Главная | Обратная связь

ВЛАДИМИР КОНСТАНТИНОВИЧ МАЛЯРОВ (род. в 1946 г.)

 

Владимир Константинович Маляровпринадлежит к тем писателям, которые не придумывают, не «сочиняют» свои книги. Он чувствует и понимает жизнь вокруг себя, это его материал, это для него одна большая открытая книга. Если спросить, кто является героем произведений Малярова, то первое, что напрашивается в ответе — простой человек-труженик. Действительно, это рыбаки, трактористы, шоферы, лесосплавщики, хлеборобы, — люди разных профессий, которыми не принято гордиться, потому что они «обыкновенные». Такой авторский адрес, очевидно, не только демократичен, но и благороден. Начало традиции изображения «маленького человека» в русской литературе коренится еще в творчестве Пушкина и Гоголя, а в наше время стабильно утвердилось в блестящих образцах рассказов и повестей В. Шукшина. Однако, чтобы «маленький человек» стал героем литературного произведения, т. е. героем искусства, необходимо разглядеть в нем «большое» содержание, дающее возможность открыть новое, дополнительное знание о человеке вообще, о его отношении к жизни, к другим людям, к самому себе. За что можно любить человека или презирать его? Бывает ли человек счастлив именно в труде? Где искать моральные нормы? Насколько следует осознавать собственную меру ответственности за свою и чужую жизнь? Где корни человеческой личности, в чем содержится истинная культура человека? И еще много вопросов и проблем существует в том пестром повседневном мире, в котором живут герои писателя. Но и серьезность проблематики еще не дает права на читательское одобрение, как не дает пропускного билета в искусство. Речь идет о качестве писательского творчества, а его можно определить прежде всего по умению владеть словом. Манера повествования Малярова ненавязчива и проста. Она вполне соответствует тематике его повестей и рассказов, органична для той жизненной сферы, в которой обитают его герои. Все как-то очень вовремя: событие, диалог, описание, сюжетный ритм, паузы. В. Маляров владеет этими инструментами художественной композиции, как хороший музыкант нотной системой. От этого чтение его произведений происходит без напряжения, вовлекает в себя естественно. И внезапно останавливаешься не потому, что стало неинтересно или трудно, а просто потому, что наступил конец рассказа.

Авторская речь по-хорошему литературна, порой очень четко ощущается классическая традиция слова, близкого тургеневскому. Таково, например, начало одной из лучших повестей Малярова «Путина». Первые пейзажи легко и точно вводят в атмосферу жизни рыбацкого поселка. «Иногда далеко по округе разносился напряженный бас теплохода. И тогда поднималась откуда-то белая цапля; вытянув длинные ноги, летела прочь, медленно взмахивая мягкими крыльями. А из прибрежных камышей поднимался косячок серых уток и, с легким свистом рассекая крыльями воздух, уносился над самой водой неизвестно куда». Этот простор, природная тишина, наполненная мирным движением, становится содержательным фоном для сюжета о людях с крупными характерами. Сила этих людей — не в их самоутверждении, не в философских поисках смысла своего существования. Но они просто и прочно стоят на земле, без особенных размышлений, но убежденно определяют для себя жизненные позиции. Хорошо — это победить свое несчастье, не потеряв при этом любви к жизни, защитить слабого, здоровым смехом и презрением поставить на место какого-нибудь зарвавшегося односельчанина, полностью выложиться на работе, любить детей, понимать чужие проблемы. Однако в экстремальной ситуации они способны на экстремальные поступки. Собственно, никакой особенной «истории» у героев повести нет. Описан один путинный сезон, внутри которого, по заведенному распорядку, сменяют друг друга эпизоды быта и труда, окрашенные проявлением человеческих характеров, живыми диалогами и переживаниями. Но за этим внешним сюжетом существует другой и главный. Он проявляется лишь временами, перебивая и перекрывая будничные диалоги, хотя единство художественного повествования держится именно на нем. Этот внутренний сюжет формируется, главным образом, вокруг одного персонажа — красивой и сильной рыбачки Маневы. В ее жизни, казалось бы, все складывается, как у многих русских женщин. «Подруги уезжали в город: кто учиться, кто работать, кто просто пожить городской жизнью. Звали они с собой и Маневу. Но в город Манева не уехала — пожалела больную мать и старую, сиротливо приткнувшуюся у берега лодку». И стала она работать в рыбацкой бригаде, перенося тяготы мужского труда не только без жалоб, но даже с каким-то веселым вдохновением. Манева очень напоминает тот тип русской женщины, «величавой славянки», который был воспет Некрасовым. Она — одна из тех, кто и «коня на скаку остановит», и «в горящую избу войдет». Но Маляров не допускает прямых ассоциаций, его героиня порождена не литературной традицией, а теми неумирающими обстоятельствами трудовой сельской русской жизни, которые требуют именно такого характера. И недаром жизнь её протекает на берегах Волги. Совсем, как Катерина в «Грозе» А. Островского, Манева с детства черпает в этой могучей русской реке свою душевную силу. Не выдерживая школьного порядка, она «любила во время занятий убежать на реку, прыгнуть в старенькую, повидавшую виды лодчонку и грести, грести подальше от села до тех пор, пока не заболят плечи. На Волге ее привлекало все: тревожный рев пароходного гудка, громкие голоса усталых рыбаков на тонях, а больше всего — неоглядная ширь родной реки».

В повести Малярова нет излишних претензий на занимательность, экзотичность, нет спекулятивного желания привлечь читателя чем-нибудь особенным и неповторимым. Это просто хорошее писательское слово о людях, которых автор любит, которым сочувствует, в душу которых способен переселиться. Его герои — «не посторонние» ему. Первый сборник писателя так и называется «Не посторонние мне люди».

Конечно, В.К. Маляров — талантливый писатель. Но его талант питается постоянным ненасытным интересом к жизни, что, в свою очередь, тоже — признак таланта. В автобиографии он пишет: «Рос в колхозной семье и к труду взрослых был приучен с малолетства… Меня отец на все лето определял к отаре овец, табуну лошадей или на колхозный полевой стан. Как показало время, прикосновение с детства к нелегкому труду помогало преодолевать в жизни не только физические трудности, но и душевные боли. Уверен, что в жизни каждого человека рано или поздно встретится и то, и другое». А потом — мореходная школа в Астрахани, служба на военном флоте, работа на рыбацком «морозильнике». Затем поистине мужская мечта о Севере, куда его, по собственным словам, «влекло посмотреть на суровую природу, а главное, познакомиться с простыми и сильными людьми, чей труд связан с почти ежедневным преодолением собственных слабостей». Осуществляя эту мечту, Владимир Константинович в полной мере испытал судьбу человека крепких физических профессий: лесоразработчика, лесосплавщика, поработал на лесоразделочных площадках, почувствовал нрав северного климата в Архангельской области, понял цену человеческой взаимоподдержки на реке Пинеге. Именно это время открыло для него глубокую истину человеческой души, измеряемой приобщенностью к вечным ценностям доброты, благородства, прощения и любви, без надрыва и рефлексии, а просто в повседневной жизни. В самом деле, как отнестись к истории двух людей, в жизни которых произошло одинаковое событие, измена жены? Измена случайная, до конца не осознанная, нелепая, приведшая к отчаянному раскаянию. Один еще молодой, у него один сынок. Не может он простить жене этого глупого случая, возненавидел ее, жизнь рухнула. Другой — старый лесник, восемь детей в семье, да вот один из них не в породу, рыжий. Видя, как мучается Леша, дед Филат с усмешкой рассказывает ему, что этот «рыжий» от другого мужика. Жена Оксана возражает ему: «Да будет тебе брехать-то… Постыдился бы гостя». «По тому, как лениво и без смущения возразила хозяйка, Леша понял, что так оно и было: «Огулял старый жеребец». А Филат с одинаковой ласковостью в руках поглаживал по голове «шельмеца» Ваську, осторожно раскачивал на ноге «тихоню» Полю, заботливо одернул рубашонку и подтянул штанишки Кольке — «чисто золото». — А дети — они и есть дети, продолжал лесник, ссаживая с лавки на пол русоголовую щекастенькую, самую маленькую девочку Полю. Все они — наши, без них мы — тьфу! В заботе о детях и о себе меньше думаешь, меньше пакостишь душою…». Вот эта забота о детях, о других людях, понимание чужого переживания, чужой беды и чужой радости, — и есть та мудрость, которая делает человека человеком. Меньше о себе, больше о других, — и будет душа чиста. Таковы простые люди, о которых любит писать Маляров.

Еще об одном сюжете нельзя не сказать, характеризуя творческий мир этого писателя. Рассказ называется «Двое», всего несколько страниц. Герои — обыкновенные лесорубы, ничем не отличающиеся от остальных. Только вот любит Василий свою красивую жену, хотя у нее и руки, «как грабли». Живут они ладно, хотя и без объяснений в своих чувствах. Наоборот, отношения их держатся на грубоватом юморе, характерном для тех, кто видит достоинство человека не в том, чтобы «говорить красиво», а в том, чтобы жить «не хуже людей», при этом молча радуясь присутствием друг друга. Дом, детишки, работа — на том и мир стоит. В такой жизни радость всегда искренняя, а из каждой радостной минуты складывается то, что называется счастьем. В системе образов рассказа большую роль играет река. С древних времен река означает или жизнь, или границу миров. Здесь река именно в таком значении является знаковым сюжетным фоном. Весенний лед уже поднимается, делает полыньи, становится опасным. И когда герои должны перебраться на другой берег, они оказываются на грани жизни и смерти. Радость (приезд брата) окрыляет героя, и он не допускает мысли о том, что с ним что-то может произойти. Но в таких-то случаях и подстерегает беда. Маляров создает глубокий психологический рисунок, но не с помощью открытого психологизма, а путем четкого и точного, мотивированного описания поведения героев. Внезапно открывшаяся полынья готова поглотить человека. Его жена в отчаянии, громкий и горький крик рвется из ее груди. Но она чутким женским сердцем находит слова, простые и единственно эффективные, потому что они переключают чувства и мысли погибающего со своей беды на судьбу других, прежде всего детей: «Снова показалась голова мужа — исхудалая, по-покойницки угловатая. — Не могу больше, Шу-ра-а! — Держись, или я кинусь туда же! Пропадай Гришатка с Мишуткой! — исступленно завопила Шура и шагнула к полынье». Это было спасением. И женщине не надо было размышлять и обдумывать свое решение, потому что самое главное в жизни она знает душой.

У Малярова не очень много произведений. Это сборники повестей и рассказов «Не посторонние мне люди», «Перекрестки» (издан в Москве), «Хлопоты», «Время выбора», несколько повестей и рассказов, опубликованных в альманахе «Ставрополье», в «Литературной России», в «Ставропольской правде». Он участник проекта «Писатели Ставрополья — школе» — сборник «Мне юность машет издалека». Есть большой роман «Пожелай им благо, господи», написанный в 1996 году. Даже заголовок говорит о том, что основная жизненная позиция этого человека — внимание к «другим», таким разным и таким достойным людям, имеющим свое жизненное пространство, свои корни в нашей жизни, носителям тех коренных идей, которые рождены в трудной нашей истории, в трудовой среде, в отработанных веками традициях. Последняя опубликованная повесть (журнал «Южная звезда») «Бег Джейрана» посвящена современной теме борьбы с браконьерской рыбной мафией. Как и в прежних произведениях, здесь точно и глубоко вырисованы личности со своими судьбами. Причем, одинаково яркими мы видим и «злодейных» персонажей, и людей честных, выполняющих свой профессиональный долг. И, как в других произведениях, чувство правды у героев повести живет естественно и просто, без красивых фраз, но прочно, хотя, конечно, время берет свое, и чувствуется какая-то почти безнадежная усталость от того, что честный труд оказывается не в цене, что трудности и несчастья подстерегают именно хороших людей, что поддержка благим намерениям исчезает не только со стороны властей, но и в повседневном людском мнении. В. Маляров современен не только событийными перипетиями, но прежде всего человечностью и искренностью. Незавершенность сюжета в этой повести символична, как нерешенность социальных проблем сегодняшнего дня.

В.К. Маляров интересен и как личность, как человек, много повидавший и переживший, внимательный к людям, способный их понимать, и как писатель со своим стилем, со своей темой, со своими героями. И хотя написано им немного, но это добротная литература, за которую писатель достоин уважения.

 

 

Двое

 

Вечером из-за реки прибежал в поселок к Василию Ряднову парнишка. Сам хозяин колол во дворе оставшиеся с зимы дрова.

— Хе-е! — утробно выдыхал Василий, вгоняя лезвие колуна в торец чурбака. — Хе-е! — и неподъемный чурбак разлетался надвое.

Парнишка, видно, очень спешил, потому как минут пять не мог перевести дух и лишь ловил круглым ртом стынь весеннего вечера.

Василий не торопил парнишку. Он не спеша присел на удобный чурбачок, подрагивающими пальцами выловил из пачки папиросу, закурил. «Неужто что со старой приключилось? — мышью заметалась беспокойная мыслишка. — Так был же на той неделе за рекой — дрова колол — не жаловалась мать».

— Бабка Ирина послала... — наконец смог вымолвить парнишка, зачем-то стаскивая с взопревшей головы кроликовую шапчонку. — Дядька офицер приехал нынче! — вдруг выпалил он одним духом.

— Погоди, погоди, чего мелешь, Димка? — оторопело выдохнул Василий, чувствуя толкнувшую в сердце радость.

— Дядька Александра приехал с погонами... — старался пообстоятельнее растолковать Василию Димка, но его распирало от нетерпения выговориться. Офицеры, да еще с погонами — не частые гости в их глухой деревеньке. — Бабка Ирина послала сообщить — звать в гости.

— Шур! — кликнул Василий, обернувшись к дому. — Никак братан Сенька приехал!

— Слышу, чай не глухая, — откликнулась из дому Шура, и в открытом окне показалось ее улыбчивое лицо.

— Колода ты бесчувственная, Шур, — воскликнул хозяин, вмиг веселея лицом. — Сенька, братан родной — лет семь-восемь не виделись!

— Ну что ж мне, Вась, теперь от печки в пляс, что ли? — улыбаясь, сказала Шура, ничуть, не обидевшись на ошалевшего мужа.

Василий пригласил гостя в дом.

— Он какой из себя-то, Сенька? — допытывался Василий. — Небось гладкий как черт, с орденами?

— Да не то чтоб жирный, — рассудительно отвечал Димка, прихлебывая чай. — Поглаже тебя, дядь Вась, и с морды, пожалуй, красивше будет, а так ничего... Ходил по деревне, с мужиками и с бабами ручкался, а с теткой Федорой так и поцеловались, но та сама навешалась...

— Знаю эту ведьму, — ревниво проговорил Василий. — Она всю жизнь кому ни то навешается... Димка согласно кивнул.

А вскоре гость засобирался в обратный путь.

— Ну что, Шур, сбегаю я? — заискивающе взглянул Василий на жену, стараясь придать своему голосу твердость. — Принеси костюм, а я поскоблюсь маленько...

Шура словно ожидала того, что ей скажет муж, потому что сразу же принялась резать заготовленными фразами:

— И не выдумывай, Вась, на ночь глядя. Река вон как вымя коровье вздулась...

— Да, полыньев страсть много, — неожиданно поддержал Шуру Димка.

— А ты как же? — взглянул на гостя неприязненно Василий.

— Я легкой, дядь Вась, да и дорогу по светлому выбирал.

— Не больно-то сейчас ночи темные, — слабо сопротивлялся Василий.

— Там выпьешь, а обратно будешь шлепать — обязательно под лед мырнешь, — добила Шура мужа самым веским доводом. — Так и передай бабке Ирине, — обратилась она к Димке. — Завтра суббота — короткий день на работе. К вечеру переберемся и заночуем.

— Я што, я скажу... — пожал Димка плечами. Василий вышел на крыльцо проводить гостя.

— Смотри же осторожнее, — напутствовал он парнишку.

— Да у меня там на берегу доска есть — не пропаду, дядь Вась, — бодро ответил Димка, но не уходил и чего-то мялся.

— Может, заночуешь, а с утра обратно... — истолковал по-своему заминку Василий.

— Ты что, дядь Вась?! Батя шкуру спустит — подумает, что утоп. — Димка подался немного в сторону и, перебарывая страх, смущенно попросил: — Дай, дядь Вась, папироску, в сарае свои оставил.

Василий смущенно откашлялся. В другое время, глядишь, поймал бы за ухо, но тут как откажешь шпингалету. Он сейчас вернется в теплую избу, а этот шустрик побежит в ночь через реку со своей доской. Василий сколько смог захватил пальцами из пачки.

— Ну, я побежал, дядь Вась, — повеселел Димка и подался со двора.

— Так и передай — завтра будем в гости! — крикнул Василий вслед парнишке.

Он еще некоторое время постоял на крыльце, докуривая папироску и прислушиваясь к звонкому теньканью капели. Иногда до его слуха доносился глухой рокот или смачный треск — то весенняя река вершила свою работу. «С неделю-то еще постоит лед, — думал Василий. — Больно уж крепок за зиму устоялся. Василий улыбнулся, взглянув туда, где за рекой рассыпалась яркими осколками огоньков деревня. «Ничего, братуха, — увидимся, хоть на пузе, но переползу реку», — подумал Василий. «Офицер, чего ты хочешь. По деревне, вишь, ходил ручкался. Санька, он такой всегда обходительный был, не то что я — плаха с глазами, кроме леса да пилы ничего не видел». — Василий поежился от сырости, пробравшейся за ворот рубашки, старательно притоптал окурок и вернулся в дом.

— Вот, мать честная, Санька приехал, — словно еще не веря такому событию, тряхнул головой Василий. Ему хотелось потолковать с женой на эту тему, посмаковать будущую встречу, не без мысли, конечно, о предстоящей гулянке с большой выпивкой, песнями и суматохой. — Представительный небось, не узнать будет.

— Да уж не тебе, наверное, чета, Вась, — ответила Шура, обращая к мужу улыбчивое лицо. Она придерживала под рукомойником младшего — пятилетнего Мишатку. Тот упирался и хныкал — утром заставляют умываться, ладно, а вот вечером-то зачем?

— А я что? — настороженно спросил Василий, подозрительно взглядывая на жену.

— Да взгляни в зеркало, Вась, — простодушно сказала Шура. — Лицо-то после зимы, как обгорелое, и волосья черт его знает по какому торчат. Я уж не говорю, что бреешься через неделю на третью. После бороды твоей наутро то щека горит, то плечо саднит.

— Тоже мне цаца, — Василий придирчиво оглядел жену с головы до ног. Но женка у Василия — ничего себе бабочка. Не по-северному смуглявенькая, черноглазая, и зубы все целы до одного, что редко бывает у северных женщин к тридцати пяти годам.

— У тебя руки, как грабли! — довольно хохотнул Василий.— Вчера за морду торкнула, так я думал, что меня живьем обдирают.

Шура, вздохнув, взглянула на мужа с укоризной:

— Найди другую работу, чтоб не махала целый день топором — сучки, будь они прокляты! Вот тогда и буду оглаживать мякотью.

— Учиться надо было, — назидательно сказал Василий, присаживаясь на корточки покурить у печки.

Шура подтолкнула сынишку к двери в соседнюю комнату и презрительно взглянула на мужа.

— Кобель ты бесстыжий! — темные глаза Шуры озлобленно прищурились. — Учиться... Забыл, как девкой просила: не трогай, не трогай — успеется с этим, так нет же — где сгреб, там и... На свадьбе-то перед людьми уже стыдно было.

— Ну ладно, Шур, ну сболтнул лишку, — Василий подошел и попытался обнять жену. — Всё не хуже людей живем...

Так было всегда. Он первым заводил пустячную ссору, сам не зная зачем — то ли жена ему особенно нравилась в гневе, то ли просто хотелось почесать язык. И пасовал всегда Василий первым.

Любил он свою Шуру и втихомолку радовался на свое счастье. У всех есть женки, а все не то — одна слишком толста, другая — жердь жердью, у той походка коровья, а эта слишком уж юрка и выхляста. У Шуры все как надо, все при ней. А то, что был когда-то грех, так опять же от любви. Боялся Василий, что умыкнет Шуру кто-нибудь из-под носа.

— Ладно уж, иди в спальню, а то хотела тебе здесь раскладушку поставить, — Шура легонько высвободилась из неловких объятий мужа и взъерошила его и без того кудлатую голову.

На следующий день, сразу же после работы Рядновы собрались за реку в гости. Детей, Гришатку и Мишатку, поручили одинокой старушке соседке.

Как ни спешили, а из дому вышли, когда солнце уже коснулось вершин дальнего ельника. Лед на реке совсем вздулся и посерел. Казалось, еще чуть-чуть и расползется с треском на реке ее зимняя одежа, словно тесный сарафан на бедрах ядреной женщины.

Шура, пугливо взглядывая на реку, поспевала за Василием. Сам он вышагивал гоголем впереди. Василий принарядился женихом, хоть по погоде мог бы одеться и попроще. На ногах щегольские чешские ботинки, на плечах черная дубленка с дымчатым мехом, на затылок сбита новенькая пыжиковая шапка. Знай, мол, наших! Одеваться тоже умеем, хоть и не майоры.

Василий смело перешагнул пока еще узкий заберег и ступил на ноздреватый грязно-серый лед.

— Вась, надо бы по доске захватить...

— Ну ее к лешему доску — извозишься с ней как бес! — отмахнулся Василий. — Что мне повылазило, что ли?

— Хоть шест какой — все сподручнее...

— Ну ты идешь или домой возвернешься? — взвился Василий по привычке, кругля и выкатывая рыжеватые глаза.

— Чего вылупился?! На тот свет спешишь? — огрызнулась Шура, но на лед сошла.

Тут и там черными плешинами поджидали промоины. Игривая вода бесшумно лизала закраины и отпугивала взгляд студеной теменью.

Вначале Василий разбежался ходко, но вскоре вошел в разум.

— Ты, Шур, за мной не беги, а держись шагов на пяток,— предупредил он жену.

С берега несколько мужиков наблюдали за петляющей на середине реки парой.

— Шур, глянь! — вдруг обрадованно воскликнул Василий. — Да вон же он, братан — чертило гороховое! Погоны-то смотри откель видно...

Ему хотелось повнимательнее разглядеть то ли погоны, то ли лицо брата. Лед даже не треснул, а с каким-то мягким хрумканьем прогнулся и осел, сделав шире небольшую промоину.

— О-эх! — шумно выдохнул Василий так, как будто он намеренно решил окунуться, прежде чем выйти на берег.

— А-а-а! — вырвался у Шуры истошный вопль. Первым ее намерением было желание подбежать к полынье и заглянуть, куда же исчез муж, а заодно схватить его шапку, теперь похожую на мокрого зверька. Но показалась голова Василия с налипшими на глаза светлыми волосами.

— Уходи, ду-ра-а! — завопил он дико и страшно.

Шура отступила на шаг и, прижимая ладони к побелевшим щекам, заворожено смотрела на барахтающегося в полынье мужа. Вот он ухватился руками за кромку льда и хотел рывком выбросить свое тело на лед. Но лед снова прогнулся и с шорохом погрузился в воду. У него были еще силы, и Василий боролся. Он даже не пытался снять дубленку, а может, именно она и не давала закоченеть телу мгновенно. Шура вдруг успокоилась, и только мучная белизна её лица выдавала страшное волнение. Еле шевеля одеревеневшими посинелыми губами, она негромко просила:

— Вась, еще левее, левее чуток...

И Василий снова и снова пытался выбраться на лед.

— Сыми пальтушку-то, сыми, — уговаривала Шура.

Василий с головой ушел под воду и снова показался у самой кромки льда — еще бы миг и не увидеть Шуре больше этой светлой мужниной головы. Он опять и опять погружался с головой в воду, прежде чем удалось освободиться от дубленки. Мелькнула черная пола с дымчатым мехом и ушла под лед. Но и сил уже не оставалось, ледяными тисками все крепче сжимало грудь и ноги. Широко разевая перекошенный голубой рот, обессилевший Василий уже не пытался выбраться на кромку льда. Он хотел хотя бы удержаться за нее бесчувственными, почти уже неживыми пальцами.

— Все, Шура, то-ну-у! — выхрипел он, когда в очередной раз под рукой обломился кусок льда. В его голосе не было страха, было лишь отчаянное удивление перед близким концом. Вот она и жизнь — шел с радостью в сердце человек на встречу с братом и вот уже погибает на глазах у своей Шуры.

Крик — по-звериному тоскливый бабий вой готов был вырваться из её глотки и покатиться над рекой горьким клубком. Но сердце подсказывало Шуре другие слова.

— Ну что ты, миленький, удумал? Там поди уж заждались гости, за столом сидючи.

Снова показалась голова мужа — исхудалая, по-покойницки угловатая.

— Не могу больше, Шу-ра-а!

— Держись или я кинусь туда же! Пропадай Гришатка с Мишуткой! — исступленно завопила Шура и шагнула к полынье.

— Я… ы-ы! — Василий в каком-то нечеловеческом усилии выбросил на лед сразу обе руки. Лед не обломился. Еще не веря в это нечаянное спасение, Василий припал виском к кромке и затих.

— Не шевелись, миленький, не шевелись... — бессознательно повторяла Шура, но силы оставили ее. Она тут же, неловко подогнув колени, опустилась на лед и забилась в рыданьях, словно с ней приключилась падучая.

От берега несколько мужиков, перебрасывая доски, спешили на выручку.

 

*** *** ***