 |
|
СТИХИ ПОЭТОВ СЕВЕРНОГО КАВКАЗА
ХАЛИМАТ БАЙРАМУКОВА
Горы! Что вы сделали со мной?
Чем заворожили? Властным зовом
К подвигам горячим и суровым,
Или мудрой снежной сединой?
Ваша твердость мне передается,
Я держусь на ваших скользких тропах:
Чем пытливей вглядываюсь в пропасть,
Тем ровней, спокойней сердце бьется.
И, встречая блеск вершин бесстрастных,
В самом риске чую твердь опоры.
...Горы любят сильных и бесстрашных.
Горы любят тех, кто любит горы.
* * *
Нередко горец нежным быть скупится,
Не может он свое «Люблю!» сказать.
Но как он любит, как к тебе стремится,
Его глаза красноречиво говорят.
Заглянешь в них —
и вмиг оторопеешь:
Ягненка кротость приютилась в них,
Реку Кубань увидеть в них сумеешь,
Ликующий цветочный майский вихрь.
И строгое величие Эльбруса увидишь в них,
от счастья ахнув вдруг,
Как сдержанный, застенчивый, безусый
Тебе любовь протягивает вдруг.
* * *
Иду напевая, иду налегке...
Светло от берез и осин...
Земля, как танцор на одной ноге,
Кружит на своей оси.
На пятки векам наступает год.
Мнится: еще только шаг,
И люди сплетутся в один хоровод,
Земной опоясав шар.
Я трогаю небо, кричу земле:
Скажи, тебе сколько лет?
Смеется, смеется земля в ответ —
Ответ у нее готов:
Смеется земля:
Восемнадцать лет!
Без двадцати веков!
* * *
Быть может, век мой и не так уж краток.
Быть может, он как раз настолько
длинен,
Чтоб весточки мне от тебя дождаться?
Быть может, век мой — в самом деле —
краток.
Настолько, чтобы писем не дождаться
И чтобы понял ты, как был повинен?
* * *
АЛЕКСАНДР ЯЛЬМАРОВ
Утро
Отроги,
Словно руки, простирая,
Навстречу утру вся устремлена,
Безмолвно солнца ждет
Белала-кая.
И вот умылась золотом она!
В рассветной тишине стоишь
Взволнован,
Следишь за гаммой красок в вышине
И ищешь то единственное слово,
Что недоступней жемчуга на дне.
Но в миг,
Когда горячими лучами
Снега вершин умылись над тобой,
И мысль,
Что не давала спать ночами,
Становится звенящею строкой.
1958. Домбай.
* * *
Песня горных сосен
Каждый год
Встречает сердце осень,
Каждый год
Летит листва с ветвей.
Почему же песня горных сосен
С каждым годом
Сердцу все милей?
В пенье сосен,
В золотой оправе
Склоны гор осеннею порой.
В Теберде
Я навсегда оставил
Часть души под звонкою сосной.
Каждый год,
Когда приходит осень,
Словно встречи с кем-то близким жду.
Голубые ветви горных сосен
Вновь зовут вернуться в Теберду.
1958. Теберда.
* * *
НАЗИР ХУБИЕВ
Деревянная чаша
Вот она,
Деревянная чаша,
Предков моих
Заветный бокал.
За кунацким столом,
Деревянная чаша,
Мой прадед не раз
Тебя поднимал.
Седобровый алан,
Деревянная чаша,
Тебя смастерил
И украсил резьбой.
Аланский орнамент,
Деревянная чаша,
Тебя опоясал
Широкой тесьмой.
В дни праздников шумных,
В дни черной печали
Тебя, моя чаша,
Бузой наполняли.
Героям войны
И умельцам труда
Тебя подносил
Балагур-тамада.
На дне твоем
Слезы старух-матерей:
Их солнце не выжгло
Накалом лучей,
Их ветер не выдул,
Не выжал мороз, —
Кристаллики соли
Остались от слез.
Ты слышала древние
Нартские сказы,
Ты слышала песни,
Что пели джигиты.
В тебе открываются
Горы Кавказа:
И светлые реки,
И стройные пихты,
И гром водопада,
И шелест чинары,
И горных обвалов
Неистовый гул,
Пастух крепконогий,
Пасущий отару,
И предков затерянный
В скалах аул.
Память-колдунья
Прядет неустанно
Воспоминаний
Суровую нить.
Отец мой,
Праправнук седого алана,
Чаша,
Тебя завещал мне хранить.
Сосны в ущельях
Шумят вековые.
Горы, как нарты,
В броне ледяной.
В могучие руки
Мои молодые
Время вручило
Подарок иной.
Жизнь мне вручила
Из золота чашу —
Наполнила творчеством
Душу мою.
Но память о предках —
Деревянную чашу —
По заветам отца
Я с почетом храню...
* * *
Улыбнись
Ты меня увидишь возле дома —
Раствори окно и улыбнись,
А пойдешь с кувшином к водоему —
Обернись ко мне и улыбнись.
Видишь, солнце горы освещает?
Будь мне солнцем ярким, улыбнись!
Песни я тебе лишь посвящаю,
Для тебя пою их, улыбнись!
Ты — весна зеленая в расцвете.
Белая голубка, улыбнись.
Я одну тебя люблю на свете
И за это ты мне улыбнись!
Если горы нас разъединяют,
Думая о встрече, улыбнись!
Скоро неразлучны будем, знаю,
Будем всюду вместе, улыбнись!
* * *
МИКАЭЛЬ ЧИКАТУЕВ
Два абрека. Поэма
Хаджи-абрек, наездник храбрый,
Давно о чести позабыл.
Слепою преданною саблей
Для князя своего он был.
Он отвернулся от джемата,
Трудом крестьянским пренебрег,
За княжеское злое злато
И честь он продал,
И клинок.
Он промышлял во мраке ночи.
От света солнца он бежал.
И был безжалостен и точен
Его отточенный кинжал.
Уснет во тьме и зверь и птица —
Кинжал пойдет в ночи гулять.
И лишь с рассветом возвратится
В грязи, в крови по рукоять...
Однажды, хмурый и усталый,
Хаджи-абрек спешил домой,
Заря весенняя вставала
Над белоглавою горой.
Застигнутый зарею ранней,
Он к дому приближался вскачь.
И вдруг послышался в тумане
Младенческий протяжный плач.
«Не может быть... Уже!... Возможно ль!» —
Подумал радостно абрек.
Гнедой скакун заржал тревожно,
Замедлив возле сакли бег.
И улыбаясь неумело,
Вошел разбойник в ветхий дом,
И сердце гулко загремело:
«Да, да! Сбылось! Ты стал отцом!»
Ворвавшись в узкое оконце,
Сияло праздничное солнце,
Смотрело солнце ясным взглядом,
Встав над грядой седых вершин,
И с матерью счастливой рядом
Лежал новорожденный сын...
Но вот процокали копыта —
Явился с поздравленьем князь.
— Джигитом будет сын джигита! —
Сказал он, к мальчику склонясь. —
Мальцу нужна моя опека.
В довольстве должен он расти,
Чтоб по стопам отца-абрека
Идти по верному пути!..
Но, поглощен тяжелой думой,
Хаджи-абрек молчал угрюмо...
И молвила его жена:
— Родился мальчик мой с зарею.
Его от мрака я укрою,
Да будет жизнь его ясна!
* * *
Шли годы.
На подворье княжьем
Рос Рамазан — абрека сын.
В пятнадцать лет он был отважен,
Могуч, как витязь-исполин.
Как и его отец удалый,
Похвастать силой был готов.
Играя,
Поднимал, бывало,
Он годовалых жеребцов.
Любил он роскошь и безделье
И презирал крестьянский труд.
Его учил князь с колыбели
Обманывать аульный люд.
Кто пьет бахсыму с князем вместе,
Кто предпочел бесчестье — чести,
Кто темным ремеслом живет,
Не зная трудовых забот, —
Тот не услышит дружбы слова,
Участья в людях не найдет...
И Рамазана удалого
Презреньем заклеймил народ.
Его заметив в отдаленье,
Сворачивал с тропы сосед.
Мальчишки
палки и каменья
Швыряли яростно вослед.
Хотел жениться отщепенец —
Прикинулся смирней овцы.
Но дочерей своих, как пленниц,
В аулах заперли отцы.
Однажды,
Усмехаясь криво,
Ему сказал Хаджи-абрек:
— Абрек — особый человек.
Он ищет славы и наживы.
Ты ловок.
Гибче, чем лоза,
Твое стремительное тело.
Закрою скоро я глаза.
Ты будешь жить,
Волчонок смелый.
Живи, как твой отец,
сынок.
В ночи
скачи напропалую!
Но если бы...
Но если б смог
Ты жизнь избрать себе иную...
* * *
Скорбела мать.
Болела мать,
Терзаясь черной славой сына.
Мать не могла руки поднять:
Была близка ее кончина...
Заката красное крыло
Взметнулось над поникшей саклей...
Дышала нана тяжело.
В сожженном сердце силы сякли.
Но горше горьких мук — тоска,
И всех недугов злей — забота...
Пыталась мать промолвить что-то.
Мать понимала:
Смерть близка.
И, взгляд красавца сына встретя,
Она сказала, наконец:
— Родился ночью твой отец.
Но ты... Рожден ты на рассвете!
Не бойся солнца, мой сынок.
Живи светло...
О чести вспомни!
И будет мирен и глубок
Мой вечный сон в могиле темной...
* * *
Князь Рамазана в дом позвал.
Сказал он, плеткою играя:
— Ты крепок, парень.
Ты удал...
Работа ждет тебя большая.
Да не робей! Ведь ты — абрек!
Лишь смеркнется — скорее в дело:
С отцом отправишься в набег,
Питомец мой, волчонок смелый!..
* * *
Какая ночь!
Липучей грязью
Пятнает землю мрак сырой.
И туча,
Словно шуба князя,
Висит над черною горой.
И душу душит сумрак лютый,
И душно — продохнуть невмочь,
И дышит мгла тяжелой смутой,
И преступленьем пахнет ночь...
Тих Рамазан,
Молчит угрюмо.
Отец, тяжелой полон думой:
«Раскаянья не знал я сроду
И, князю жадному в угоду,
Рекою кровь безвинных лил,
Ни чести не щадя, ни сил...
Но я разбойничал один.
За кровь один я был в ответе.
А ныне…
Здесь со мною сын.
Он в мир явился на рассвете…
Что ждет нас?
Может быть, веду
Его я к гибели позорной.
Но я во власти ночи черной.
Нет силы отвести беду.
Что там, за мглою, впереди!
Огонь ружейный! Лед кинжала!
Но, чтобы сердце не дрожало.
Не думай!
Лишь вперед иди!
Судьбой назначен этот путь...
Князь! Будь же проклят ты вовеки...».
— Крепись, мой сын!
Не позабудь:
Мы стать особая — абреки!..
Пред ними высилась гора,
Окутанная тьмой густою...
Отец шепнул:
— Сынок, пора!
Табун пасется за горою.
Коль нет охраны — поспешим,
Вмиг вожака я заарканю,
И лошади пойдут за ним,
Призывному послушны ржанью.
Но коль табунщики не спят,
Их замолчать заставить надо...
Дороги нету нам назад.
Князь обещал — нас ждет награда...
И, тьмой кромешною одет,
Отец оставил Рамазана...
И вдруг блеснул внезапный свет,
И зов послышался нежданно.
И дрогнул сердцем удалец,
И прошептал, вздыхая, ветер:
«Родился ночью твой отец.
Но ты... Рожден ты на рассвете! —
Шептала мать. —
Очнись, сынок...
Живи светло...
О чести вспомни!
И будет мирен и глубок
Мой вечный сон в могиле темной...».
Но выстрел грянул...
Гром копыт.
И факелы.
И чьи-то тени.
И щебня щелк. И пули пенье.
И черным вороном — джигит.
— Отец...
— Скорее, сын...—
И, охнув,
Он башлыком стянул свой стан. —
Я ранен, сын мой... Дело плохо...
Назад. Скорее, Рамазан! Домой, домой
Скачи, покуда
Не смолкнет топот за спиной...
Каков табун!
Не кони — чудо!
Заплатит щедро князь скупой...
* * *
Табун богатый
на рассвете
Отец и сын пригнали. Князь
Улыбкой ласковой их встретил,
Работой верных слуг гордясь.
— Здорово, храбрые джигиты!
Добыли славных вы коней...
Прошу ко мне. Столы накрыты —
Гуляй, абрек! Пляши и пей! —
Но отдохнуть сначала дома
Отец усталый захотел...
Смотрел он дико и бездонно.
Лицо белело, словно мел.
Пылало пламя, пол багровя.
Отец молчал, главу склоня.
Казался он облитым кровью
При свете красного огня.
Раздался стук.
Посланец княжий
Абреков вновь позвать пришел.
Отец не двинул бровью даже,
Вперившись темным взором в пол.
И Рамазан промолвил тихо:
— Заждался князь...
Отец, пойдем! —
Абрек очнулся.
Кулаком
Папаху набок сбил он лихо.
— Да, нам пора.
У князя ждут...—
И дверь толкнул рукою сильной...
* * *
Трещал под грузом чаш и блюд
В дому у князя стол обильный.
В дверях абреков увидав,
Вскричал хозяин краснолицый:
— Друзья, вы знаете мой нрав —
Всю ночь мы будем веселиться!
Вас угощу от всей души!
Вы князю служите как надо.
Хаджи-абрек, прошу, спляши!
Как прежде, пляскою порадуй!
— Ну что ж, — сказал абрек, — изволь —
И, пересиливая боль,
Плечом
толпу гостей раздвинул
И вышел в круг,
И руки вскинул,
И в пляс отчаянный пошел,
Носки впечатывая в пол.
Цырнапш залился голосистый,
Рекой вскипела апхирца,
Тар зарыдал в руках тариста,
Пленяя пьяные сердца.
Но вот,
на князя глянув дико.
Танцор промолвил, подбочась:
— Абреков ценишь ты, владыка!
Ты ласков с нами, любишь нас.
Спасибо, князь!
Мы тоже любим
Абрека знатного — тебя!
И для тебя невинных губим,
И жизнь и честь свою губя!
И замерли в испуге гости,
Как дерева перед грозой.
И, словно подавившись костью,
Прервал беседу князь хмельной —
Хотел сказать иль крикнуть что-то!
Но не успел.
Упал плясун.
И, захлебнувшись резкой нотой,
Прервался говор звонких струн.
Все стихло.
Ночь смотрела в окна.
Казался слышен ход светил...
Средь слуг хозяйских кто-то охнул
И, словно чашу,
Тишь разбил.
И Рамазан, склонившись к телу,
Ко лбу отцовскому припал
И снял рукой оледенелой
С черкески мертвого кинжал.
* * *
Полуразваленная сакля
Стоит понуро на юру.
Жизнь, как река в камнях, иссякла
И распылилась на ветру.
Как заколдованные стражи.
Стоят два каменных столба...
Гнездились здесь абреки княжьи.
Вершилась темная судьба.
Ступеньки временем истерты.
Остыл заброшенный очаг,
И пауков проворных орды
Теснятся в сумрачных углах.
Окно с ослепшим схоже оком,
С зубами старца схож забор.
Бурьяном буйным и высоким
Давно зарос пустынный двор.
Здесь, как отшельник одинокий,
Живет угрюмый Рамазан.
Он ранен памятью жестокой.
Раскаянием обуян.
Давно оставлен им проклятый
Ночной разбойничий удел.
Но веры, но любви джемата
Приобрести он не сумел.
Он — выкормыш злодея князя,
Абрека сын — и сам злодей.
Забрызган кровью он и грязью.
Клеймен презрением людей.
Начнет косить он —
Вянут травы.
Коснется хлеба —
Хлеб смердит.
Питье становится отравой,
И снег огнем в руках горит!
Затеет с родичем беседу —
А тот прикинется глухим.
Придет с нуждой своей к соседу —
Дверь затворяют перед ним.
Искал невесту — нет невесты.
Искал друзей — все гонят прочь!
В ауле нет абреку места,
И жить с людьми ему невмочь.
И начал он бояться света,
И мрак ночной он полюбил.
Косматый и полураздетый,
Бродил в горах, как смерть, уныл...
И неотступно,
Неустанно
Встает пред взором Рамазана
Отец — в крови от рук до пят.
И вновь в ушах его звучат
Родимой матери моленья.
И черной кровью преступленья
Сны Рамазановы горят...
И, жаждой мести обуян,
Ждал встречи с князем Рамазан...
И, встретив князя с пышной свитой.
Он молвил, низко поклонясь:
— Твое добро не позабыто.
Я долг отдать хочу, мой князь. —
И князь ответил, торжествуя:
— Я рад, как встарь, тебе, абрек.
Тебя сегодня в полночь жду я:
Пора, пора тебе в набег...
И Рамазан, придя домой,
Достал кинжал, отцовский, старый:
— Ну что ж, товарищ боевой.
Ты долго спал.
Пора настала.
Ты много честной крови лил,
Усердно ты служил бесчестью.
Но нынче — коли хватит сил —
Послужишь справедливой мести...
* * *
— Ты верен слову, как отец твой —
Приветствовал абрека князь. —
Потешь нас пляской молодецкой,
Чтоб кровь,
Как смолоду,
Зажглась!
И князю Рамазан ответил:
— Твое желание — закон.
Да будет дом владыки светел.
Да будет вечно весел он!
Эй, музыканты!
Гряньте в бубны!
Залейся, звонкая зурна!
Загрохотали бубны буйно.
Запела скорбная струна,
И, словно вырванный из ножен
Ошеломляющий кинжал,
Абрек пред взорами предстал,
Стремителен и насторожен.
Он был беленых стен белей...
Улыбкой яростной сверкая,
Рассек он полчище гостей,
И замерла толпа немая.
И жались слуги по углам,
Следя за этой пляской дикой...
Он выкрикнул:
— Сейчас, владыка,
Я старый долг сполна отдам! —
Мгновенной молнией
кинжал
Взметнулся над безмолвным
князем —
И, словно кланяясь,
упал
Князь Рамазану в ноги,
наземь...
И, словно черная скала,
Стоял абрек над мертвым телом,
И по кинжалу кровь текла,
И в страхе челядь каменела.
Молчала пьяная орда.
И он,
Кинжал багряный кинув,
Шагнул за двери —
И тогда
Его ударил кто-то в спину.
И дрогнул он, но не упал...
Как бы сражен внезапной думой.
Он к бездне подошел и стал,
Застыв над ней скалой угрюмой.
* * *
Доныне в том краю цела
Та одинокая скала.
Над бездной, как самоубийца,
Стоит она и вниз глядит.
Где бешеный
Инджич клубится,
Береговой грызя гранит.
Цветы над ней не зацветают,
И на челе не тает лед.
Над нею птицы не летают,
И солнце ей лучей не шлет.
* * *
Литература кавказских народов, безусловно, очень богата. Это яркое, своеобразное явление со своими сложившимися традициями, дающими возможность сразу отличить ее от любой другой. Но и в ней есть вершины, в которых собралось все лучшее, все коренное, все удивительное, рожденное сочетанием замечательного природного дара, специфического народного художественного мышления с усвоенными достижениями русской и мировой культуры. Среди таких вершин, конечно, дагестанец Эффенди Капиев, аварский поэт Расул Гамзатов, балкарец Кайсын Кулиев, калмык Давид Кугультинов.
*** *** ***
ЭФФЕНДИ МАНСУРОВИЧ КАПИЕВ (1909—1944)
Писатель и поэт Дагестана, Эффенди Капиев родился в селе Кумух Лакского района. Отец его был кустарем-лудильщиком и гравером. В 1917 году семья из Ставрополя переехала в город Темир-Хан-Шуру (Буйнакск). Окончив там среднюю школу, Эффенди Капиев стал учителем русского языка в начальной школе села Аксай. Затем учился в Ленинградском машиностроительном институте, который не окончил из-за болезни.
С 1931 по 1935 год Э. Капиев был ответственным секретарем писательской организации Дагестана. Сотрудничал в Даггизе, в газетах «Ёлдаш» («Товарищ»), «Молодой ленинец» (Пятигорск), «Дагестанская правда» (фронтовым корреспондентом во время Великой Отечественной войны).
Национальные начала в творческой натуре Капиева органично сочетаются с большой русской культурой, он сам это сознавал и гордился этим. Его друг и редактор, журналист А. Колосков вспоминает: «Возник вопрос: Ты же дагестанец, Эффенди, а почему ты пишешь на русском языке? Наверное, на родном языке писать было бы легче? Он задумался и немного погрустнел.
— Да, я дагестанец, лак. Я люблю свой народ и его язык. Но русский язык для меня такой же родной, как и лакский. Почему я пишу по-русски? Потому, что русский язык — язык миллионов, а нас, лаков, горсточка. То, что я напишу по-русски, узнает и мой народ... Что же касается того, на каком языке писать легче, я думаю так: на всех языках писать одинаково трудно, если стараешься писать по-настоящему. Но я понимаю, найдутся люди, станут упрекать меня в измене родному языку. Я думал об этом...
Эффенди достал из ящика стола другую стопку листочков, так же густо исписанных его убористым почерком.
— Вот послушай. Это будет нечто вроде дневника с заметками на полях.
И он прочитал — торжественно, будто произносил клятву:
— О, великий русский язык! Стою перед тобой на коленях. Усынови и благослови меня, но не как приблудного, а как найденного сына. Родившись немощным и принадлежа к самому маленькому, затерянному в горах племени, я обрел тебя, и ныне я не сирота. О, как могуча, как светла и задушевна твоя стихия! Без тебя нет и не было будущего, с тобой мы воистину всесильны!
Эта запечатлевшаяся в памяти встреча с Эффенди Мансуровичем Капиевым имела место летом 1939 года в Пятигорске».
С 1939 года, живя в Пятигорске, он занимался изданием первого номера альманаха «Ставрополье» (тогда «Альманах»). Как вспоминает К.Г. Черный, на плечи которого легла работа по собиранию писательских сил вместе с И. Егоровым, И. Чумаком, А. Исаковым, С. Бабаевским, Капиев вложил много физческих и душевных сил в это такое необходимое тогда дело. «Сказать, что он был собирателем и редактором этого номера, мало. Он был его душой, столько пристального и сердечного внимания уделял он каждому автору первого краевого писательского сборника».
Литературный труд Капиева основан на неизбывной любви к своей народной культуре. Он занимается собиранием народных песен и эпоса народов Кавказа. Результатом такой деятельности стали сборники «Песни горцев» (1939) и «Резьба по камню» (1940), вышедшие в Москве. Переводы фольклорных источников отличаются точным следованием ритмике и образной системе подлинника. Это получается у него естественно и талантливо, потому что идет из самого детства. «Поскольку он третий ребенок, — вспоминала его жена Наталья Капиева, — не было нужды специально для него сочинять сказки. Они были готовы, и в далеком горном ауле вместе с материнским молоком мальчик впитывал сказочную мудрость песен и песенную сладость сказок. На всю жизнь он их запомнил, и когда нужда погнала семью на чужбину, все оставил Эффенди там, в родном ауле: и детство босоногое, и друзей по играм, и могилы предков. Но песни и сказки народные он возил с собою всюду, и если ему приходилось возвращаться домой, то только за новыми песнями, за неуслышанными сказками». В коротком предисловии к сборнику «Резьба по камню» поэт пишет:
«Каменщики в горах — летописцы и поэты.
Любя или ненавидя, возвеличивая или предавая позору, они высекают на камне историю своего народа.
На краеугольных башнях крепостей, на сводах ворот старых и новых домов, на могильных памятниках героев я читал узоры и надписи моих отцов...
Странно, что на языке легов понятия народной поэзии и резьбы по камню имеют общий корень. Разве живое слово сравнимо с резцом?
Эту книгу песен дагестанских горцев я посвящаю скромным каменщикам — народным певцам моей страны».
Сам Эффенди Капиев книге стихов «Резьба по камню» свое личное творчество и народную песню сплел в неразделимое единство. О рождении «Резьбы по камню» он рассказывал:
— За много лет моей работы над горским эпосом у меня составилась целая книга оригинальных и полуоригинальных песен, которые возникли по инерции из творческой работы над фольклором...
Вот одна из этих оригинальных песен, помещенных в «Резьбе по камню»:
Ты в сердце моем родилась,
Как молодое дерево,
Распустила ветви,
выросла,
расцвела:
Я ждал плодов,
я в сладость их
и в свежесть их уверовал,
Но яд,
но горечь их
меня с ума свела.
Мудрость поэтического мышления горских творцов слова выражена в названном сборнике в небольшом экспромте, передающем сюжет, характерный для фольклора любого народа и по содержанию (поэтическое творческое соревнование), и по приему параллелизма, который в горском фольклоре особенно выразителен.