 |
|
По тем же источникам
Популярность идей о вольнолюбии кавказских горцев, колоритность самого кавказского материала, в том числе и кавказской природы, возможность создания увлекательных авантюрных сюжетов не могли не вызвать к жизни целого литературного движения, в котором было все: и явные подражания, и достаточно талантливая художественная разработка темы, и стремление к жанровому разнообразию, и иронические настроения, приводившие к созданию пародий. С разными вариантами сюжеты пленения и освобождения повторялись в поэмах авторов, не настолько талантливых, как Пушкин, но все же очень одаренных: это, в частности, названные нами А.А. Шишков,А. Шидловский,И. Радожицкий и др. Позже были написаны пародии, например, Н. Станкевичем и Н. Мельгуновым «Калмыцкий пленник» и С. Соловьевым «Московский пленник».
Создавалось много стихов с аналогичными мотивами, где поэты старались использовать известные элементы горского фольклора, хотя по большей части получались «жестокие романсы», с надрывной страстью описывающие гибель пленников-русских и пленников-горцев, накладывая трагические концовки на сюжеты несчастной любви:
Не стало девицы, подруги моей!
Угасло светило — отрада очей.
Теперь, одинокий, блуждаю в горах
И слезы печали горят на щеках! (А. Загорский. Песнь черкеса)
«В плену черкес! Пропал черкес!»; «Погиб аул, два милых брата. Погибла дева и друзья»; «О! где крылатый конь» и т. д. — подобные эмоциональные формулы кочевали из произведения в произведение. Однако расхожесть темы не умаляла значение тех произведений, где прославление удали горцев и сильных переживаний включались в глубокие размышления о судьбе России и Кавказа, о войне и мире, о национальных проблемах, о природе человеческих поступков, где звучали мысли о причинах трагических конфликтов, где, наконец, чувствовалось органичное усвоение поэтики кавказского фольклора и кавказской речи вообще, своеобразной образности кавказского мышления. Конечно, это и Пушкин, и Лермонтов, и Полежаев. Но это и поэты так называемого «второго ряда»: С. Стромилов, В. Тепляков, Л. Якубович, Д. Ознобишин, В. Григорьев, П. Ефимов и др. Можно назвать стихи известного бреттера, приятеля Пушкина, с которым он ехал в 1829 г. из Владикавказа в Пятигорск, а позже — и Лермонтова, с которым они встречались то в действующем отряде, то на группе Минеральных Вод в 1840 — 1841 гг., Руфина Дорохова. В параллель лермонтовским стихотворениям можно привести его стихотворение «Лезгинскому кинжалу».
Оставь, красавица, сей пагубный кинжал:
Он вырван из груди зарезанного друга;
На нем печальная начертана услуга
И имя, кто его мне смертью завещал!
Страшна его, страшна таинственная повесть.
Ни ветреной красы, ни друга боле нет!
Обвал загромоздил его кровавый след,
И, может быть, давно убийцы дремлет совесть!
Не проклинай его: свободный житель гор
Не в силах постигать душевной нашей лени,
Да, платит милой он, обняв ее колени,
Любовью за любовь и смертью за позор!
Под сильным влиянием Лермонтова создавались стихи и поэмы К.П. Белевича, служившего в 1840-е годы в Тенгинском полку, где раньше служил Лермонтов, и посетившего на Кавказе многие места, воспетые Лермонтовым. Белевич изображает быт различных народов Северного Кавказа («Чеченец Берсан», «Лезгин Алли», «Дагестанка Буба», «Святое виденье»), эпизоды из истории Кавказской войны («Случай», «Валерик», «На Валерике»). Стихотворение «На смерть товарища» является отзвуком стихотворения Лермонтова «Сон», стихотворение «Спор» — навеяно лермонтовским «Спором», с сохранением того же размера:
В ратном поле за рекою,
У шатра вдали
Воеводы меж собою
Спор раз завели.
Влияние Лермонтова видно также в описании валерикского боя, что отмечается самим Белевичем; в конце стихотворения он, обращаясь к Лермонтову, говорит:
Как очевидец, мог сказать ты боле
Того, что ты о нем воспел;
В дни испытанья, видно, поневоле
Всего сказать ты не хотел.
Произведения Белевича мало самостоятельны; мотивы быта и фольклора горцев, как и затрагиваемые им исторические темы, развиты упрощенно, но все же они не лишены некоторого значения как отголосок эпохи и свидетельство влияния Лермонтова.
В традициях русского романтизма, прибегавшего к приемам характеристики женских образов через фольклорные сравнения, описывает, например, С. Стромилов (автор знаменитой песни «То не ветер ветку клонит») черкешенку в одноименном стихотворении:
Я статней, ровней платана,
Гибче, тоньше, чем лоза.
Легче во сто раз тумана
И прозрачней, чем слеза.
Я в движеньях — ветер горный,
Голос мой звучней струны,
Мой наряд такой узорный —
Облит золотом луны… («Черкешенка»)
В журналах, альманахах, отдельных сборниках различных поэтов в 20 — 30-х годах прошлого века появилось очень много стихотворений с кавказскими мотивами. Это были, большей частью, «жестокие романсы» или стихотворения, описывавшие природу Кавказа. Особенно популярны были «черкесские» мотивы.
А. Загорский в упоминавшемся стихотворении «Песнь черкеса» («Литературные листки», СПб, 1824 г., ч. IV, 87 — 88) изобразил черкеса, оплакивавшего смерть любимой девушки.
Неизвестный поэт, укрывшийся под псевдонимом -ин, в романсе, начинающемся словами — «В плену черкес! пропал черкес!..» («Невский альманах» за 1829 г., V, рассказ «Черкес») с глубоким сочувствием описывал горе пленника-горца, тосковавшего по родине и близким:
...Погиб аул, два милых брата.
Погибла дева и друзья,
Мой лук тугой, мой конь крылатый,
Один остался я!
...Я не забыл гостеприимных
И полных радости пиров
В родных аулах, в саклях дымных,
В кругу седых отцов.
Но где же все, чем в жизни сей
Черкес свободный наслаждался,
Чем он дышал, за что сражался?
За деву, вольность, кров друзей!..
Беспечной радости обитель,
Быть может, меч или огонь
Занес туда казак губитель!
О!.. где крылатый конь?
Этот романс близок к «Кавказскому пленнику» Пушкина по своей идейной направленности («черкес свободный», «вольность») и по стилю («в сакле дымной»). Оно было перепечатано в альманахе «Северный певец» (Москва, 1830 г., ч. 1), в котором находим еще один «черкесский» романс — «В тумане из-за диких скал», опубликованный без указания автора.
Аналогичные мотивы в различных вариантах встречаем у многих других авторов; отметим, например, романсы Д. Комиссарова «Черкес» (альманах «Северные семена» за 1831 г.), В. Григорьева «Черкес» (Литературное прибавление к «Русскому инвалиду», 1832 г., № 95), В. Г. «Песнь черкеса» («Сын отечества», 1834 г., XI), Н.И. Гнедича «Кавказская быль» (1833 г.), Пустельгина «Черкес» («Мои пенаты», СПб., 1837 г.) и др.
К лирике этого рода примыкает стихотворение А.С. Грибоедова «Хищники на Чегеме» (1825 г.), прославляющее удаль горцев и их любовь к родине:
Окопайтесь рвами, рвами,
Отразите смерть и плен —
Блеском ружей, твержей стен!
Как ни крепки вы стенами,
Мы над вами, мы над вами!
Будто быстрые орлы
Над челом крутой скалы.
………………………………..
Живы в нас отцов обряды,
Кровь их буйная жива.
Та же в небе синева!
Те же льдяные громады,
Те же с ревом водопады,
Ты же дикость, красота
По ущельям разлита!
Стихотворения многих поэтов посвящены описанию природы Кавказа. Назовем, например, следующие из них: Е. 3-ий «Абазия» («Полярная звезда» за 1825 г.), Нечаев «Воспоминание» (там же), В. Тепляков «Кавказ» («Стихотворения», 1832 г.), А. Мейонер «Горская песня», «Эльбрус», «Вид Казбека в полдень», «Расставание солнца с Эльбрусом» («Стихотворения», Москва, 1836 г.), Л. Якубович «Кавказ» («Стихотворения», 1837 г., СПб), С. Стромилов «Дагестанская ночь» («Отечественные записки», 1839 г., 1), Ознобишина «Кисловодск» («Отечественные записки», 1840 г., т. IX), «Кавказское утро» (там же), «Пятигорск» («Отечественные записки», 1840 г., т. X), «Машук и Казбек», «Нардзан» («Москвитянин», 1841 г.), «Кавказский полдень и буря» (там же, 1846 г.).
Некоторые из этих поэтов, отдавая значительную дань увлечению «восточными» романтическими мотивами, прибегали к чрезмерно вычурным образам.
Что за ночь! чинар, платаны
Не колыхнутся листом,
Сладкозвучные фонтаны
Рассыпаются дождем.
Что за ночь! цветы востока
Дышат амброй, небеса —
Будто яхонт; зыбь потока —
Словно стали полоса.
(Стромилов. Дагестанская ночь)
...Когда луна между ветвей,
Таинственно перебегая,
Как одалиска молодая
Глядится в зеркало зыбей.
(Ознобишин. Кавказское утро)
Под заметным влиянием пушкинского стихотворения «Калмычке» написано стихотворение А. Мейонера «Калмычка» («Стихотворения», 1836 г.). С большою теплотою о судьбе женщины, являющейся жертвой старых обычаев, говорит В.Н. Григорьевв стихотворении «Грузинка»(«Северные цветы» за 1829 год)
:
Ее краса мелькнет, как сновиденье:
Заметили вы юношу в толпе?
Как он глядел, с безумным упоеньем,
На обреченную его судьбе!
Едва вздохнув в своей свободной доле,
Едва узрев зарю прекрасных лет,
Она, как лань, с ним под венец пойдет,
А от венца к томительной неволе.
Отзвуки «Черкесской песни» Пушкина можно отметить в стихотворении П. Ефимова «Сторожевой казак» (Литературое прибавление к «Русскому инвалиду» за 1835 г., № 92); приведем начальные строфы:
Орлов кавказских внемля крику,
Донской казак сторожевой,
Безмолвно преклонясь на пику,
Стоит один во тьме ночной.
Густая мгла кругом аула,
Луны не видно в облаках;
Порой лишь окрик караула
Как эхо вторится в горах!
Аналогичный образ развит и в стихотворении В.Н. Григорьева «Трубка казака», из которого также приводим начало:
Бразды вечернего тумана
Венцом уж вьются над горой;
Кавказ затих, с чела кургана.
Глядит казак сторожевой.
Башлык в глаза ему теснится,
Густая бурка на плечах,
Усталый конь не шевелится:
Вот мертвый сон залег в полях!
Питомец Дона одинокий,
С кем делишь ты свои мечты?
Кому средь тишины глубокой
На север мысль вверяешь ты?
Поэт М.П. Розенгейм, в ранней юности лично знавший М. Ю. Лермонтова и увлекавшийся его произведениями, посвятил Кавказу ряд стихотворений, написанных в различные годы (от 30-х до 80-х годов включительно), например: «Кавказ», «Ущелье», «У грота Лермонтова», «В горах» и др. Основная тема его лирики — природа Кавказа. Автор сам бывал на Кавказе; стихи его мало самостоятельны; в них много подражания, преимущественно — Пушкину и Лермонтову. Приводим извлечения из его наиболее удачного, хотя и недостаточно оригинального стихотворения «Утес»:
Я помню Кавказа седые вершины,
Знакомы мне кручи, обвалы, стремнины;
Во всех направленьях проехал не раз
Тебя я, громадный могучий Кавказ!
Но помню, всех больше, хоть было давно,
В горах Дагестана ущелье одно.
В нем было так душно, что это ущелье
Казалось скорее глубокою щелью;
Казалось, здесь гору архангел мечом
Рассек и раздвинул немного потом,
И время одело расщелину в лес.
На дно же источник змеею пролез.
………………………………………….
То прядая тигром, то свившись как змей,
Шипит и клокочет нагорный ручей,
И воет, и стонет, как будто живой,
Как будто в темнице черкес молодой,
И рвется на волю из тесного ложа,
И в ярости глыбу гранитную гложет.
И странное чувство жмет путнику грудь.
Сжимается сердце, и тяжко дохнуть.
…………………………………………
Он чует всем телом, как бездна влечет...
А беркут завидел добычу и ждет,
И радостно хлещет о воздух крылом,
И с криком зловещим летает кругом...
Здесь видны следы влияния и стихотворения Пушкина «Кавказ», и лермонтовского описания Дарьяла в «Демоне».
**********************
ЕЛЕНА АНДРЕЕВНА ГАН (1814—1842)
Творчество Е.А. Ган (псевдоним Зенеида Р-ва) разворачивалось в период активной борьбы в России за женскую эмансипацию. Она была одной из тех женщин, которые отстаивали право женщины прежде всего на интеллектуальную и творческую деятельность. В ее произведениях обычно обрисованы ситуации нравственного и умственного превосходства талантливой, образованной, тонко чувствующей женщины над самовлюбленным покорителем сердец, светским львом, претендующим на всеобщее поклонение и заменившим в себе ценности истинной просвещенности на пустой светский блеск в обществе. Ее называли «русской Жорж Санд». Белинский, достаточно высоко ценивший литературный талант Ган, видел в ее произведениях «апологию женщины и протест против мужчины», подчеркивал ее протест против унижения человеческого достоинства женщины и стремление приобщиться к активной общественной деятельности.
Е.А. Ган родилась на Украине в Киевской губернии в семье с хорошими культурными и литературными традициями. В доме родителей Фадеевых во время южной ссылки бывал Пушкин, с которым сама Елена Андреевна позже встречалась в Петербурге. В доме своей кузины Е.А. Сушковой она общалась с Лермонтовым, позже на Кавказе с декабристами, с одним из которых, С.И. Кривцовым, вела переписку. В круг ее общения входили известные в литературе и журналистике личности: О.И. Сенковский, публиковавший ее произведения в своем журнале «Библиотека для чтения», критик Н.И. Надеждин, поэты А.И. Подолинский и В.Г. Бенедиктов.
Будучи замужем за артиллерийским капитаном, Ган много ездит по Украине и России. Обладая слабым здоровьем, писательница лечилась в Одессе и на Кавказе, в городах Кавмингруппы. Однако лечение не помогло, и она умирает в возрасте 27 лет. Ею написаны повести «Идеал», «Утбалла», «Медальон», «Суд света», «Теофания Аббиаджио», «Джеллаледин. Крымская повесть», «Воспоминания Железноводска», «Напрасный дар», «Любонька», «Цветочница», «Суд Божий». Они имели большой успех у современников.
Для региональной литературы Ставрополья важны прежде всего «Воспоминания Железноводска» и «Медальон», где с бытовой и культурологической точностью созданы картины курортной жизни, нарисованы городские пейзажи и описана природа окрестных мест.
Е.А. Ган писала в жанре повести, во многом стилистически ориентированной на творчество Бестужева-Марлинского с использованием романтических канонов и штампов. Ее героини обычно ощущают душевное одиночество, им присущи глубокие чувства родственных привязанностей и жажда искренней и верной любви. Но они испытывают тоску и неприкаянность в условиях провинциального быта, наполненного погоней за успехом, чинами и деньгами, пропитанного лицемерием и пошлостью. В любви героини обычно несчастны, а замужество оказывается неудачным. В то же время порок всегда выявлен и если не наказан, то осужден. Героини почти всегда исключительны по своим душевным качествам, прекрасны и внешне и духовно, а герои-мужчины, напротив, чаще всего примитивны и склонны к интригам (за редким исключением). Таков и герой повести «Медальон», действие которой происходит в Пятигорске. «В тот же вечер вдоль нашего бульвара разлилась весть о приезде князя Юрьевича, известного в обеих столицах России красотою, любезностию и успехами в свете. Нужно ли говорить об его особе, об его характере? Увы, подобные характеры не редки! Избалованный в юношестве, он и в мужском возрасте сохранил самоуверенность, настойчивость и все прихоти маменькиного сынка. Слова жизнь и наслаждение были для него тождественны; мир казался ему колыбелью, нарочно созданною, чтобы лелеять и баюкать его сиятельство… Промотавшись, как говорится, в пух и прах, он вспомнил о забытом дяде, старом холостяке, и решился подвергнуть себя временному рабству, которое обещало ему золотой выкуп…». Ему противостоит баронесса — таинственная, блистательная, прекрасная. Она покоряет всех своим обаянием, культурой, талантом, но никому не позволяет не только надеяться на какой-нибудь курортный роман, но даже на легкое ухаживание, она недоступна. «…В легкой белой одежде, с одною из тех талий, которыми древние скульпторы наделяли одних только нимф… И кто видел ее глаза, полные жгучего огня, подернутые туманом грусти, кто рассмотрел нежность ее профиля, ее уста, на которых легкая, мгновенная улыбка казалась неоконченным поцелуем любви, тот не мог не унести о ней долгого, глубокого воспоминания. Один случившийся тут поэт, — случай, нередкий в нашем веке, — сравнил ее с цветком алоэ, который цветет однажды в жизни и то несколько часов; другой, любитель скандинавских поэзий, — с Оссияновым видением; москвич — с Бальзаковой лилией; отставной моряк — с дальним парусом, а пехотный офицер, недавно бывший в Петербурге, уподобил ее ангелу, что стоит на крыше Тюремного замка». Баронесса рассказывает историю двух сестер (Софья и Олимпия). Одна из них (Олимпия) когда-то была влюблена в князя, который ей изменил. Обманутое чувство привело к болезни, и Олимпия умерла. Софья (теперь баронесса) мстит. Она влюбляет в себя князя-повесу, а потом смеется над ним. «Князь потерял все присутствие духа, колебался между досадой, любовью и долгами, мял шляпу и переминался, как деревенский школьник перед угрюмой физиономией учителя. Баронесса не взглянула на него, не удостоила ни словом, ни даже прощальным движением головы, и вышла из комнаты, предоставив ему рассуждать на свободе о полученном уроке».
Сюжетная история развернута на фоне эмоциональных описаний, отличающихся стремлением к детальности, передающей все особенности места действия и создающей настроение, характерное для среды, которая обитает в этом месте. Обстановка курорта делает это настроение особенно достоверным, потому что на отдыхе человек более является самим собой, чем в другой обстановке. «Но особы, не бывавшие в Пятигорске, быть может, представят себе этот бульвар вроде Тверского в Москве или петербургского, что окружает адмиралтейство. О нет! Здесь не найдете вы ни фонтанов, ни статуй; это просто аллея стриженых липок, перерезывающая город во всю длину до самых источников минеральных вод. Зато с одной стороны вместо штукатуренных стен вы увидите дикие утесы с высеченными ступенями, ведущими к выстроенным на высоте ваннам, с другой, над городом — фантастическую громаду скал, разбросанных в самом живописном беспорядке; лесистые или торчащие голыми зубцами, они жмутся, теснятся, гордо рисуются на синеве небес или, скрываясь порой в туманах, выказывают вершину свою над облаками. Бульвар такой имеет свою оригинальность. Тут вы полюбуетесь на прекрасные личики под шляпками последней моды; встретите и молодых fashionables (модников) с гвардейскими отворотами или в модных визитных сюртуках, с лорнетами, хлыстиками, с прическами a la mougick, a la cod effarouche (под мужика, с петушиным гребешком); увидите толпы раненных слегка, с рыцарскими перевязями, с милою гримасою на устах, и тяжело раненных, которые, забывшись, не схватят простреленной рукой стула, чтобы подать вам его с приветствием. Подле смуглого черкеса в косматой шапке, вооруженного с головы до ног, будто для набегу, смиренно шествует мирная семья помещиков, которые ехали два месяца из отдаленной губернии на своих и привезли с собою запоздалые моды и наречье своего уезда. Бледные, изнуренные, нередко изувеченные физиономии странно бросаются в глаза посереди цветущих лип и лепета порхающей молодежи. Этот сбор нарядов, костылей, цветов, перевязей, смеху и болезненных стонов при дрожащем мерцании луны невольно напоминает пляску Матисоновых мертвецов, где покойники сбираются в видах и костюмах, в каких были погребены».
В описании самого Пятигорска ощутимо влияние Пушкина и Лермонтова. Но в то же время общность впечатления от этого городка еще раз помогает перенестись в то далекое прошлое, когда здесь бывали великие писатели и курортная жизнь региона только начиналась. «С одной стороны на скате Машука пестрел город Пятигорск; ниже, в глубине долины, быстрый Подкумок, то разбрасываясь ручьями, то собирая воды свои в одно ложе, змеился и орошал луга и сады казацкой станицы; посреди села светлел, как маковка, купол божьего храма; в стороне чернел табор цыган, пылали их очаги; за ними – море зелени, усеянное рощами, холмами, станицами и аулами замиренных черкесов, терялось в едва синеющей дали. Из него от юго-запада к востоку возносилась амфитеатром цепь снежных гор, начиная двуглавым Эльбрусом, который, всех выше и величавее, стоял, будто предводительствуя сонмом исполинов, и резко оттенялся нежною белизной на темно-голубом небе, еще не осветленном с той стороны восходом солнца; горы, то понижаясь, то возвышаясь, громоздясь одна на другую, разнообразясь в самых фантастических видах, пропадали местами в зыбях воздуха и снова являлись, обозначались гигантскими формами со всеми оттенками бездны, ущелий и скалистых гребней, прорывающихся черными зубцами сквозь снежную пелену выси» (Елена Ган. Медальон(отрывки). Ставрополь, «Кавказский край», 1991).
Интересна форма повествования, когда основной сюжет формируется в рассказе героини о прошлом: вставная романтическая новелла внутри достаточно скупого, хотя и украшенного красивыми описаниями, изложения истории «водяного общества». Содержание произведений Е.А. Ган характеризуется явным автобиографизмом, что придает им трогательную психологическую правдивость и фактическую достоверность.
Приведем еще одно произведение Е. Ган, важное с точки зрения предмета изображения. Это один из ярких фактов региональной литературы.