 |
|
СПИСОК ИМЕН И НАЗВАНИЙ.. 871 78 страница
– Вот королевский лист, господин, – задыхаясь, выпалил мальчик. – Правда, не больно-то свежий. Уже недели две, как сорвали, а то и больше. Сгодится?
Он взглянул на Фарамира и разразился рыданиями.
Но лицо Арагорна просветлело.
– Конечно, сгодится! – заверил он Бергила. – Самое страшное позади. Оставайся здесь и не грусти!
Взяв два листа, он подышал на них, растер в ладонях – и комната наполнилась живым и свежим запахом; все вокруг как будто очнулось ото сна и, звеня, заискрилось радостью. Тогда Арагорн бросил листья в чаши с горячей водой, которые велел перед собой поставить, – и у всех сразу же стало легче на душе. Комнату наполнило благоухание, свежее, словно весть о росистых и безоблачных утрах Блаженной Страны Вечного Цветения, о которой на скудном и невнятном языке твердят нам скоропреходящие зеленые весны земли. Арагорн встал; глаза его смеялись, и казалось, силы вернулись к нему. Он поднес сосуд к лицу спящего Фарамира.
– Надо же! – шептала Иорэт сиделке, стоявшей рядом с ней. – Рассказать – не поверят! Травка-то, гляди, не так проста, как думают. Так пахли розовые сады в Имлот Мелуи[570], когда я была девчонкой. Сам король не погнушался бы!
Вдруг Фарамир шевельнулся, открыл глаза и посмотрел на склонившегося над ним Арагорна. В глазах у него затеплились узнавание и любовь.
– Ты звал меня, о Повелитель? Я здесь. Что прикажет мне Король?
– Я приказываю тебе покинуть страну теней и проснуться, – велел Арагорн. – Ты утомлен. Отдыхай, вкушай пищу, набирайся сил и будь готов к встрече со мной. Я вернусь и призову тебя.
– Я буду готов, государь. Разве можно предаваться праздности, когда в Гондор вернулся Король?
– Ну что ж, тогда прощай до времени! – сказал Арагорн. – Во мне нуждаются другие, и я должен идти к ним!
Вместе с Гэндальфом и Имрахилом он покинул комнату, но Берегонд с сыном, которым не сдержать было слез радости, остались у постели Фарамира. Пиппин поспешил за Гэндальфом и, закрывая дверь, услышал голос Иорэт:
– Король! Слыхали?! А я что говорила? „В руке Короля исцеленье найдешь“ – так сразу и сказала!
Слова эти проникли за стены Обителей, и вскоре по всему Городу из уст в уста передавали весть о возвращении истинного Короля, несущего людям исцеление.
Между тем Арагорн склонился над Эовейн.
– Тяжелая рана. И какой сокрушительный удар! – молвил он. – Однако я вижу, что за сломанной рукой ухаживали с должным тщанием. Кость срастется, если у королевны достанет сил выжить. Но искалечена левая рука, державшая щит, а главное зло гнездится в правой. Эта рука цела, но жизни в ней нет. Увы! Эовейн пришлось сразиться с противником, далеко превосходившим ее по силе, как телесной, так и духовной. Чтобы поднять меч на такого врага, нужно быть крепче стали, но прежде всего – нужно устоять и не упасть замертво от ужаса... И вот злой рок столкнул их лицом к лицу. Воистину злой, ибо среди королевских дочерей нет ни одной, что была бы прекраснее Эовейн из рода Эорла. Но как найти мне слова, чтобы сказать о ней? Когда я впервые взглянул на нее и понял, как она несчастлива, мне показалось, что передо мною белый цветок, прямой, гордый и прекрасный, как лилия. Но цветок этот был тверд и крепок, словно сами эльфы выковали его из стали. А может, это была не сталь, а лед, может, сок цветка сковало заморозками, так что он до корней пропитался горечью и, по-прежнему прекрасный с виду, обречен был вот-вот надломиться и зачахнуть? Болезнь королевны началась далеко не вчера. Верно ли я говорю, о Эомер?
– Дивлюсь, что ты спрашиваешь, о Повелитель, – ответил тот. – Я думаю, что твоей вины в этом нет, как и ни в чем другом. Но я знаю, что мороз не коснулся сестры моей Эовейн, доколе она не встретила на своем пути тебя. Правда, и прежде знала она тревогу и страх и поверяла их мне в те дни, когда Король был околдован наговорами Червеуста. Эовейн пеклась о Теодене и с каждым днем все больше страшилась за него. Но не это привело ее к последней черте!
– Друг мой, – вмешался Гэндальф. – Ты богат: у тебя есть кони, бранные подвиги и вольные равнины. А сестра твоя, Эовейн, родилась женщиной. Но духом она не слабее тебя и не уступит тебе в храбрости – и это по меньшей мере! Но, в отличие от тебя, ей в удел достались не подвиги, а домашние хлопоты. Она принуждена была заботиться о старике, которого она, правда, любила, как отца. И все же для нее пыткой было смотреть, как он день ото дня дряхлеет и теряет силы вместе с разумом. Она изнывала от унижения. Палка, на которую опирался Король, и та была, казалось ей, более в чести. Наивно думать, что у Червеуста недостало яда и на ее долю. „Ты выжил из ума, старик, и слишком много возомнил о себе! Что такое Дом Эорла? Дымная лачуга, полная пьяных головорезов, чьи отпрыски ползают на полу среди собак...“ Узнаешь? Это слова Сарумана, а Червеуст был прилежным учеником! Хотя под кровом Теодена он, конечно, изъяснялся не так откровенно и, по-видимому, старался выбирать выражения... Знай, государь, что только любовь к тебе и верность долгу налагали печать на уста твоей сестры – иначе ты мог бы услышать подобные слова и от нее самой. Кто знает, о чем говорила она с темнотой – одна, горькими бессонными ночами, когда ей казалось, что жизнь идет на убыль, что четыре стены смыкаются вокруг, словно стены клетки, а сама она – дикий зверь в неволе!..
И умолк Эомер, и взглянул на сестру другими глазами, – перед ним в новом свете, один за другим, прошли чередой все прожитые вместе дни.
Молчание нарушил Арагорн:
– То, о чем ты говоришь, Эомер, не укрылось от меня. Но скажу тебе вот что: из всех зол и тягот, какие хранит в запасе судьба, нет ничего столь горького и позорного для мужа, как снискать любовь прекрасной и бесстрашной девы и не иметь возможности ответить ей тем же. Скорбь и жалость не оставляли меня с того самого утра в Дунхаргской Крепости, когда я распрощался с твоей сестрой. Проводив меня, она похоронила последнюю надежду, и, признаюсь, страх за нее заглушал в душе моей даже страх перед Мертвыми. Но знай, Эомер, тебя она любит по-настоящему, меня же – нет. Ибо тебя она знает, а во мне любит лишь тень, грезу, игру собственного воображения. Со мной в ее жизнь вошли чаяние славы, мечта о великих подвигах и дальних странах, не похожих на степи родного Рохана. Я могу исцелить ее тело и вызвать ее из долины теней. Но что даст ей пробуждение? Надежду? Отчаяние? Забвение? Этого я не знаю. Однако, если она изберет отчаяние, она умрет. Здесь нужна другая помощь, какой я – увы! – дать не могу. Увы, говорю я, ибо своими подвигами Эовейн заслужила, чтобы имя ее встало в ряду самых великих и славных королев мира!
Арагорн наклонился и взглянул в лицо Эовейн – белое, как лилия, холодное, как иней, и застывшее, словно лик каменного изваяния. Он коснулся губами ее лба и тихо позвал:
– Эовейн, дочь Эомунда, проснись! Твоего врага больше нет!
Эовейн не шевельнулась – только глубоко вздохнула. Белая ткань на ее груди поднялась и опала. Арагорн взял еще два листа ателас, бросил в кипяток и обтер этим отваром лоб Эовейн и ее правую руку, холодную, неподвижно лежащую поверх покрывала.
То ли и в самом деле наделен был Арагорн забытой благодатью Запада, то ли его слова о королевне Эовейн так подействовали на стоявших вокруг, – но, когда в комнате повеяло чудотворным ароматом королевского листа, всем померещилось, будто в окно подул ветер, чистый, новорожденный, не смешанный ни с чьим дыханием, словно прилетел он со снежных вершин, откуда уже недалеко до звезд, – а может, с дальних серебристых берегов, омываемых пенными морями?
– Проснись, Эовейн, Владычица Рохана! – повторил Арагорн, беря правую руку королевны в свою и чувствуя, как теплеет, возвращаясь к жизни, ее ладонь. – Проснись! Тень миновала. Мир отмыт и очищен от тьмы!
С этими словами он отступил и вложил ладонь Эовейн в руку Эомера.
– Позови ее, – шепнул он и неслышно вышел из комнаты.
– Эовейн, Эовейн! – воскликнул Эомер сквозь слезы.
И вдруг Эовейн открыла глаза и проговорила:
– Эомер! Как я рада! Мне сказали, что ты убит!.. Но нет, это говорили черные голоса из моего сна. Сколько же я спала?
– Недолго, сестра! Не думай об этом!
– Что-то я устала, – недоуменно произнесла Эовейн. – Странно! Мне надо бы немного отдохнуть. Скажи только, что с Королем?.. Нет! Я знаю. Увы! Не говори мне, что это был сон! Он погиб, как и предвидел!
– Он погиб, – подтвердил Эомер. – Но перед смертью простился с тобой и сказал, что ты была ему дороже дочери. Тело его покоится сейчас в Большом Башенном Зале Гондора.
– Это горестная весть, – закрыла на мгновение глаза Эовейн, но тут же вновь подняла веки. – Но – и радостная! В минувшие темные дни я даже мечтать не могла, что все кончится именно так! Мне представлялось, что Дом Эорла пал ниже самой обыкновенной пастушьей хижины... А где королевский оруженосец, невеличек? Эомер, ты должен посвятить его в рыцари. Он поистине доблестный воин!
– Он здесь, в Обителях, и я сейчас пойду прямо к нему, – вмешался Гэндальф. – А Эомер побудет с тобой, о Эовейн. Пока не окрепнешь, тебе лучше не вести разговоров о войне и скорби!.. Для всех нас твое пробуждение – великая радость. Скоро ты будешь здорова и окрылишься надеждой, о доблестная госпожа!
– Здорова? – переспросила Эовейн. – Может статься, я и выздоровею. Если найдется пустое седло, если я смогу заменить какого-нибудь павшего воина, если Гондору и Рохану нужны будут бойцы – пожалуй... А что до надежды – не знаю.
Гэндальф и Пиппин вошли в комнату, где лежал Мерри, и застали Арагорна уже у его постели.
– Бедняга Мерри! – воскликнул Пиппин и бросился к другу: ему показалось, что тому гораздо хуже. Лицо Мерри посерело и осунулось, словно на плечи маленькому хоббиту легли годы забот и скорбей, и Пиппин вдруг испугался, что Мерри умрет.
– Не волнуйся, – удержал его Арагорн. – Я пришел вовремя и вызвал его назад. Он выбился из сил, пережил боль и горе – и, кроме того, с ним приключилось то же, что с Эовейн: он ранил Черного Всадника, а коснуться Назгула – все равно что коснуться смерти. Но это скоро пройдет. У твоего друга живет слишком сильный и веселый дух, так что зло нетрудно будет поправить. О своем горе Мериадок не забудет, но это только придаст ему мудрости и не омрачит сердца.
Арагорн положил руку на голову Мерри, ласково погладил русые кудри, коснулся закрытых век и позвал хоббита по имени. Когда же благоухание ателас разлилось в воздухе, и в комнате зацвели сады, и невидимые пчелы зажужжали над полуденной вересковой поляной, Мерри вдруг открыл глаза, огляделся и объявил:
– Чтой-то я проголодался. Который час?
– Здесь давно отужинали, – обеспокоился Пиппин, – но я постараюсь чего-нибудь раздобыть, если меня не прогонят...
– Насчет этого можешь не тревожиться, – заверил Гэндальф. – Всаднику Рохана, покрывшему себя немеркнущей славой, будут по первому требованию предоставлены любые яства и пития Минас Тирита!
– Тогда порядок, – успокоился Мерри. – В таком случае сначала я перекушу, а потом хорошо бы трубочку... – Но тут его лицо вдруг затуманилось. – Нет! Трубку не надо. Курить я, наверное, больше никогда не буду.
– Это еще почему? – опешил Пиппин.
– Как тебе сказать, – ответил Мерри, с трудом подыскивая слова. – Потому что... потому что он умер, понимаешь? Я заговорил о трубке и сразу же все вспомнил. Как он со мной прощался, как жалел, что мы так и не поговорили про курительное зелье. Это были чуть ли не последние его слова. Теперь я не смогу и одной затяжки сделать, чтобы не вспомнить про него, и про этот день, и про то, как мы в первый раз увидели его в Исенгарде, и как он милостиво с нами обошелся!
– Напротив – кури и вспоминай о нем! – возразил Арагорн. – Теоден обладал поистине благородным сердцем. Он был великим Королем и сдержал клятву. Он поднялся над Тенью, и последнее его утро было ясным. Служба твоя оказалась краткой, но ты должен хранить благодарную память о ней до конца дней своих, ибо ты сподобился великой чести!
Мерри грустно улыбнулся:
– Что ж, ладно... Если только Бродяга добудет мне все необходимое, я, так и быть, не откажусь. Стану курить и размышлять. Вообще-то у меня в мешке было курительное зелье, причем самое отборное, Саруманово, но куда подевался мешок, лучше не спрашивайте – ни за что не вспомню!
– Достопочтенный Мериадок! – сдвинул брови Арагорн. – Если ты думаешь, что я прошел сквозь горы и проложил себе мечом и огнем дорогу к Морю только для того, чтобы доставить щепотку зелья беспечному вояке, который умудрился обронить на поле боя походную сумку, – ты сильно ошибаешься! Не можешь отыскать свою котомку – обратись к здешнему Знатоку зелий. Он сообщит тебе, что сведений о достоинствах требуемого растения у него нет, но что в народе оно называется Западным, в науке известно как галенас[571], а на других языках, еще более ученых, зовется так-то и так-то. Потом он угостит тебя парочкой полузабытых заклинаний, которых и сам хорошенько не понимает, и, наконец, с сожалением уведомив, что в Обителях Целения такого зелья нет и никогда не было, удалится, оставив тебя размышлять над мудреными судьбами слов и названий. Я же, с твоего разрешения, пойду и предамся тому же, что и ты, потому что на такой постели, как твоя, в последний раз я нежился не позднее чем в Дунхаргской Крепости. К тому же я не ел со вчерашнего утра.
Мерри схватил и поцеловал руку Арагорна.
– Мне ужасно стыдно! – воскликнул он. – Иди поскорее отдыхать! Вот ведь что получается: как сели мы тебе на шею тогда в Бри, так все никак и не слезем! Но так уж наш брат хоббит устроен, что в серьезные минуты у нас на языке одни пустяки. Мы всегда говорим совсем не то, что хочется, – а почему? Потому что боимся сказать лишнее. Когда нету места шуткам, мы сразу теряемся...
– Знаю, – сказал Арагорн. – Иначе не платил бы тебе той же монетой. Да здравствует неувядающий дух Заселья!
Поцеловав Мерри, он вышел. Гэндальф последовал за ним.
Пиппин остался с Мерри.
– Ну скажи, кого сравнить с Арагорном? – вздохнул он, проводив взглядом уходящих. – Разве что Гэндальфа! Мне кажется, они в чем-то сродни... Кстати, простофиля ты мой драгоценный, твоя сумка здесь, под кроватью, и во время разговора Бродяга прекрасно ее видел. Когда мы встретились, она была у тебя за спиной! Но у меня и у самого кое-что осталось. Не побрезгуй! Долгодольское зелье, высший сорт! Набивай трубочку, а я сбегаю поищу, чем подкрепиться. Пора спускаться на землю! Мы, Тукки и Брендибэки, в небесах долго не выдерживаем... Вершины не про нас.
– Не про нас, – признался Мерри. – Во всяком случае, пока. Уж не про меня – это точно... Но зато мы теперь их видим, эти вершины, и чтим их, правда? Я думаю, каждый должен любить то, что ему положено по его чину, и не мучиться. Надо же с чего-то начинать, надо иметь корни – а чернозем у нас, в Заселье, хороший, и глубина – в самый раз!.. Но есть вещи и глубже, и выше. Если бы их не было, никакой Старикан Гэмги не смог бы мирно копаться в своем огороде, что бы он сам про это ни думал! Хорошо, что я хоть одним глазком глянул наверх... Не пойму только, с чего это я так разговорился. Дай-ка мне скорее щепотку зелья и достань, пожалуйста, трубочку из моего мешка, если она в целости!
Тем временем Арагорн и Гэндальф направились к Главному Управителю Обителей Целения и посоветовали ему подольше не отпускать Фарамира и Эовейн и окружить их особым вниманием.
– Королевна Эовейн вскоре пожелает подняться с постели и покинуть Обители, – предупредил Арагорн, – но, если Целителям удастся ее удержать, надо, чтобы она пробыла у вас хотя бы с десяток дней.
– Что касается Фарамира, – прибавил Гэндальф, – вскоре ему так или иначе станет известно, что отец его умер. Но правда о безумии Наместника до времени должна быть скрыта от его сына. Он не должен знать ее, пока не поправится и не приступит к своим новым обязанностям. Проследите, чтобы свидетели – Берегонд и периан – не проговорились.
– А второй периан, по имени Мериадок? Он тоже пока еще находится под моей опекой, – напомнил Управитель.
– Скорее всего, завтра он сможет встать. Разрешите ему, если попросит. Может, под присмотром друзей, даже погулять по саду.
– Сколь живучее племя! – подивился Управитель, качая головой. – Прочностию они подобны кремню!
У входа в Обители между тем собралась толпа, желавшая видеть Арагорна, и, когда он появился, все устремились следом. Едва успел он встать из-за трапезы, как люди окружили его с просьбами: кто умолял исцелить родича, кто – друга, умирающего от ран или пораженного Черной Немощью. Тогда Арагорн встал, и вышел к толпе[572], и послал за сыновьями Элронда, и до поздней ночи они втроем врачевали и целили несчастных. По городу разнеслась молва: „Король! Король вернулся!“ Скорые на язык гондорцы в первый же день прозвали Арагорна Эльфийским Камнем – по зеленому камню, сверкавшему у него на груди. Так подтвердил его собственный народ имя, предреченное Арагорну в колыбели.
Когда же силы покинули Арагорна, он завернулся в плащ, незаметно ушел из города, вернулся в свой шатер и заснул на краткое время. А рано утром на Белой Башне взвился флаг Дол Амрота – белый корабль на синей воде, подобный белому лебедю, и все дивились, глядя на Башню и гадая: вправду город их посетил Король или то было видение?
Глава девятая.
ПОСЛЕДНИЙ СОВЕТ
Настало первое утро после битвы, и было оно ясным. По небу плыли легкие облака, ветер сменился на восточный. Леголас и Гимли, поднявшись чуть свет, испросили разрешения покинуть военный стан – им не терпелось подняться в Город и повидаться с Мерри и Пиппином.
– Рад был узнать, что они живы, – говорил Гимли. – Натерпелись мы с ними горя в роханских степях! Жаль было бы, если такие труды и пропали бы впустую!
Эльф с гномом рука об руку вошли в Минас Тирит, и горожане на улицах дивились, видя столь странную пару. Леголас был прекрасен лицом, как ни один человек никогда не был и не будет. Он шел по утренним улицам, напевая какую-то эльфийскую песню чистым, звонким голосом, а Гимли тяжело шагал рядом, поглаживая бороду и глазея по сторонам.
– В работе с камнем они понаторели, – сделал он заключение, внимательно осмотрев стены домов. – Но кое-где кладка могла бы быть получше, да и камни мостовой я бы пригнал ровнее. Когда Арагорн примет здешние дела, надо будет предложить ему службу каменщиков из Одинокой Горы. Тогда у него будет столица всем на зависть!
– Тут слишком мало садов, – посетовал Леголас. – Эти дома мертвы. Здесь недостает зелени, которая росла бы и радовалась солнцу. Если Арагорн действительно примет здешние дела, Лесной Народ пришлет ему в дар певчих птиц и деревья, которые никогда не умирают...
Наконец они предстали перед князем Имрахилом, и Леголас, взглянув на него, поклонился в пояс, ибо признал в князе эльфийскую кровь.
– Приветствую тебя, о князь! – воскликнул он. – Давно покинули рощи Лориэна соплеменники Нимродэли, но, видимо, не все они отплыли из гаваней Амрота на запад[573], за Море!
– Наши легенды говорят то же самое, – ответил князь. – И все же вот уже много лет не видели мы у себя сыновей благородного племени эльфов, и я дивлюсь нашей встрече в эти дни войны и скорбей. Что привело тебя сюда?
– Я – один из Девяти, что начали свой путь из Имладриса, ведомые Митрандиром, – молвил Леголас. – А прибыл я сюда вместе с моим другом, гномом Гимли, и Повелителем Арагорном. Мы хотим видеть наших друзей – Мериадока и Перегрина, которые, как говорят, находятся под твоей опекой.
– Вы найдете их в Обителях Целения. Я провожу вас туда, – предложил Имрахил.
– Нам довольно будет и менее достойного провожатого, – поклонился Леголас. – Ибо я принес тебе весть от Арагорна. Он не хотел входить в Город до срока, но сейчас явилась безотлагательная необходимость немедленно собрать совет военачальников, а посему Король просит тебя и Эомера Роханского спуститься к его шатру, где вас уже ожидает Митрандир.
– Мы явимся незамедлительно, – обещал Имрахил, и, обменявшись учтивостями, они расстались.
– Вот благородный муж и великий вождь племени людского! – молвил вслед ему Леголас. – Какова же была слава Гондора в пору расцвета, если даже теперь, на закате, являются в нем подобные мужи?
– А какие у них были каменщики! – подхватил Гимли. – Древние постройки сработаны добротнее всего. Обычная история у людей! Все-то они ждут урожая, сеют пшеницу – и вдруг грянут весенние заморозки, или летний град побьет поля, и где он, урожай, где они, обещания?
– Однако редко бывает, чтобы пропал весь посев, – возразил Леголас. – Иной раз переждет зерно непогоду, схоронившись где-нибудь в пыли и перегное – а потом возьмется и прорастет[574], когда уже и не ждет никто. Дела людей еще и нас переживут, Гимли!
– И все же в конце концов останется только руками развести. Всем их делам и замыслам одно название: могло-быть-да-нету...
– Будущего не дано провидеть даже эльфам, – вздохнул Леголас.
Тут подошел провожатый от князя Имрахила, посланный доставить эльфа и гнома в Обители Целения. Хоббитов они застали в саду, и встреча получилась радостной. Друзья долго гуляли среди деревьев и беседовали, наслаждаясь временным покоем и отдыхом на утреннем ветру, что овевал верхние ярусы города. Когда Мерри устал, все четверо устроились на стене спиной к зеленому саду и лицом к сверкающему на солнце Андуину, катившему волны в такую даль, где даже зоркие глаза Леголаса не могли ничего разглядеть, – к широким равнинам, в зеленую дымку Лебеннина и Южного Итилиэна.
Беседа продолжалась, но Леголас смолк и вглядывался вдаль – туда, откуда светило солнце. В небе над Андуином парили большие белые птицы, явно прилетевшие с Моря.
– Смотрите! – вскричал эльф, заметив их. – Чайки! Они летят в глубь Средьземелья. Но почему? Эти птицы снова растревожили мне сердце! В первый раз я увидел их у Пеларгира, когда мы скакали к кораблям, на бой. Я услышал их крик и сразу остановился как вкопанный. Война сразу вылетела у меня из головы. Чайки кричали и плакали, и в их жалобах звучала весть о Море. Увы! Море! Я так его и не увидел. Но у каждого из моих сородичей в сердце заложена тоска по Морю, и будить ее опасно. Горе мне! Зачем только я услышал тех чаек?.. Не будет мне больше покоя под сенью дубов и вязов...
– Не говори так! – возразил Гимли. – Нам еще предстоит многое увидеть в Средьземелье! Нас ждут великие дела. Ежели все Благородное Племя надумает отправиться в Гавани, мир для тех, кто обречен остаться, сделается гораздо скучнее!
– Да уж, скука будет ужасная, – поддержал его Мерри. – Ты уж не уходи в Гавани, Леголас! Тут, в Средьземелье, всегда найдутся существа, кому ты будешь нужен, большие и маленькие, – и будь уверен, среди них не преминет затесаться парочка мудрых гномов вроде Гимли. Во всяком случае, я очень на это надеюсь! Правда, сдается, худшее в этой войне еще впереди... Скорее бы, что ли, она кончилась, и в нашу пользу, если можно!
– Да что ты каркаешь? – взвился Пиппин. – Ты что, не видишь – солнце светит вовсю, и мы будем вместе еще целый день, а глядишь – и два. К тому же мне не терпится вас послушать. Не тяни, Гимли, начинай! Вы с Леголасом уже раз пятнадцать намекали, что Бродяга втянул вас в какое-то невероятное приключение, но толком от вас ничего не добьешься!
– Тут-то оно светит, солнце, – вздохнул Гимли. – Но я предпочел бы не вызывать из тьмы память о нашем последнем походе. Знай я тогда, чтó мне предстоит, ни за что не вступил бы на Тропу Мертвых – даже ради дружбы!
– На Тропу Мертвых? – переспросил Пиппин. – Я слышал эти слова от Арагорна и все думаю – что бы они значили? Объясни!
– Без особой охоты, – сказал Гимли. – Честно сказать, я там не на шутку опозорился. Это я-то – Гимли, сын Глоина, который всегда считал себя выносливее любого человека и был уверен, что под землей гном всегда даст эльфу десяток очков вперед! Но вышло не так... Меня удержала только воля Арагорна.
– Не только воля! Ведь ты его еще и любишь, – поправил Леголас. – Арагорна любят все, кому довелось узнать его поближе, – даже эта холодная роханская королевна. Мы покинули Дунхаргскую Крепость на ранней заре, за день до того, как туда прибыл Король Рохана. Людей объял такой страх, что никто не пожелал даже взглянуть на наш отъезд – никто, кроме королевны Эовейн, которая лежит сейчас внизу, в Обителях, раненая. Прощание было таким горьким, что у меня защемило сердце...
– У меня сердце щемило только за себя, – признался Гимли. – На остальных меня не хватало. Нет! Я не стану ничего рассказывать!
Он смолк и сжал губы, но Пиппин и Мерри так упрашивали, что в конце концов Леголас сдался:
– Ну хорошо, давайте расскажу я, но ровно столько, сколько надо, чтобы вы успокоились, – не больше. Мне это сделать легче – я не испытывал страха. Человеческие призраки бледны и бессильны. Впрочем, я всегда так думал...
И он коротко поведал о заклятой дороге сквозь горы, о призрачном смотре на горе Эрех и о великом переходе от Эреха к Пеларгиру, городу на Андуине, до которого от Черного Камня девяносто и три лиги пути.
– Четыре дня и четыре ночи, и еще почти целый день мчали нас лошади от Черного Камня, – рассказывал эльф. – Как ни странно это звучит, но я поверил в удачу именно благодаря Тени Мордора. Когда она настигла нас, войско призраков сразу как-то окрепло, уплотнилось, стало куда страшнее и внушительнее. Я разглядел среди них и конных, и пеших, но неслись они все с одинаковой скоростью, молча – только глаза сверкали. На высотах Ламедона они перегнали нас и, не запрети им Арагорн, ушли бы вперед. Он скомандовал – и они вновь заняли свое место. „Даже Мертвые покорны его воле, – подумал я. – Значит, они и впрямь могут сослужить нам службу!“ Первый день мы скакали еще при свете, но наутро солнце уже не встало, а мы, оставив позади Кирил и Рингло, мчались все дальше и дальше. На третий день нас встретил Линхир[575], что недалеко от устья реки Гилраин[576]. Там ламедонцы защищали переправу от разъяренных пиратов из Умбара и харадцев, что поднялись вверх по реке. Но все – и защитники, и нападающие – разбежались, стоило нам только появиться. Все кричали в один голос: „Король Мертвых! Король Мертвых!“ Только у Ангбора, правителя Ламедона, достало мужества нас встретить. Арагорн велел ему собрать своих воинов и, если те смогут перебороть страх, следовать за Серым Войском. „В Пеларгире вы будете нужны наследнику Исилдура“, – сказал он. Мы переправились через Гилраин, обратив в бегство союзников Мордора, и на другом берегу остановились передохнуть. Но вскоре Арагорн поднял нас со словами: „Вставайте! Минас Тирит уже в кольце осады. Как бы город не пал раньше, чем мы придем на помощь!“ И мы, не дожидаясь утра, снова оседлали коней и во весь опор понеслись по лугам Лебеннина.
Леголас остановился, вздохнул и, глядя на юг, тихо пропел:
От Келоса к Эруи[577] струится серебряный свет
По зеленым лугам Лебеннина.
Травы там высоки. Ветер с Моря
Венчики лилий колышет.
О звон золотых колокольцев маллоса[578] и алфирина[579]!..
На зеленых лугах Лебеннина –
Ветер с Моря...
– В песнях моего народа луга Лебеннина зелены, – продолжал эльф. – Но теперь они были темны, серы и пустынны в черной ночи, лежавшей пред нами. Не встречая препятствий, мы мчались всю ночь и весь день, топча траву и цветы, и гнали врагов перед собой, пока не оказались на берегу Великой Реки. Мне пригрезилось, что мы на берегу Моря, ибо Андуин широко разливается в том месте и по его берегам кричат бесчисленные чайки. Там я впервые услышал их крик. Не напрасно предостерегала меня Владычица! Теперь я слышу его везде...
– Что до меня, то я на птиц не глядел, – вмешался Гимли. – Не до того было! Сразу же завязался бой, и нешуточный. В Пеларгире стоял главный умбарский флот – пятьдесят больших кораблей и без счета малых. Многие из тех, кого мы преследовали, достигли гавани раньше нас, и страх пришел туда вместе с ними, так что некоторые суда успели сняться с якоря и отплыть: они пытались уйти вниз по Реке или переждать у противоположного берега. Многие корабли помельче горели. Харадримы, загнанные в ловушку у самой кромки воды, повернулись к нам лицом: они решили не сдаваться и были готовы на все. Увидев, как нас мало, они расхохотались, ибо их войско все еще было огромно. Тогда Арагорн осадил коня и крикнул: „Именем Черного Камня, вперед!“ И тут призраки – а до сих пор они держались позади нас – серой волной хлынули вперед, сметая все на своем пути. До моих ушей доносились приглушенные крики, далекие голоса рогов[580], ропот несчетных голосов – но все это походило скорее на эхо, дальнее эхо какой-то забытой, много лет назад закончившейся битвы. Обнажены были бледные мечи, но я не узнал, так же ли они оказались остры, как прежде, поскольку, кроме страха, Мертвым не потребовалось никакого оружия. Никто не мог противостоять им. Они взобрались на корабли, оставшиеся у причала, и перебрались оттуда по воде на те суда, что бросили якорь посреди Реки. Матросы все до одного обезумели от ужаса и попрыгали за борт. Остались только рабы, прикованные к веслам. Враги разлетались перед призраками, словно осенние листья в бурю, и за считанные минуты мы овладели всем берегом. На каждый из больших кораблей Арагорн послал одного из Дунаданов, чтобы успокоить галерников и снять с них цепи. Еще не кончился этот темный день, а нам уже не с кем было биться. Кто не утонул – бежал на юг, надеясь добраться до родных мест по суше. Странно мне показалось и чудно, что замыслы Мордора сокрушились именно благодаря теням, вызванным из мрака и сеющим страх!.. Враг был разбит его же оружием!