 |
|
СПИСОК ИМЕН И НАЗВАНИЙ.. 871 22 страница
Красота напевов и вплетенные в мелодию эльфийские слова – хотя понимал он только некоторые – околдовали его. Казалось, слова сами собой обретают плоть образов; перед глазами открывались видения дальних стран и чудеса, которых раньше Фродо не смог бы даже вообразить. Зал в отблесках пламени превратился в облако золотого тумана над пенным морем, вздыхающим у края мира. Явь уступала место волшебству[171]. Фродо почувствовал, что над ним плещутся волны бесконечной реки, золотой и серебряной, и он уже не может вместить в себя эту реку; волны слились с воздухом, гулко бьющим в уши, сердце наполнилось до краев и под сияющим бременем музыки быстро пошло ко дну, погружаясь в глубинное королевство снов.
Долго бродил он там, и в снах его звучала дивная музыка, превратившаяся постепенно в шум воды – и вдруг ставшая голосом. Голос принадлежал как будто Бильбо, который нараспев декламировал стихи. Сначала слабо, потом все отчетливее и отчетливее до Фродо донеслось:
Эарендил[172] был мореход;
он для далеких плаваний
ладью построил верную
в Арверниэнской гавани[173].
Серебряными нитями
огнистый парус вышил он,
и белогрудым лебедем
бесстрашно в море вышел он.
Кольчугу он надежную
надел для дела бранного,
свой щит покрыл он рунами[174],
чтобы хранил от ран его;
на лук он взял драконий рог,
эбен – на стрелы черные;
привесил ножны к поясу,
из оникса точенные;
булатный меч вложил он в них,
плащ заколол смарагдом[175] он,
шлем выбрал адамантовый,
пером орла украшенный...
При свете звезд, в лучах луны
в волнах он плыл бушующих –
так далеко от Смертных стран[176]
не правил путь никто еще.
Треща, сдвигался Вечный Лед,
крутились бури снежные;
кругом просторы темные,
огромные, безбрежные...
Ладью встречает Ночь Ничто[177],
кипит пучина водная –
и не находит взглядом он
лампаду путеводную.
Поднялся ветер западный
внезапно – щепкой легкою
ладью он поднял до неба
и к дому вновь повлек ее.
Валы ярятся и шумят,
и пеной застит взор ему,
и весла из уключин рвут,
грозя бесславной гибелью...
Тут Элвинг чайкою с высот[178]
слетела на корму из туч,
со светочем, что ярче звезд, –
и тьму пронзил небесный луч.
Взяв светозарный Сильмарил[179],
венчает он чело свое –
и вновь за руль берется он,
и вновь берет весло свое.
Путь начинает заново –
и вновь подхвачен вихрем он,
примчавшимся из-за моря
немеряных иных времен.
И окунались в Ночь Ничто
и парус, и весло его –
над сушей затонувшею[180],
во тьме ладью несло его.
И вот музыку слышит он –
волшебную, высокую;
и вот валы последние
выносят на песок его.
Играя самородками,
камнями драгоценными,
в жемчужный берег бьет прибой[181]
волнами белопенными.
Венчая древний Валинор[182],
увенчанная тучами,
Гора с главой серебряной[183]
там высится могучая.
Стучатся волны в Элдамар[184],
в селенья небывалые;
туда повел Эарендил
ладью свою усталую.
Эльфийский дом, блаженный край!
Там воздух пеньем напоен,
там к Илмаринову холму[185]
приник пресветлый Тирион[186];
в зерцале вод отражены,
в лучах луны, в огнях лампад,
как драгоценные ларцы,
дворцы эльфийские стоят.
Там принят был Эарендил,
и арфы лад освоил он;
он слышал сказы мудрецов
и слышал пенье стройное;
его одели в белый лен,
семь светочей[187] зажгли ему –
и через Калакириан[188]
послали в край неведомый,
в страну, сокрытую от всех,
в чертоги безвремянные,
где лет сияющий поток
не считан и не вымерен.
Там, в Илмарине, на горе,
где горний сокровенный Трон[189],
перед Владыкой древних стран
колено преклоняет он;
и слышит слово вечное,
реченное ему с высот,
про Смертных, чей сокрыт удел,
про Благородный Старший Род[190].
И как во сне невиданном,
виденья неотмирные,
заказанные тем, кто жив,
завороженный, видит он.
Тем временем его ладья
преобразилась в гавани;
зажглась эльфийским хрусталем
и серебром украсилась;
И был на мачте водружен
живой огонь пылающий –
то Сильмарил немеркнущий,
в кромешной тьме сверкающий.
И подарила Элберет
бессмертные крыла ему,
стезю присновысокую
навек она дала ему,
дабы ладья не по морю,
а по небу бессветному
меж солнцем и луной плыла,
лия лучи бессмертные.
От Вечносумеречных Гор
лампадой ясноликою
крыла несут его корабль
прочь за Стену Великую.
Он края мира досягнул
и развернул ладью свою –
домой звездою ясною
направил он стезю свою.
Шел над морями темными,
невиданным горя огнем,
над темнотой кромешною,
меж солнцем и грядущим днем.
Над Средьземельем путь верша,
он слышит плач эльфийских жен
и видит слезы смертных дев,
но к ним сойти не может он:
не может – ибо дал обет
забыть о дольней гавани,
и до скончанья Вечных Дней
ладья пребудет в плаванье.
Поныне светит в небесах
лампада светозарная,
сияя в сумерках земли
над утренними росами;
поныне путь вершит ладья
над Средьземельем горестным,
глядясь в морские зеркала,
будя надежду новую.
Гори же, о Эарендил,
о Светоносец Запада![191]
Гори над сущими во мгле
и возвещай грядущее!
Песня кончилась. Фродо открыл глаза и увидел Бильбо: тот сидел на своей табуреточке, окруженный слушателями, которые улыбались и хлопали в ладоши.
– А теперь сначала, – потребовал один из эльфов.
Бильбо встал и поклонился.
– Я польщен, Линдир, – сказал он, – но повторить все целиком – уволь! Я устал.
– Ты-то? – засмеялись эльфы. – Ты свои стихи читать никогда не устаешь. А что до твоей загадки, то мы не можем вот так, сразу, отличить, где твои стихи, а где – Дунадана. Ты задал слишком сложный вопрос!
– Что?! – вскричал Бильбо. – Не можете отличить, где я, а где – Дунадан?
– Не так-то просто понять, в чем разница между двумя смертными, – развел руками эльф.
– Чепуха, Линдир, – разгорячился Бильбо. – Если тебе человека от хоббита не отличить, то я, видно, тебя переоценивал. Да это все равно что бобы путать с яблоками!
– Может, и так. Овцы тоже друг другу кажутся разными, – засмеялся Линдир, – и пастухам удается их как-то различать. Но мы, эльфы, в смертных не разбираемся. У нас другие дела.
– Ну ладно, не стану спорить, – махнул рукой Бильбо. – Сегодня столько музыки и песен, что меня совсем разморило. Хочешь – отгадывай мою загадку, хочешь – нет, а я пошел.
Он встал и направился к Фродо.
– Ну, вот и все, – поделился он, понизив голос. – Вышло даже лучше, чем я ожидал. Не так-то часто меня просят спеть еще раз! А ты понял, где мои стихи, а где – его?
– Я и пытаться не стану. Мне ни за что не отличить, кто где, – улыбнулся Фродо.
– И не надо, – горделиво заявил Бильбо. – Если честно, песня вся моя. Арагорн только настоял, чтобы я вставил про изумруд, то есть смарагд, – у меня-то в первой строфе был просто яхонт. Ему, похоже, это казалось очень важным. Кто знает почему? Но вообще он сказал, что на этот раз я решил прыгнуть выше головы и что если у меня хватает нахальства в доме Элронда кропать вирши про самого Эарендила, то он умывает руки. И он, наверное, прав!
– Не знаю, – сказал Фродо. – Мне казалось, твоя песня пришлась очень кстати, хотя я не мог бы объяснить почему. Я немного задремал, когда ты начал декламировать, и мне почудилось, что твои стихи – о том же, что мне снилось. Я даже не догадывался, кстати, что они твои, пока ты не кончил.
– Да уж, от здешних песен трудно не заснуть, пока не привыкнешь, – посочувствовал Бильбо. – Хоббитам эльфийских аппетитов не перенять. Мне иногда кажется, что для них песни почти как еда, если не главнее! Они еще долго будут петь. Как ты насчет того, чтобы улизнуть и поболтать где-нибудь в тишине?
– А разве можно? – усомнился Фродо.
– Конечно! Это же веселье, а не работа. Хочешь – сиди, хочешь – нет. Лишь бы шуму от тебя не было.
Хоббиты встали и, отступив за колонны, где потемнее, тихо прокрались к выходу. Сэма пришлось оставить: он крепко спал, и по его лицу блуждала улыбка. Фродо мечтал побыть вдвоем с Бильбо, но в глубине души немножко жалел, что приходится покидать Зал Пылающего Огня. Уже переступая через порог, он услышал, как один, особенно чистый голос поднялся над остальными:
А Элберет Гилтониэль,
силиврен пэнна мириэль
о менел аглар эленат!
На-хаэрэд палан-дириэль
о галадреммин эннорат,
Фануилос, ле линнатон
нэф аэар, си нэф аэарон![192]
Фродо приостановился и поглядел назад. Элронд восседал в кресле, и отблески огня играли на его лице, как лучи летнего солнца в лиственной кроне. Подле него сидела Арвен. Фродо удивился, увидев рядом с ней Арагорна: темный плащ Бродяги был откинут, под ним что-то поблескивало – может, эльфийская кольчуга? – а на груди сияла звезда. Они тихо беседовали друг с другом – и вдруг хоббиту почудилось, что Арвен, повернув голову, взглянула прямо на него, и луч ее взгляда издалека достиг его и пронзил ему сердце.
Он стоял, очарованный, а мягкие звуки эльфийской песни все звенели, сплавляя слова и музыку в единый сверкающий бриллиант.
– В этой песне поется про Элберет, – пояснил Бильбо. – Они сегодня еще не раз споют ее, а заодно и многие другие песни Благословенного Королевства. А нам пора!
Он отвел Фродо к себе в каморку. Окна ее выходили в сад и смотрели на противоположный берег глубокой долины Бруинена. Хоббиты сели у окна, глядя на яркие звезды над крутым лесистым холмом, и завели негромкий разговор. О делах засельских речь уже не заходила; да и о тенях, об опасностях, подстерегавших Фродо на пути, вспоминать не стали. Они говорили о тех прекрасных и удивительных вещах, которые им довелось повстречать в мире: об эльфах, звездах, деревьях, о ласковом склоне года в осенних лесах...
Наконец в дверь кто-то постучал.
– Простите великодушно! – В комнату просунулась голова Сэма. – Я только узнать – не нужно ли чего?
– Это ты нас прости великодушно, Сэм Гэмги, – всполохнулся Бильбо. – Должно быть, ты намекаешь, что твоему хозяину пора на бочок?
– Да, господин Бильбо, выходит, что так. Завтра рано утром собирают Совет, а господин Фродо сегодня, почитай, в первый раз на ноги встал.
– Твоя правда, Сэм! – рассмеялся Бильбо. – Беги поскорее и доложи Гэндальфу, что Фродо пошел спать. Спокойной ночи, Фродо! Ну, не приятно ли было свидеться? Все-таки по-настоящему поговорить можно только с хоббитом! Я старею, Фродо, и начинаю сомневаться – прочту ли я главы, написанные твоей рукой?.. Покойной ночи тебе! А я, пожалуй, еще прогуляюсь по саду, полюбуюсь на звезды Элберет. Добрых снов!
Глава вторая.
СОВЕТ ЭЛРОНДА
На следующий день Фродо проснулся рано, ощущая себя свежим и здоровым. Он почувствовал, что не прочь прогуляться, и отправился пройтись вдоль обрыва над громко шумящим Бруиненом. За дальними горами всходило бледное, негреющее солнце, пронизывая тонкий серебристый туман косыми лучами; роса на желтых листьях посверкивала, на каждом кусте радугой переливались хитро сотканные паутинки. Сэм молча вышагивал рядом, вдыхая благодатный воздух и с восторгом глядя на величественные горы на востоке. Снег на их вершинах сиял белизной.
Невдалеке от поворота они наткнулись на Гэндальфа и Бильбо, сидевших на высеченной в камне скамейке и увлеченных разговором.
– Привет! С добрым утречком! – помахал рукой Бильбо. – Ну что, готов к Совету?
– Я готов ко всему, – рассмеялся Фродо. – Но больше всего мне сейчас хочется погулять и посмотреть долину. Вот хотя бы на тот сосновый лес наверху... – И он показал вперед, на склон раздвоенной долины Ривенделл.
– Может, чуть позже это тебе и удастся, – сказал Гэндальф. – Впрочем, планы пока строить рано. Сегодня нам предстоит много услышать и многое решить.
Вдруг, прервав разговор, в воздухе разнесся чистый звон колокольчика.
– Зовут на Совет, – заметил Гэндальф. – Идем! На Совете должны быть и ты, и Бильбо, вы оба.
Фродо и Бильбо поспешили за волшебником по извилистой тропе обратно к Дому. Сзади трусил Сэм, не получивший приглашения и всеми позабытый.
Гэндальф привел хоббитов к той самой террасе, где Фродо вчера вечером повстречал друзей. Свет ясного осеннего утра уже разливался в долине; внизу шумела и бурлила невидимая пенная река. Пели птицы, и над Ривенделлом разливался целительный покой. Опасное путешествие, слухи о тьме, постепенно заполоняющей внешний мир, – все это казалось теперь Фродо страшным сном; но лица, повернувшиеся к ним, когда они вошли, были суровы.
Элронд ждал их; рядом с ним в молчании расположились еще несколько приглашенных. Фродо сразу узнал Глорфиндэла и Глоина; кроме них в углу отдельно от всех сидел Бродяга – на нем опять было прежнее выцветшее походное платье. Элронд усадил Фродо рядом с собой и представил остальным.
– Перед вами, друзья мои, хоббит Фродо, сын Дрого, – сказал он. – Мало кто приходил в Ривенделл с делом столь неотложным, преодолев столь суровые опасности!
Затем он поименовал Фродо тех, кого тот прежде не видел. Рядом с Глоином сидел молодой гном – Гимли, сын Глоина. Глорфиндэла сопровождали эльфы из числа приближенных Элронда, во главе с Эрестором; прибыл на Совет и посланец Кирдана Корабела[193] – Галдор[194], эльф из Серой Гавани. Присутствовал здесь и еще один эльф, явно нездешний, – Леголас, сын Трандуила, короля эльфов Северного Чернолесья. Чуть в стороне сидел высокий темноволосый человек с открытым и благородным лицом, державшийся гордо и настороженно; взгляд его серых глаз показался Фродо жестким и суровым. Незнакомец был одет и обут по-дорожному; одежды его были богато украшены, а плащ оторочен мехом, но по всему видно было, что гость проделал неблизкий путь. На шее у него блестело серебряное ожерелье с одним-единственным белым камнем; пряди вьющихся темных волос ниспадали на плечи. В глаза сразу бросался висевший у незнакомца на перевязи большой рог, окованный серебром; сейчас этот рог лежал у него на коленях, и неизвестный то брал его в руки, то клал обратно. Гость глядел на Фродо и Бильбо во все глаза, явно пораженный появлением хоббитов до глубины души.
– Это Боромир[195], гость с юга, – произнес Элронд, обращаясь к Гэндальфу. – Он прибыл сегодня на заре и просит помочь ему в разрешении одной загадки. Я пригласил его на Совет, поскольку здесь он найдет ответ на свой вопрос.
Не стоит пересказывать всего, о чем шла речь на Совете. Немало говорилось о событиях, тревоживших большой мир; особенно неспокойно было на юге и к востоку от Гор. Фродо кое-что уже слышал обо всем этом, однако то, что поведал на Совете Глоин, было для него новостью. Когда тот заговорил, Фродо навострил уши и постарался не пропустить ни слова. Выходило, что гномам из Одинокой Горы, несмотря на богатство и баснословную удачу, было о чем тревожиться.
– Тень добралась до нас уже давно, много лет назад, – говорил Глоин. – Трудно сказать доподлинно, когда именно это произошло; скажу только, что мы заметили это не сразу. Среди гномов пробежал шепоток: жить, мол, стало тесно, пора бы выйти в мир на поиски большей славы и большего богатства. Все чаще стали мы вспоминать Морию, созданную трудами наших легендарных пращуров, – на гномьем языке Мория именуется Казад-дум. Наконец некоторые стали открыто заявлять, что, дескать, теперь нас много и мы достаточно сильны, чтобы вернуться туда. – Глоин вздохнул. – Мория! Мория! Диво северного края! Слишком глубоко мы копали, слишком упорно долбили камень – и пробудили безымянный страх. Долго пустовали подземные залы: дети Дьюрина покинули их и обратились в бегство. Теперь мы заговорили о них снова, заговорили с тоской и любовью, но и со страхом, ибо за все истекшие века ни один гном не дерзал переступить порог Казад-дума, кроме Трора. Но Трор погиб. И вот Балин, склонив ухо к нашептываниям, решился идти. Даин не хотел пускать его, но Балин был непреклонен – он взял с собой Ори, Оина и многих других, и они пошли на юг.
Это случилось почти тридцать лет тому назад. Сначала к нам доходили вести от Балина, и вести эти казались добрыми: нам стало известно, что Балин проник в Морию и что там начались большие работы по ее восстановлению. Потом наступило молчание, которое длится и по сю пору.
Около года назад к Даину явился посланец, но не из Мории – из Мордора; посланец был конный – он прискакал ночью и потребовал, чтобы Даин вышел к воротам для переговоров. „Саурон Великий, – сказал он, – ищет твоей дружбы. А за дружбу он, как и встарь, отплатит кольцами“. Посланец потребовал, чтобы мы немедленно рассказали ему все, что знаем о хоббитах: каковы-де они, и кто такие, и где обитают. „Ибо Саурону известно, – заявил он, – что в свое время одного из них вы привечали у себя как гостя“.
Эта просьба крайне встревожила нас, и мы не дали ответа. Посланец понизил голос – а голос у него был такой, что у нас мурашки пробежали по коже, – и попытался усластить свою речь лестью и посулами. „В залог дружбы Саурон просит у вас только одного, – произнес он. – Помогите Саурону отыскать некоего вора, – я не ошибся, он так и сказал: «вора»! – и отберите у него, добром или силой, маленькое колечко, которое он когда-то украл, самое маленькое и нестоящее из всех Великих Колец. Для Саурона это всего лишь прихоть, а для вас – хороший предлог доказать свою добрую волю. Найдите это колечко – только-то! – и Три Кольца, которыми владели некогда гномьи Короли[196], вновь будут вашими, и Мория вернется к вам на вечные времена. Узнайте только, где искать вора, и даже за такую малость Саурон щедро вознаградит вас и осчастливит вечной дружбой. Если же ответом будет отказ, как бы вам об этом не пожалеть! Ну?“
Он зашипел, как змея, и мы, все, кто стоял рядом, вздрогнули, но Даин молвил: „Я не скажу ни да, ни нет. Мне нужно время, чтобы обдумать твое предложение и понять, что стоит за красивыми словами“. – „Думай, но побыстрее“, – сказал посланец. „Я сам распоряжаюсь своим временем“, – последовал ответ. „До некоторых пор“, – молвил тот – и ускакал во тьму.
С той ночи на сердца наших властителей легла тяжесть. Не только по голосу посланца догадались мы о том, что за его предложениями кроются обман и угроза: мы уже знали, что Сила, вернувшаяся в Мордор, ничуть не изменилась, а в прошлом мы не раз бывали обмануты и преданы ею. Дважды возвращался посланец, но уходил ни с чем. Третий раз, по его словам, будет последним. Мы ждем его посещения не позже конца года.
Поэтому Даин решил послать меня сюда, чтобы предупредить Бильбо о том, что его ищет Враг, и, быть может, узнать, зачем Врагу понадобилось это Кольцо, если это и вправду самое нестоящее из всех Великих Колец. Мы ищем у Элронда совета. Тень разрастается и подползает все ближе. Нам стало известно, что посланцы навещали не только нас, но и короля Бранда, и тот испуган. Мы опасаемся, что он не устоит. На восточных границах его страны вот-вот разразится война. Если мы не дадим ответа, Враг может натравить на короля Бранда своих людей, – а тогда не миновать войны и Даину.
– Ты поступил мудро, явившись сюда, – кивнул Элронд. – Сегодня ты услышишь все, что требуется, и замыслы Врага откроются тебе во всей полноте. Гномам остается только стоять насмерть и надеяться на лучшее, хотя надежда эта будет слабой. Правда, вы не одиноки. Ты скоро поймешь, что ваша беда – лишь часть общей беды, беды, которая нависла над всем Западом. Итак, Кольцо! Что же мы будем делать с этим Кольцом, „самым нестоящим“ из всех Великих Колец, с этой прихотью Саурона? Вот о чем сегодня все наши думы. Ради этого вы и званы сюда. Я говорю – „званы“, хотя я не звал вас, о чужеземцы из дальних стран. Волею случая вы пришли сюда, пришли сами и встретились в нужный час. По крайней мере, это может показаться случайностью – но на самом деле это далеко не случайность и не совпадение. Похоже скорее, что вас призвали – призвали для того, чтобы мы с вами – мы и никто другой – отыскали путь к спасению Средьземелья. Поэтому я открою вам то, что до сих пор было ведомо лишь немногим. И прежде всего – дабы все могли уразуметь, в чем опасность – досточтимым гостям будет изложена история Кольца от начала ее до нынешнего времени. Я начну рассказ, другие его закончат.
И Элронд, чеканя слова, поведал слушавшим о Сауроне, о Кольцах Власти и о том, как они были выкованы, – а случилось это в давние времена, когда над миром текла Вторая Эпоха. Некоторые из собравшихся отчасти уже знали эту историю, но целиком она не была известна никому, и все взгляды были неотрывно прикованы к Элронду, а на лицах попеременно отражались то страх, то изумление. Владыка Ривенделла рассказал об эльфийских кузнецах Эрегиона, об их дружбе с Морией, об их страсти к знаниям, через которую Саурон и уловил их в свои сети. Тогда он не был еще так уродлив и страшен, как ныне, говорил Элронд, и эльфы приняли его помощь, благодаря чему стали воистину великими умельцами, а Саурон сумел проникнуть во все тайны кузнецов, и предал эльфов, и тайно выковал на Огненной Горе Единое Кольцо, с помощью которого надеялся поработить их. Эльфов спасло лишь то, что Кэлебримбор[197] на расстоянии почувствовал появление Единого Кольца и вовремя скрыл те Три, что сделал сам. Тогда разразилась война[198], страна подверглась опустошению, и врата Мории закрылись.
Через многие годы, прошедшие с тех времен, проследил Элронд судьбу Кольца; но эта история рассказана и в других источниках, не говоря уже о Книгах Предания, куда она внесена рукой самого Элронда, а потому здесь она опускается. Ибо это длинная повесть, повесть о делах великих и страшных, и, хотя Элронд изложил ее кратко, солнце успело высоко взобраться на небосклон и наступил день.
О Нуменоре поведал Элронд[199], о его славе и падении, и о том, как спасенных из морских бездн Королей Запада принесло на крыльях бури к берегам Средьземелья. Вспомнил он и об Элендиле Высоком, и о том, как Элендил и его сыновья, Исилдур и Анарион, стали великими властителями, основав Северное Королевство – Арнор и Южное – Гондор, что раскинулось вокруг дельты Андуина. Но Саурон, окопавшийся в Мордоре, напал на них; тогда властители заключили Последний Союз[200], союз людей и эльфов, и полки Гил-галада и Элендила собрались на смотр в Арноре.
Здесь Элронд умолк ненадолго и вздохнул.
– Я, как сейчас, вижу перед собой блеск и славу их знамен, – молвил он. – Мне вспоминалось тогда величие Старших Дней и армии Белерианда[201] – такое множество могущественных князей и военачальников съехалось на этот смотр! И все же они уступали в числе и благородстве тем, кто участвовал в свержении власти Тангородрима, когда эльфы надеялись, что злу положен конец, но ошиблись...
– Тебе это вспоминалось?! – не выдержал Фродо от удивления и, увидев, что Элронд обернулся к нему, начал поспешно оправдываться: – Я думал, что гибель Гил-галада... ну, что это было когда-то давно, в прежние Эпохи!
– Верно, – без улыбки ответил Элронд. – Я действительно помню прежние Эпохи – в том числе Старшую. Моим отцом был Эарендил – а он родился в Гондолине еще до падения этого королевства. Матерью же моей была Элвинг, дочь Диора, сына Лутиэн из Дориата. Я был свидетелем трех Эпох, отшумевших над Западом, видел много поражений и много бесплодных побед. Я был герольдом Гил-галада и шагал в рядах его войска. Я сражался в битве при Дагорладе, у Черных Ворот Мордора, и мы одолели Врага, ибо никто не мог противустать копью Гил-галада – Айглосу и мечу Элендила – Нарсилу[202]. Мне довелось видеть и последний бой на склонах Ородруина, где кончил свой земной путь Гил-галад и пал Элендил, и где преломился меч Элендила. Но и Саурон был повергнут, а Исилдур, схватив рукоять отцовского меча с обломанным клинком, отсек Врагу палец с Кольцом и взял Кольцо себе.
Здесь вмешался чужеземец Боромир.
– Так вот что стало с Кольцом! – вскричал он. – Если на юге об этом и знали когда-нибудь, то давно забыли. Я много слышал о Великом Кольце Того, чье имя называть не принято, но мы считали, что Кольцо навсегда исчезло из мира вместе с Первой державой Врага. Значит, это не так и Кольцо оказалось в руках Исилдура! Это воистину неожиданная новость.
– Увы! – подтвердил Элронд. – Исилдур взял Кольцо себе. Но он не должен был этого делать. Надо было бросить Кольцо в огонь Ородруина, в котором оно и выковано, – для этого не требовалось никуда идти, Трещина была рядом. Но Исилдур поступил иначе, и немногие обратили на это внимание. Он один до конца стоял бок о бок с отцом в последней, смертельной схватке, рядом же с Гил-галадом сражались только Кирдан да я. Но Исилдур вменил наш совет ни во что.
„Я беру это как верегилд, выкуп за отца и брата“, – сказал он и, не слушая наших увещеваний, взял Кольцо себе. Но Кольцо вскоре изменило Исилдуру и убило его. С тех пор на Севере это Кольцо называют Погибелью Исилдура. Однако как знать – возможно, смерть была для Исилдура лучшим из возможных исходов...
Весть о том, как именно погиб Исилдур, дошла только до Севера, и то лишь до нескольких. Нечего дивиться, что ты об этом ничего не слышал, Боромир! После разгрома дружин Исилдура при Сабельниках, когда сгинул и сам Исилдур, домой после долгих блужданий вернулось только трое воинов. Среди них был Охтар, оруженосец Исилдура. Он сберег обломки Элендилова меча и передал их Валандилу, наследнику Исилдура, который с детства воспитывался здесь, в Ривенделле. Нарсил был сломан, и свет его угас, и меч этот доселе никем не перекован.
Я назвал победу Последнего Союза бесплодной? Это не совсем так. Но правда и то, что конечной цели эта победа не достигла. Саурон умалился, но уничтожен не был, Кольцо исчезло, но осталось невредимым. Черную Башню снесли с лица земли, но основания ее не поколебались – ведь они заложены с помощью Кольца и будут стоять до тех пор, пока оно не расплавится в огне. Много эльфов и славных мужей из человеческого племени полегло в той войне. Анарион пал, Исилдур тоже; не стало Гил-галада и Элендила. Никогда более не вступят эльфы и люди в подобный Союз – люди плодятся и умножаются, а Перворожденных становится все меньше, и между двумя племенами растет отчуждение. Со дня той битвы пошел отсчет умалению нуменорцев, и дни их жизни стали сокращаться.
После войны и побоища при Сабельниках число людей Запада в северных землях уменьшилось. Их город у Сумеречного Озера, Аннуминас[203], остался лежать в руинах. Наследники Валандила покинули обжитые места и ушли в Форност[204], на высоты Северных Холмов, – но сейчас и этот город пришел в запустение. Люди зовут его Крепостью Мертвецов[205] и страшатся бывать в его окрестностях. Арнорцев осталось ничтожно мало – их род истребили враги, и владычество северян кончилось, оставив после себя только зеленые курганы на склонах холмов.
Иное дело – королевство Гондор, что на юге. Оно выдержало невзгоды. Было время, когда блеск и могущество его напоминали Нуменор накануне падения. Гондорцы возвели башни, укрепили высоты, выстроили богатые гавани, и разноязычные окрестные народы с благоговением чтили крылатую корону Королей. Главным их городом был Осгилиат, Звездная Цитадель. Река рассекала его на две половины. Кроме того, к востоку от города, на отроге Мрачных Гор, гондорцы построили Минас Итиль – Башню Восходящей Луны, а на западе, у подножия Белых Гор, вознеслась Минас Анор, Башня Закатного Солнца. Там, при дворе Королей, гондорцы пестовали Белое Древо, выросшее от семени, принесенного из-за морских просторов еще Исилдуром. Семя это пришло из Эрессеи[206], куда прибыло из самого Закатного Края, – в незапамятные времена, когда мир был еще юн.
Но годы идут, сила иссякает – и род Менелдила, сына Анариона, прервался. Древо иссохло, и кровь нуменорцев смешалась с кровью меньших людей. Под конец стражники на границах Мордора предались сну, и темные твари стали вновь проникать на плато Горгорот. Выбрав удобный час, вражеские силы нанесли удар, захватили Минас Итиль и поселились там, превратив это место в обиталище страха. Теперь башня эта носит имя Минас Моргул – Крепость Чернокнижий. Новое имя получила и башня Минас Анор – она стала башней Минас Тирит, или Сторожевой Башней. С тех пор эти две крепости вечно воюют друг с другом. А Осгилиат опустел: он лежит в руинах меж двух враждующих станов и среди его камней скитаются тени.
С тех пор сменилось много поколений. Но все остается по-прежнему. Властители Минас Тирита не сдаются и противостоят Врагу с оружием в руках, то и дело нанося поражение злым силам и охраняя речной путь от Моря и до самого Аргоната[207]. На этом та часть истории, которую собирался рассказать вам я, кончается: в дни Исилдура Кольцо Власти исчезло с глаз живущих, и Три Кольца освободились из-под его влияния. Но теперь они вновь под угрозой: к общему нашему прискорбию, Единое Кольцо отыскалось. О том, как это случилось, вам расскажут другие, ибо я мало участвовал в последних событиях.