Главная | Обратная связь

СПИСОК ИМЕН И НАЗВАНИЙ.. 871 77 страница

При этих словах глаза Дэнетора снова сверкнули. Прижимая к груди Камень, он выхватил нож и быстро шагнул к носилкам. Но Берегонд метнулся к нему и встал между Наместником и Фарамиром.

– Вот как! – крикнул Дэнетор. – Ты успел выкрасть у меня половину сыновней любви. Теперь ты восставляешь против меня сердца моих слуг? Хочешь, чтобы они отняли у меня сына и отдали тебе? Добро же! Но в одном ты мне помешать не сможешь: распорядиться собственной жизнью так, как мне самому угодно. Эй, ко мне! – закричал он слугам. – Ко мне, если не все из вас предатели!

К нему кинулись двое. Дэнетор выхватил у одного из них факел и бросился назад, в Дом Наместников. Прежде чем Гэндальф успел остановить его, он швырнул факел на груду хвороста. С треском и ревом над каменным ложем взметнулось пламя.

Дэнетор вспрыгнул на стол и, стоя на нем, охваченный дымом и пламенем, поднял лежавший у его ног жезл Наместника и преломил его о колено. Бросив обломки в огонь, он отвесил поклон и лег, обеими руками крепко сжимая на груди палантир. Ходили слухи, что с тех пор каждый, кто осмеливался заглянуть в этот магический камень, – если у него не хватало сил подчинить палантир, – видел в нем только старческие руки, объятые пламенем, и больше ничего.

Гэндальф с болью и ужасом отвернулся и затворил за собой двери. Молча, задумавшись, стоял он у порога, пока внутри гудело и трещало беспощадное пламя. Дэнетор издал один-единственный громкий крик – и умолк навеки, и никто из смертных не видел больше его лица.

 

– Вот и настал конец Дэнетору, сыну Эктелиона, – нарушил молчание Гэндальф. Он обернулся к Берегонду и слугам, окаменевшим от ужаса. – Но настал конец и Гондору, каким вы его знали. К лучшему, к худшему ли, но прежнего Гондора больше нет. Мы стали свидетелями страшных событий. Отбросим же все, что нас разделяет. Между нами вклинился Враг, и мы испытали на себе силу его злобы. Вы попали в сети долга, который призвал вас к несовместным между собой деяниям. Не вы плели эти сети, но подумайте хорошенько, вы, слуги, которые до конца слепо слушались своего Повелителя! Если бы не предательство Берегонда, Полководец Белой Башни Фарамир сгорел бы заживо... А теперь поднимите ваших павших товарищей и унесите их прочь из этого недоброго места! Мы же возьмем Фарамира, Наместника Гондора, и доставим его туда, где он уснет, никем не тревожимый, – или, если судьба решит иначе, спокойно умрет.

Гэндальф и Берегонд подняли носилки на плечи и двинулись к Обителям Целения. Пиппин, понурившись, побрел за ними. Одни только слуги Дэнетора не двинулись следом. Как вкопанные стояли они, не в силах отвести взора от Дома Почивших Наместников. Когда Гэндальф достиг конца улицы Рат Динен, раздался гул, за ним – оглушительный треск, и купол Дома обрушился; к небу взвился столб пламени. Тогда лишь пришли в себя слуги Дэнетора и кинулись вслед за Гэндальфом – прочь из этого места.

У Закрытой Двери Берегонд с горечью оглянулся на мертвое тело привратника.

– Это деяние мне предстоит оплакивать до самой смерти, – сказал он. – Безумие спешки гнало меня вперед, но он отказался внимать мне и выхватил меч. – Ключами, снятыми с мертвого, Берегонд запер Дверь и добавил: – Ключ этот я вручу Фарамиру.

– За отсутствием Наместника власть временно принял князь Дол Амрота, – сказал Гэндальф. – Но пока его нет рядом, я возьму ответственность на себя. Прощаю тебя, Берегонд. Спрячь ключ и держи у себя, покуда в Городе не восстановится порядок!

Потянулись улицы верхних ярусов, и наконец – уже в полном свете утра – процессия добралась до порога Обителей Целения. Это были светлые и прекрасные здания, предназначенные для ухода за страждущими. Сейчас Обители готовились принять с поля боя раненых и умирающих. Стояли эти дома невдалеке от ворот Цитадели, у южной стены шестого яруса. Вокруг цвел сад и зеленели поросшие деревьями лужайки – это были единственные деревья на весь огромный город. При Обителях жило несколько женщин, оставшихся в Минас Тирите по особому разрешению, – они славились непревзойденным искусством в уходе за больными и врачевании.

Гэндальф и остальные уже стучались с носилками у главного входа в Обители, когда город содрогнулся от страшного крика, донесшегося от Ворот. Но, вонзившись в небо, крик потерял силу и, подхваченный ветром, постепенно замер вдали. Так ужасен был этот вопль, что сердца у всех замерли, но уже через мгновение на душе у людей стало легко, как уже давно не бывало, – почитай, с того самого дня, как с востока пришла Тьма. Показалось даже, будто свет утра стал яснее и сквозь тучи на миг проглянуло солнце.

 

Но Гэндальф был суров и печален. Оставив Фарамира на попечение Пиппина и Берегонда, он поспешил подняться на ближайшую стену и замер там, как белое изваяние, глядя на озаренное солнцем поле. Данным ему свыше особым зрением он сразу увидел все, что произошло внизу, и, когда Эомер, оставив сражение, склонился над телами павших, Гэндальф со вздохом завернулся в серый плащ и сошел вниз. Пиппин и Берегонд встретили его у порога Обителей; он стоял глубоко задумавшись.

Хоббит и человек смотрели на него, недоумевая. Но волшебник еще долго хранил молчание.

– Друзья мои! – молвил он наконец. – Жители этого города и вы, пришельцы из западных стран! Мы с вами стали свидетелями событий печальных, славных и великих. Скорбеть нам или радоваться? Казалось бы, случилось то, на что мы не могли и надеяться. Полководец Врага уничтожен: вы слышали крик его предсмертного отчаяния. Но он успел причинить нам слишком много горя. Потери наши весьма и весьма тяжки. Я мог бы предотвратить их, не помешай мне безумие Дэнетора. Враг проник в самое сердце Города. Увы! Теперь только стало мне ясно, каким образом он нашел доступ сюда. Наместники считали, что никто не может проникнуть в их тайну, но я давно догадывался, что в Белой Башне хранится по крайней мере один из Семи Зрячих Камней. Пока Дэнетор был мудрее и сильнее, он не решался им воспользоваться, тем более – бросить вызов Саурону, ибо знал пределы собственных сил. Но мудрость в конце концов изменила ему. Опасность постучала в двери его покоев – и он посмотрел в Камень, и поддался Вражьему обману. Когда Боромир отбыл на север, Дэнетор, судя по всему, начал заглядывать в Камень все чаще и чаще. Наместник Гондора был слишком тверд духом, чтобы подчиниться воле Черной Силы, но видел он в Камне только то, что Сила эта разрешала ему увидеть. Не сомневаюсь, что Дэнетор много раз получал ценные для него сведения, но зрелище огромной мощи Мордора, каким его беспрестанно потчевали, заронило в его сердце сомнение, а потом и уныние, и разум его помутился.

– Понял! – воскликнул Пиппин, вздрогнув от воспоминания о пережитом. – Дэнетор отлучился к Фарамиру, и вдруг смотрю – возвращается сам на себя не похожий, словно это и не он вовсе, а какой-то дряхлый и сломленный чужой старик...

– В час, когда Фарамира принесли в Башню, многие из нас видели странный свет в окне верхнего покоя, – подтвердил Берегонд. – Правда, свет мы замечали и раньше. В городе шла молва, будто Наместник время от времени вступает в мысленную борьбу с Врагом.

– Увы! – отозвался Гэндальф. – Стало быть, моя догадка верна! Воля Саурона исподволь проникла в Минас Тирит. В итоге мне пришлось надолго задержаться в Городе – и я должен задержаться еще, ибо во мне нуждается не только Фарамир. Необходимо встретить тех, кто сейчас идет сюда. Там, внизу, на поле, глазам моим открылось печальное зрелище, и сердце мое скорбит о случившемся, но кто знает, не ждут ли нас скорби еще горшие?.. Идем со мной, Пиппин! А тебе, Берегонд, придется возвратиться в Башню и доложить начальнику Стражи о том, что произошло. Боюсь, по долгу службы ему придется изгнать тебя из Гвардии. Скажи ему тогда, что я советую – если, конечно, он захочет считаться с моим мнением – отослать тебя в Обители Целения, где бы ты смог прислуживать своему Командиру. Когда он очнется – если только он очнется, – будь при нем неотлучно. Ведь это ты спас его от смерти на костре! Иди! Я скоро вернусь!

С этими словами Гэндальф повернулся – и, кликнув Пиппина, поспешил в нижние ярусы. Пока они шли, хлынул, гася пожары, серый дождь, и, куда ни падал взгляд, со всех сторон поднялись к небу клубы дыма.

 

Глава восьмая.

ОБИТЕЛИ ЦЕЛЕНИЯ

 

Пелена слез и усталости застилала глаза Мерри, когда процессия приблизилась к обрушенным воротам Минас Тирита. Мерри не замечал ни исковерканной земли, по которой шел, ни витавшего надо всем духа смерти. Воздух загустел от дыма и огня, над битвищем стоял смрад – горели военные машины: одни занялись пламенем прямо на поле, другие рухнули в пылающие ямы, где скопилось к тому же немало трупов. Здесь и там высились полусгоревшие туши зверей-исполинов. Многих уложили каменные снаряды, у некоторых из глаз торчали метко пущенные стрелы лучников Мортонда. Дождь, ветром отнесенный к северу, прекратился; блеснуло солнце, – но в нижних ярусах еще дотлевали пожарища, и удушливый запах гари все не выветривался.

На поле битвы уже трудились люди, расчищая путь через завалы тел и обломков. Из города спешили с носилками. Эовейн осторожно переложили на мягкие перины, а тело Короля накрыли златотканым покрывалом. Вокруг встали роханцы с зажженными факелами, но бледным казалось в свете дня это колеблющееся на ветру пламя...

Так вступили в столицу Гондора Теоден и Эовейн, и все обнажили головы и поклонились им. Процессия миновала пепелище нижнего яруса и каменными улицами потянулась дальше – наверх. Восхождение, как показалось Мерри, тянулось сто лет; все было как в отвратительном сне, когда ни в чем нет смысла и надо куда-то дойти, но куда именно – не вспомнить.

Свет факелов, которые несли впереди, начал мало-помалу меркнуть и сгинул. Мерри оказался в темноте и подумал: „Это подземный ход, который ведет в могилу. Мы останемся там навсегда“. Тут в его грезы внезапно вторгся живой голос:

– Мерри! Вот удача! Наконец-то!

Хоббит поднял взгляд, и туман перед его глазами слегка поредел. Это же Пиппин! Они стояли лицом к лицу посреди какой-то узкой улочки; если не считать их двоих, улочка была совершенно пуста. Мерри протер глаза.

– Где же Король? – удивился он. – А Эовейн?

Тут он пошатнулся, опустился на какое-то крылечко, и по его щекам снова потекли слезы.

– Все ушли наверх, в Цитадель, – объяснил Пиппин. – Ты, видно, клевал носом и свернул не на ту улицу. Тебя хватились, и Гэндальф послал меня на розыски. Мерри, старина!.. Как здорово опять тебя увидеть! Только, я погляжу, ты совсем без сил, так что не буду к тебе пока приставать. Ответь только – ты цел? Тебя не ранили?

– Да нет, – подумав, ответил Мерри. – Вроде не ранили. Только вот правой рукой не пошевелить. Это с тех пор, как я его ударил. А мой меч сгорел, будто щепка.

Пиппин нахмурился.

– Пошли-ка со мной, приятель, и чем скорее, тем лучше, – другим, озабоченным голосом заявил он. – Надо бы тебя отнести, конечно, да тяжеленько будет... С другой стороны, самому тебе тоже не дойти. Они, брат, зря не положили тебя на носилки вместе с остальными. Их, конечно, можно понять – столько всего стряслось кругом! Бедного маленького хоббита немудрено было и проглядеть.

– Иногда это бывает не так плохо, – без выражения откликнулся Мерри. – Меня тут недавно проглядел один... Хотя нет, не буду. Пиппин! Помоги мне, ладно? Гляди – опять темно стало, и рука что-то совсем холодная...

– Ну, будет, Мерри, будет глупости говорить, – засуетился Пиппин. – Обопрись-ка на меня, и пойдем. Потихонечку-полегонечку. Тут близко.

– Ты меня хоронить ведешь? – вдруг спросил Мерри.

– Да ты что?! – Пиппин чуть не сел, услышав это. Сердце у него сжалось от жалости и тревоги, и он как можно бодрее объявил: – Мы идем в Обители Целения, вот куда!

 

Пройдя по узенькой улочке между каменными домами и внешней стеной четвертого яруса, они вышли на главную дорогу, ведущую к Цитадели. Мерри шатался и шевелил губами, как будто спал на ходу.

„Так я его никогда не доведу, – вконец упал духом Пиппин. – Неужели никто не поможет? Я бы сбегал за подмогой, но оставить-то его тут нельзя...“

В этот миг, к его удивлению, сзади послышался топот мальчишечьих ног; когда парнишка поравнялся с ними, Пиппин узнал Бергила, сына Берегонда.

– Эй, Бергил! Ты куда? – окликнул его хоббит. – Рад тебя видеть, а еще больше рад, что ты жив!

– Я теперь посыльным у Целителей, – кинул Бергил на ходу. – Мне некогда болтать!

– И хорошо! – обрадовался Пиппин. – Ты только передай Целителям, что у меня на руках больной хоббит – то есть, по-вашему, периан! Он прямо с поля битвы. Похоже, сам не дойдет. Если Митрандир там, скажи ему. Он будет рад, что периан нашелся!

Бергил помчался дальше.

„Подождем-ка лучше тут“, – рассудил Пиппин.

Он осторожно посадил Мерри у края дороги, на солнышке, сел рядом и пристроил голову друга у себя на коленях. Осторожно ощупав Мерри, он взял его руки в свои. Правая была холодна как лед.

Вскоре появился и сам Гэндальф. Он наклонился и, погладив Мерри по голове, бережно поднял его на руки.

– Этого хоббита следовало внести в Город с великими почестями, – сказал волшебник. – Я верил в него, и он отплатил мне сторицей. Если бы я не уговорил Элронда и вы оба остались в Ривенделле, сегодняшний печальный день принес бы нам еще больше горя... – Он вздохнул и добавил: – Но теперь у меня одной заботой больше. А исход битвы, увы, еще неясен...

 

Наконец Фарамир, Эовейн и Мериадок были приняты на попечение Целителей и уложены в постель. Они попали в искусные руки. Несмотря на то, что в дни общего упадка Предание в его былой полноте повсеместно подверглось забвению, Целители Гондора еще не утратили прежнего мастерства и были весьма искушены в заживлении ран, уходе за ранеными и лечении всех болезней, которыми страдали в ту пору смертные к востоку от Моря. Кроме разве что одной – старости. Против нее средства так и не отыскалось. Срок жизни гондорцев сократился к тому времени так, что они почти уравнялись с людьми обычными. Мало кто мог похвалиться, что встретил столетний юбилей в полном здравии, – исключая разве тех, в чьих жилах текла более чистая кровь Людей Запада.

В последнее время мудрость и умение Целителей столкнулись с неразрешимой загадкой. В Гондоре появилась новая, неисцелимая болезнь, о которой доселе никто не слыхивал. Целители прозвали ее Черной Немощью[566], ибо эту хворь напускали Назгулы. Пораженный ею человек постепенно погружался в глубокий непробудный сон, замолкал, холодел как мертвый – и в конце концов умирал. Целители заподозрили, что невеличек и королевна Рохана занемогли – и очень тяжко – именно этим недугом. До полудня они изредка бормотали во сне, и сиделки прислушивались к их бессвязному лепету в надежде, что больные проговорятся и расскажут, что их беспокоит. Но вскоре оба мало-помалу начали погружаться во тьму, и, когда солнце стало клониться к западу, серая тень легла на их лица. Что до Фарамира, то он сгорал в огне лихорадки, и никто не мог помочь ему.

Гэндальф в великой тревоге ходил от одного больного к другому, и сиделки повторяли ему слово в слово все, что слышали из уст больных. Так минул день. А за стенами города шла великая битва. Надежда то затухала, то разгоралась вновь, и много раз дело оборачивалось для обеих сторон неожиданностью, но Гэндальф выжидал и не вмешивался ни в ход сражения, ни в ход болезни. Наконец небо от края до края запылало огнем заката, и на серые лица больных через оконные проемы упал алый отсвет. На миг показалось, что к раненым возвращается румянец здоровья, – но это была лишь насмешка.

Глядя на Фарамира, старшая из сиделок, Иорэт[567], не могла удержать слез, ибо все любили его.

– Какое несчастье будет, если он умрет, – говорила она, глотая рыдания. – Вот был бы в Гондоре Король, как в старые времена! В древних преданиях говорится – как там?.. „В руке Короля исцеленье найдешь[568]. Сим познáется истинный Владыка“.

Гэндальф, стоявший рядом, ответил ей:

– Быть может, люди надолго запомнят твои слова, Иорэт! В них брезжит проблеск надежды. Ибо не исключено, что Король и впрямь вернулся. Разве тебе не передали странных слухов, которыми полнится город?

– Я кручусь как белка в колесе, откуда мне знать, что болтают в городе? – пожала плечами женщина. – Все, на что я надеюсь, – это что душегубы не ворвутся в Обители и не потревожат больных!

Тогда Гэндальф поспешил в город, и, пока он быстрым шагом шел по улицам, зарево на небе погасло, вершины холмов померкли и равнину окутал пепельно-серый вечер.

 

На заходе солнца Арагорн, Эомер и князь Имрахил возвращались в Город в сопровождении своих латников и полководцев. У Ворот Арагорн молвил:

– Посмотрите на пожар, который зажгло Солнце! Это знак конца и начала. Грядут великие перемены. Но Город и королевство Гондор так долго состояли под опекой Наместников, что негоже мне входить в эти Ворота непрошеным гостем. Я не желаю стать причиной споров и нестроений. В дни войны это лишнее. Я не войду в Город и не заявлю никаких прав на престол, пока не станет ясно, кто превозмог – мы или Мордор. Мои шатры будут стоять здесь, на поле, и здесь я буду ждать, пока Правитель Города не окажет мне должного гостеприимства.

– Но ты уже развернул королевское знамя, и все видели на нем герб Элендила, – возразил Эомер. – Стерпишь ли ты, если этому знаку окажут неуважение?

– Нет, – ответил Арагорн. – Не стерплю. Но я думаю, мой час еще не пробил. Я хочу мира со всеми, кроме Врага и его слуг.

Тут заговорил князь Дол Амрота:

– Если ты прислушаешься к голосу того, кто состоит с Дэнетором в близком родстве, я осмелюсь высказать свое мнение. Твой поступок мудр, о Повелитель. Дэнетор наделен сильной волей и горд, но лета его весьма преклонны, и с тех пор, как ранили его сына, он уже совершил немало необъяснимых поступков. И все же – разве пристало тебе стоять у дверей, как нищему?

– Зачем же нищему? – повернулся к нему Арагорн. – Я – предводитель Следопытов, а они не привыкли жить в городах и домах из камня – вот и все.

И он отдал приказ свернуть знамя, а затем снял с себя Звезду Северного Королевства и передал на хранение сыновьям Элронда.

 

Князь Имрахил и Эомер Роханский оставили Арагорна у Ворот и вступили в город. Пройдя сквозь шум и ликование улиц, они поднялись в Цитадель и вступили в Башенный Зал, надеясь увидеть там Наместника. Но кресло Дэнетора пустовало, а перед троном покоился на высоком одре Теоден, король Рохирримов; двенадцать факелов пылало вокруг, и двенадцать воинов Рохана и Гондора несли стражу при усопшем. Смертный одр короля убран был в цвета Рохана – зеленый и белый, но покрывало, немного не доходившее до плеч, переливалось золотом; на груди Короля лежал обнаженный меч, а у ног его покоился щит. Свет факелов мерцал в белоснежных кудрях, как солнце в струях фонтана, и лицо Теодена было прекрасно; оно даже казалось бы молодым, если бы не отметившая чело усопшего печать покоя – покоя, какого молодости стяжать не дано. Казалось, Король не умер, но спит.

Долго стояли Эомер с Имрахилом у тела Короля. Наконец Имрахил нарушил молчание:

– Где же Наместник? И где искать Митрандира?

Ответил ему один из воинов, стоявших в карауле:

– Наместник Гондора пребывает в Обителях Целения.

– А сестра моя, Эовейн? – спросил Эомер. – Почему ей не нашлось места подле Короля? Она достойна таких же почестей. Где ее положили?

И князь Имрахил ответил:

– Госпожа Эовейн была еще жива, когда ее принесли сюда. Разве ты не знаешь об этом?

И в сердце Эомера вошла надежда, а с нею – новая тревога и новый страх. Без единого слова он повернулся и быстро зашагал к выходу. Князь последовал за ним. Уже наступила ночь; в небе вызвездило. Гэндальф тем временем спешил туда же, куда и они, и не один, но в сопровождении незнакомца в сером плаще. Все четверо встретились у двери Обителей, и князь, приветствовав Гэндальфа, молвил:

– Мы ищем Наместника. Нам сказали, что он пребывает в Обителях. Неужели его настигло оружие врага? И где госпожа Эовейн?

– Эовейн здесь. Она жива, но при смерти, – ответил Гэндальф. – Здесь и Фарамир – вы, должно быть, знаете, что его задело отравленной стрелой. Увы – кроме Фарамира, другого Наместника в Гондоре нет, ибо Дэнетор отошел к праотцам и дом его стал пеплом.

Эомер с Имрахилом подивились словам Гэндальфа, но и премного опечалились.

– Воистину, в победе нашей нет радости, ибо заплатить нам пришлось дорого, – молвил Имрахил. – В один день потеряли своих государей Рохан и Гондор. Рохирримами правит отныне Эомер. Но кто будет править Минас Тиритом? Не послать ли все же за Арагорном?

– Он здесь, – отозвался человек в сером плаще, выступая вперед.

В свете фонаря стало видно, что это не кто иной, как Арагорн, но кольчугу его скрывал серый плащ Лориэна, и изо всех знаков королевского достоинства предводитель Следопытов оставил при себе только зеленый камень – дар Галадриэли.

– Я уступил настояниям Гэндальфа и явился, – молвил Арагорн. – Но запомните: пока что я – только командир дунаданов из Арнора. Править Городом, пока не очнется Фарамир, будет князь Дол Амрота. Но я советовал бы тебе, князь, вручить бразды правления Гэндальфу – хотя бы на ближайшие дни, пока война с Врагом еще не окончена.

На этом и порешили. Гэндальф добавил:

– Я бы советовал не тратить времени. Скорее в Обители! Вся надежда – на Арагорна. Ибо мудрая Иорэт вспомнила и пересказала нам древнее слово: „В руке Короля исцеленье найдешь. Сим познáется истинный Владыка“.

Арагорн вошел первым, остальные – за ним. У дверей несли стражу два гвардейца в цветах Цитадели: один был высок и широкоплеч, другой – не выше ребенка. При виде входящих низкорослый стражник разинул рот от удивления, потом рожица его расплылась в радостной улыбке, и наконец он воскликнул:

– Бродяга! Вот так встреча! Я-то вмиг догадался, что на черных кораблях приплыл именно ты! Но все голосили: „Пираты, пираты!“ – и ничего слушать не хотели. Как ты это проделал, а?

Арагорн, рассмеявшись, взял маленького стражника за руку.

– Встреча и впрямь замечательная! – согласился он. – Но ты уж прости – сейчас не до рассказов.

Имрахил, подняв брови, повернулся к Эомеру:

– Слыхал ли ты, как у нас разговаривают с Королями? „Бродяга“! Смею ли я надеяться, что короновать мы его будем все-таки не под этим именем?

Арагорн обернулся и ответил:

– Конечно, не под этим, ибо на высоком древнем языке я зовусь Элессар – Эльфийский Камень и Энвиатар – Обновитель. – И, сняв с груди зеленый камень, он высоко поднял его. – Но мой род – если мне суждено стать основателем рода – примет и то имя, которое вы только что слышали. На высоком языке Нуменора оно звучит не так уж и плохо: Телконтар. Так будут зваться и все мои потомки.

С этим он вошел в Обители и направился в покои, где лежали больные. По пути Гэндальф поведал остальным о подвиге Эовейн и Мериадока.

– Я узнал об этом от них самих, – прибавил он. – Немало времени провел я у их постелей. Прежде чем погрузиться во тьму и оцепенение, они много разговаривали во сне. Вдобавок, мне даровано видеть многое из того, что происходит вдали от меня.

Арагорн подошел сперва к Фарамиру, потом – к Эовейн и, наконец, к Мерри. Взглянув в их лица и осмотрев раны, он вздохнул.

– Придется пустить в ход все силы и знание, какими я обладаю, – промолвил он. – Жаль, нет здесь Элронда – он старший в нашем роду, и ему дана власть над недугами.

Эомер, видя, что Арагорн обременен великой усталостью и печалью, заметил:

– Тебе, верно, следовало бы отдохнуть или хотя бы вкусить пищи!

Но Арагорн ответил:

– Нет, отдыхать я не стану. Больным, особенно Фарамиру, каждая минута может стоить жизни. Теперь не до отдыха.

Он позвал Иорэт и спросил:

– Есть ли у вас в Обителях запасы целебных трав?

– Есть, господин, – отвечала женщина. – Но, боюсь, мало, на всех нуждающихся не хватит. Знать бы, где найти эти травы! Но в городе, по нынешним временам, среди огня и пламени, все вверх дном перевернулось, а мальчишек, что бегают по нашим поручениям, – раз-два и обчелся. Ну, и дороги все перекрыты. Мы уж запамятовали, когда в последний раз видели на рынке телегу из Лоссарнаха! Но пусть высокородный господин не сомневается, что мы делаем все возможное, даже при нынешней скудости...

– Ну, это мы еще увидим, – ответил Арагорн. – Запомни только, что у нас не только трав, но и времени в обрез, а потому на разговоры его надо тратить осмотрительнее. Есть ли у тебя листья травы ателас?

– Ах, ума не приложу, высокородный господин, – всполошилась Иорэт. – Я и названия-то этого не слыхала. Пойти, что ли, спросить у Главного Знатока зелий? Он знает все старые названия...

– Другое название этой травы – королевский лист, – терпеливо пояснил Арагорн. – Может, припомнишь, госпожа? Так называют ее теперь простолюдины в деревнях.

– Ну, эту-то! – махнула рукой Иорэт. – Так бы высокородный господин и говорил с самого начала. Нет, мы ее не держим. Мне и невдомек было, что она годится на что-нибудь, эта трава. Бывало, идем мы с сестрами по лесу, а я им и говорю: „Вот королевский лист, сестрички, – так прямо и говорю. Странное, говорю, название! И почему эти листики так кличут, ума не приложу! Будь я королем, уж я бы для своего сада выбрала что-нибудь попригляднее“. Пахнут они, правда, приятно, если растереть их в ладонях. Хотя „приятно“ – не то слово. Если у свежести есть запах, то это он и есть...

– Все правильно, – остановил ее Арагорн. – Послушай-ка, матушка! Если ты любишь Фарамира, дай отдых языку, а я дам работу твоим ногам. Эту траву надо разыскать, слышишь? Весь город перетряхни, госпожа, а хоть один листочек да принеси!

– А если не отыщется, – вмешался Гэндальф, – я сам поскачу в Лоссарнах, а Иорэт посажу за спиной – и пусть она покажет мне лес, где растет эта трава, только к сестрам ее мы съездим как-нибудь в другой раз! Скадуфакс научит ее, что значит спешить!

Отправив Иорэт, Арагорн приказал сиделкам нагреть воды, а сам сел возле Фарамира и, держа его за руку, положил ладонь ему на лоб. Лоб был мокр от пота. Фарамир не пошевелился и ничем не показал, что он чувствует прикосновение Арагорна. Казалось, дыхания в его груди почти нет.

– Жизнь уходит из его тела, – молвил Арагорн, поворачиваясь к Гэндальфу. – Но причиной тому вовсе не рана. Смотри! Она уже затягивается! Если бы ты оказался прав и его действительно ранил Назгул, Фарамир умер бы той же ночью. Скорее всего это была стрела какого-нибудь южанина. Ее сохранили?

– Стрелу вынул я, – припомнил Имрахил. – Но где же было ее сохранить, когда меня ждала битва? Стрела как стрела – точнее, это была даже не стрела, а дротик, какими действительно пользуются все южане. Но мне показалось, что дротик все-таки летел сверху и был выпущен Крылатой Тенью. Иначе как объяснить жар и беспамятство? Ведь рана не так уж и глубока, да и для жизни не опасна. Как ты это объясняешь?

– Думается, здесь все сошлось воедино, – сказал Арагорн. – Усталость, гнев отца, рана – и, что хуже всего, Черное Дыхание. Воля Фарамира крепка, но он побывал в опасной близости от Тьмы еще до битвы за стенами. Тень ее наползала на него постепенно, исподволь, а он, сражаясь за сторожевые посты, не замечал этого. Если бы только я подоспел раньше!

 

В покой вошел Главный Знаток зелий.

– Высокородный господин спрашивал про королевский лист? – осведомился он с поклоном. – Да будет ему известно, что это название простонародное. Наука именует сию траву ателас. Но те, кто не забыл еще высокого языка Валинора...[569]

– Мне нужна трава, и мне все равно, как ее называть – асеа аранион или королевский лист, лишь бы она отыскалась, – прервал его Арагорн.

– Прошу простить меня, достойный господин, – снова поклонился Знаток. – Вижу, вы человек ученый, не просто военачальник. Но увы! Мы не держим этого снадобья в Обителях Целения. Сюда попадают только тяжелораненые и одержимые различными недугами. Эта же трава, насколько мне известно, не имеет целительной силы – только освежает воздух и распространяет приятное благоухание, рассеивая мимолетную усталость... Если, конечно, не принимать всерьез разных стишков сомнительного происхождения, которые женщины, вот как досточтимая Иорэт, например, повторяют, не вникая в значение слов:

 

Когда повеет черной мглой

И встанут призраки стеной,

Чтоб свет в кромешной тьме не гас,

Приди на помощь, ателас,

И, умирающих целя,

Вернись в ладони Короля!

 

Мне известны сии слова, но я привык считать, что это просто побасенка из тех, что вечно на языке у говорливых кумушек. Посудите сами, любезнейший, много ли тут смысла? Однако справедливости ради следует отметить, что старожилы лечатся от головной боли, дыша отваром этой травы...

– Тогда, именем Короля, беги и отыщи мне какого-нибудь запасливого старика – только, ради всего святого, посообразительнее и не слишком начитанного, а то, чувствую, толку не будет! – вскричал Гэндальф.

 

Арагорн опустился на колени подле Фарамира и положил руку ему на лоб. Видно было, что идет жестокая борьба. Арагорн побледнел от усталости. Время от времени он повторял имя Фарамира, но голос его звучал все тише и тише, будто он углублялся в неведомую темную долину в поисках заблудившегося друга и звал его по имени.

Наконец в комнату влетел Бергил и вручил Арагорну шесть листиков, завернутых в тряпицу.