несите ветер, свист и стон,
Дружины Али! Знак условный —
Вот пять волос
От вас унес
Ваш хитрый, смелый враг, мой брат единокровный,
Когда в... [не разбор.] он блуждал
На мшистых высотах уединенных скал.
Я крестным знаменьем от вас оборонялась,
Я матерью тогда счастливой называлась,
А ныне кинутой быть горько сиротой.
Равны страдания в сей жизни или в той?
Слетайтеся, слетайтесь,
Отколе в темну ночь исходят привиденья,
Из снежных гор,
Из диких нор,
Из груды тли и разрушенья,
Из сонных тинистых зыбей,
Из тех пустыней многогробных,
Где служат пиршеством червей
Останки праведных и злобных.
Но нет их! Непокорны мне!
На мой привет не отзовутся!
Лишь тучи на небе несутся
И воет ветр... Ах, вот оне!
(Прислоняется к утесу и не глядит на них)
Али
(плавают в тумане у подошвы гор)
В парах вечерних, пред восходом
Печальной девственной луны,
Мы выступаем хороводом
Из недозримой глубины.
Т.
Робеет дух, язык прикован мой!
Земля, не расступайся подо мной!..
Али
Таятся в мрачной глубине
Непримиримых оскорбленья
И созревают в тишине
До дня решительного мщенья;
Но тот, чей замысел не скрыт,
Как темная гробов обитель,
Вражды вовек не утолит,
Нетерпеливый мститель.
Р.
…………………………………..
....………………………………..
Настанет день, и час пробьет.
Али
Неизъяснимое свершится:
Тогда мать сына обретет
И ближний ближнего лишится.
(Молчание)
Куда мы, Али? В эту ночь
Бежит от глаз успокоенье.
Одна из них
Спешу родильнице помочь,
Чтоб задушить греха рожденье.
Другие
А мы в загорские края,
Где пир пируют кровопийцы.
Последняя
Там замок есть... Там сяду я
На смертный одр отцеубийцы.
АЛЕКСАНДР СЕРГЕЕВИЧ ПУШКИН (1799— 1837)
Биография и творчество Пушкина тесно связаны со Ставропольем и Кавказским краем. После окончания Царскосельского лицея, находясь в Петербурге, Пушкин вызвал резкое недовольство правительства своими вольнолюбивыми и обличительными стихами («К Чаадаеву», «Вольность», «Деревня», «Сказки (Noel)», эпиграммы «На Аракчеева», «На архимандрита Фотия», «Двум Александрам Павловичам» и др.).