Главная | Обратная связь

О ПСИХИЧЕСКОМ ПОНУЖДЕНИИ

Вопреки всему этому, необходимо установить, что «за­ставляющий» совсем не делает тем самым злое дело, и не только тогда, когда он заставляет самого себя, но и тогда, когда он заставляет других.

Так, вряд ли надо доказывать, что все основные виды са­мопонуждения и самопринуждения имеют решающее значе­ние в процессе внешней цивилизации и внутренней культуры человека. Все состояние лени, дурных привычек, азарта, за­поя и многое множество так называемых проблематических, неудачливых, падших и даже порочных натур — имеют в ос­нове своей неспособность к такому душевному и телесному самопонуждению: или непропорциональную слабость понуж­дающей воли, или непропорциональную силу дурных стра­стей, или то и другое вместе. Те, кому когда-нибудь удава­лось вчувствоваться и вдуматься в проблему духовного вос­питания, тот должен был понять, что глубочайшая основа и цель его состоит в самовоспитании и что процесс самовос­питания состоит не только в пробуждении в самом себе оче­видности и любви, но и в усилиях понуждающей и принуж­дающей себя воли. Сентиментальный оптимизм в духе Руссо и его современных сторонников характеризует людей, наив­ных в опыте зла, и всегда дает право спросить, знают ли они сами, что такое самовоспитание, и всегда ли им самим дава­лось органически свободное и цельное действие волевой си­лы в направлении на высшее благо?.. Тот, кто духовно вос­питывает себя, тот хорошо знает, что такое самопонуждение и самопринуждение.

Понятно, что заставлять и понуждать себя можно не то­лько ко благу, но и ко злу. Так, психическое понуждение се­бя к прощению обиды или к молитве не будет злым делом; но понуждение себя к злопамятству, к обману или к доказыванию заведомо ложной и духовно ядовитой теории, или к сочинению льстивой оды будет психическим заставлением себя ко злу, самонасилием. Точно так же физическое (строго говоря — психофизическое) принуждение себя к мускульной работе, к принятию горького лекарства, к суровому режиму будет не злым делом, а самопринуждением; но тот, кто заставляет себя, вопреки своей склонности, фальшиво улыбаться, вкрадчиво льстить, произносить демагогичес­кие речи или участвовать в кощунственных представлениях, тот принуждает себя ко злу и насилует себя (психофизи­чески) .

И вот, в этом отношении задача каждого духовно воспи­тывающего себя человека состоит в том, чтобы верно нахо­дить грань между самопонуждением и самопринуждением, с одной стороны, и самонасилием, с другой стороны, укреп­ляя себя в первом и никогда не обращаясь ко второму: ибо самонасилие всегда будет равноопасно и равноценно духов­ному самопредательству*.

Благое самозаставление призвано вести активную борьбу с противодуховным, озлобленным, упрямым «не хочется». Неспособность к этой борьбе есть первое проявление бесха­рактерности. И именно немощь в самопонуждении и само­принуждении, эта слабость воли при силе злых страстей, вы­двигает проблему духовной помощи, т. е. психического по­нуждения, исходящего от других. Напрасно наивная мораль, веруя в безусловную свободу воли, стала бы взывать здесь к личному «усилию», которое якобы «ничего не стоит сде­лать»**... Проблема бесхарактерности непостижима для ин­детерминиста²⁹. Напрасно также наивный противник «наси­лия», веруя в безусловную силу безвольной очевидности и безвольной любви, стал бы «убеждать» и «зажигать» бесха­рактерную душу. Проблема воспитания неразрешима для сентиментального***. Помочь человеку, неспособному к бла­гому самозаставлению, можно — или ослабляя силу его страстей (катартический путь, к которому неспособен инде­терминист), или укрепляя силу его воли (императивный путь, к которому неспособен сентиментальный). Воспиты­вать бесхарактерного ребенка или, что почти то же, бесха­рактерного взрослого — значит не только будить в нем ду­ховную зрячесть и зажигать в нем любовь, но катартически учить его самопонуждению и императивно приучать его к са­мопринуждению. Ибо для человека, неспособного к благому самозаставлению, единственный путь, ведущий его к этому искусству — есть испытание внешнего давления, исходящего от других.

Понятно, что человек тем более нуждается в этом содей­ствии, в этой духовной помощи со стороны, чем менее его жизнь строится силами очевидности и любви и чем менее он способен к самозаставлению. Самое поведение такого чело­века, его слова, его волеизъявления, его поступки взывают ко всем окружающим о волевой помощи; он сам, может быть, не просит ее, отчасти потому, что не понимает, чего именно ему недостает, и не догадывается о возможной помо­щи со стороны, отчасти потому, что ему мешает в этом недо­статок смирения, дурное самолюбие и чувство ложного сты­да. Зато самая жизнь его молчаливо молит о спасении или, по крайней мере, о помощи; и поскольку корень его страда­ния лежит в безвольной неспособности к самопонуждению, он нуждается не в уговаривании и не в возбуждении любви, а именно в духовно-психическом понуждении. Бесхарактер­ный человек изнемогает, не справляясь с задачею духовного самовоспитания; ему не удается определить и ограничить се­бя волею; ему объективно необходима помощь со стороны; и не находя ее, он предается необуздываемому течению стра­стей и пороков. Напрасно было бы ссылаться перед лицом этой задачи на «чужого хозяина» и на «личное самоуправле­ние...» Все многое множество людей, не выработавших в се­бе волевого характера, не имеющих ни «царя в голове», ни властвующих святынь в сердце, доказывает каждым своим поступком свою неспособность к самоуправлению и свою по­требность в социальном воспитании. И трагедия тех, кто бе­жит от этой задачи, состоит в том, что она остается для них неизбывною...

Все люди непрерывно воспитывают друг друга — хотят они этого или не хотят, сознают они это или не сознают, умеют или не умеют, радеют или небрегут. Они воспитывают друг друга всяким проявлением своим: ответом и интона­цией, улыбкой и ее отсутствием, приходом и уходом, воскли­цанием и умолчанием, просьбою и требованием, общением и бойкотом. Каждое возражение, каждое неодобрение, каж­дый протест исправляет и подкрепляет внешнюю грань чело­веческой личности: человек есть существо общественно зави­симое и общественно приспособляющееся, и чем бесхарак­тернее человек, тем сильнее действует этот закон возврата и отражения. Но именно поэтому отсутствие возражения, не­бо одобрения и протеста придает внешней грани человеческого существа уверенную развязанность, дурную беспорядоч­ность, склонность к безудержному напору. Люди воспитыва­ют друг друга не только деланием — уверенными ответными поступками, но и неделанием — вялым, уклончивым, безво­льным отсутствием ответного поступка. И если, с одной сто­роны, резкий ответ, грубое требование, злобный поступок могут не исправить, а озлобить того, против кого они направ­лены, то, с другой стороны, уклонение от энергичного, опре­деленно порицающего поступка может быть равносильно по­пущению, потаканию, соучастию. Во взаимном обществен­ном воспитании людей — как младших, так и старших, как начальствующих, так и подчиненных — необходимо не толь­ко мягкое «нет» в ореоле уговаривающей любви, но и твер­дое «нет» в атмосфере наступающего разъединения и вот уже наступившего отрыва. Человек злодействует не только потому, что он злодей, а еще потому, что он приучен к этому безвольным самоунижением окружающих. Рабовладение развращает не только раба, но и рабовладельца; разнуздан­ный человек разнуздан не только самим собою, но и обще­ственной средою, позволившею ему разнуздать себя; деспот невозможен, если нет пресмыкающихся; «все позволено» то­лько там, где люди друг другу все позволили.

От Бога и от природы устроено так, что люди «влияют» друг на друга не только преднамеренно, но и непреднамерен­но; и избежать этого нельзя. Подобно тому, как таинствен­ный процесс внутреннего очищения духом и любовью неиз­бежно, хотя и невольно, выражается во взгляде, в голосе, в жесте, в походке, и столь же неизбежно, хотя часто и бес­сознательно, действует на других умиротворяюще и одухот­воряюще, как бы вызывая своим скрытым пением ответное пение; подобно этому, энергичная воля действует укрепляю­ще, оформляюще и увлекающе на окружающих людей, как бы вызывая творческим ритмом — творческий ритм.

Но избегать сознательно и преднамеренно этого влияния можно только в силу беспочвенной мнительности и печаль­ного недоразумения. Мнительный человек преувеличенно бо­ится повредить и потому вредит вдвое — ибо он действует нерешительно и действует, попуская, взращивая слабоволие в себе и сея безволие вокруг, вызывая в себе самом неуве­ренность в своей правоте и вызывая в других представление о своей неверности добру. И если он при этом уверяет себя, что он «устранился» и «предоставил» другим делать что угодно, то он в довершение всего обманывает и себя, и их.

Подобно тому, как «доказательство» помогает другому видеть и признать, а сильная, искренняя любовь помогает другому загореться и полюбить, подобно этому, крепкая, формирующая воля помогает другому принять решение, определиться и поддержать духовную грань своей личности. И это происходит не только в том порядке, что волевой акт действует своим непосредственным примером, заражением, наведением, увлечением («суггестия»³⁰), но и в том порядке, что воля к чужому волению помогает безвольному осущест­вить волевой акт.

К этому участию чужой воли в укреплении и воспитании своей собственной люди настолько привыкают с раннего дет­ства, что потом, приняв это участие и использовав его, забы­вают о нем и начинают искренне отрицать его, его значение и его пользу. Сознание или даже смутное чувство, что «дру­гой» человек хочет, чтобы я хотел того-то, всегда было и все­гда будет одним из самых могучих средств человеческого воспитания; и это средство действует тем сильнее, чем авто­ритетнее этот другой, чем определеннее и непреклоннее его изволение, чем вернее оно пред лицом Божиим, чем импозан­тнее оно выражено, чем ответственнее должно быть решение и чем слабее воля воспитываемого.

Человек с детства воспринимает в душу поток чужого воспитывающего волеизъявления; уже тогда, когда сила очевидности еще не пробудилась в его душе и сила любви еще не одухотворилась в нем для самовоспитания, в душу его как бы вливалась воля других людей, направленная на определение, оформление и укрепление его воли; еще не бу­дучи в состоянии строить себя самостоятельно, он строил себя авторитетным, налагавшимся на него изволением дру­гих, — родителей, церкви, учителей, государственной влас­ти, — научаясь верному, твердому воленаправлению. И толь­ко всепоглощающая работа бессознательно могла позволить ему впоследствии забыть о полученных волевых благах и провозгласить учение о зловредности и ненужности этих благ.

В процессе духовного роста человечества запасы верно направленной волевой энергии накопляются, отрешаются от единичных, субъективных носителей, находят себе новые, не­умирающие, общественно-организованные центры и способы воздействия, и в этом сосредоточенном и закрепленном виде передаются из поколения в поколение. Образуются как бы безличные резервуары внешней воспитывающей воли, то скрывающиеся за неуловимым обликом «приличия» и «так­та», то проявляющиеся в потоке «распоряжений» и «зако­нов»; то поддерживаемые простым и безличным обществен­ным «осуждением», то скрепляемые действием целой систе­мы организованных учреждений. И главная цель всего этого личного понуждения и сверхличного давления состоит, ко­нечно, не в том, чтобы «насильственно», физически принуж­дать людей к известному поведению: это было бы и неосуще­ствимо, и никому не нужно; да и самое намерение добиться этого не могло бы зародиться у душевно здорового человека. Нет, воспитываемый — и ребенок, и взрослый — остается при всех условиях самоуправляющимся, автономным цент­ром (личностью, субъектом права, гражданином), волеизъ­явление и почин которого не могут быть заменены ничем внешним. И задача этого воздействия на его автономную волю состоит в том, чтобы побудить его самого к необходи­мому и духовно верному автономному самопринуждению.

Задача общественно-организованного психического по­нуждения сводится к укреплению и исправлению духовного самозаставления человека. И это относится не к человеку, уже сильному во зле (ему это не поможет), а к человеку, слабому в добре, но еще не окрепшему во зле. Для него пси­хическое понуждение, идущее со стороны и обращающееся к его воле, может и должно быть могучим подспорьем в деле самовоспитания. Конечно, идея добра и справедливости до­ступна и его опыту: ибо этот предмет, сам по себе, открыт всегда и всем людям; но испытание этого предмета, осуще­ствляющееся в акте совести и очень часто дающее людям категорические указания, мало приемлемые для их личного самосохранения, слишком часто остается отвлеченной воз­можностью и неосущестляемой способностью. Это испытание требует личных духовных усилий, и от этих усилий человек слишком часто готов уклониться. Психическое давление изв­не понуждает его или сначала совершить эти усилия, постиг­нуть во внутреннем опыте законы справедливости и взаимно­сти, строящие здоровое общежитие, и тогда свободно совер­шить необходимые поступки, или же сначала подвергнуть себя самопринуждению и потом разобраться в том, что с ним произошло...

И вот, необходимо признать, что правовые и государст­венные законы суть не законы насилия*, а законы психиче­ского понуждения, преследующие именно эту цель и обра­щающиеся к автономным субъектам права для того, чтобы суггестивно сообщить их воле верное направление для само­руководства и самовоспитания. В основной своей идее и в своем нормальном действии правовой закон есть формула зрелого правосознания, закрепленная мыслью, выдвинутая волею и идущая на помощь незрелому, но воспитывающему себя правосознанию; при этом именно волевой элемент зако­на представляет собою начало психического понуждения. Правовой закон отнюдь не насилует человека, не попирает его достоинства и не отменяет его духовного самоуправле­ния: напротив, он только и живет, только и действует, только и совершенствуется от свободного личного приятия и само­вменения. Однако он при этом властно понуждает психику человека — и непосредственным импонированием авторите­та, и формою приказа-запрета-позволения, и сознанием об­щественно-организованного мнения, и, наконец, перспекти­вою вероятных и даже наверное предстоящих неприятных последствий: неодобрения, огласки, явок в суд, убытков, а может быть, и исключения из известного общественного кру­га, и даже физического понуждения и пресечения... И все эти психические силы (ибо опасение физического принужде­ния действует не физически, а психически!) побуждают его сделать те внутренние усилия для «усмотрения» и «изволе­ния», которые были необходимы, которые он мог сделать, но которых почему-то доселе сам по себе не совершал...

Но если всего этого психического понуждения оказыва­ется недостаточно и понуждаемый все-таки предпочитает не «усматривать» и не подвергать себя необходимому самопри­нуждению? Тогда остается два исхода: или предоставить ему свободу произвола и злодеяния, признать, что приказ и запрет не поддерживаются ничем, кроме порицания и бой­кота, и тем самым придвинуть к прочной и злой воле соблаз­нительную идею внешней препятственности; или же обрати­ться к физическому воздействию...

Но, может быть, это и значит воспротивиться «злу злом»? Может быть, не психическое понуждение, а физиче­ское понуждение и пресечение есть сущее зло и путь диавола?