Модерн в зарубежном и русском искусстве рубежа ХІХ-ХХ веков

Оппозиционность искусства прозе буржуазных отношений приобретает не столько нравственно-эстетическую и социальную окраску, сколько собственно эстетическую: главное зло, которое приносит с собой буржуазный мир – равнодушие к красоте, атрофия чувства прекрасного. В воспитании этого чувства всеми доступными искусству средствами видится теперь гуманистическая миссия художника. Большая роль в этом процессе принадлежала группам художников «Мир искусства», яркими представителями которой были художники А. Бенуа, В. Серов, М. Врубель и др. и «Голубая роза» (Борисов-Мусатов, Сарьян, Кузнецов, Судейкин). Вообще русский модерн не отличается такой чистотой стиля как западноевропейский, и поэтому достаточно трудно определить, кто есть кто среди художников, даже объединенных в отдельные группы. Более четко модерн представлен в творчестве Сомова, Головина, Бакста, Борисова-Мусатова, Рериха и Врубеля. Правда, что касается книжной и журнальной графики, то тут наши художники были гораздо ближе к классическому модерну.

Важной особенностью данного периода является выравнивание прежде неравномерного развития отдельных видов искусства: рядом с живописью становится архитектура, декоративно-прикладное искусство, книжная графика, скульптура, театральная декорация.

В архитектуре, в короткий период господства стиля модерн, наиболее полно воплотившем основные тенденции, жанры, направления развития русского модерна, был Ф.О. Шехтель. Творчество этого мастера охватывает, по существу все виды архитектурного строительства – частные особняки, доходные дома, здания торговых фирм, вокзалов.

Типичным и наиболее совершенным образцом раннего модерна в Росси является особняк Рябушинского в Москве, построенный Шехтелем в 1900-1902 гг. Архитектор уходит от традиционных заданных схем построения, утверждая в планировке здания принцип свободной асимметрии. Каждый из фасадов особняка скомпонован по-своему. Здание представляет собой сочетание пластично, скульптурно трактованных объемов, образующих уступчивую композицию. Это свободное развитие объемов в пространстве демонстрирует свойственный модерну принцип уподобления архитектурной постройки органической форме. Характерным приемом модерна является применение в застеклении окон цветных витражей. Здание опоясывает широкий мозаичный фриз со стилизованными изображениями ирисов, объединяющий разнохарактерные по композиции фасады.

Прихотливо-капризные извивы линий являются одним из самых распространенных орнаментальных мотивов модерна. Многократно повторяясь в рисунке мозаичного фриза, в ажурных переплетах оконных витражей, в узоре уличной ограды и балконных решеток, этот мотив особенно богато разыгран в декоративном убранстве интерьера, достигая своего апогея в причудливой форме мраморных перил, мраморной же лестницы, трактованных в виде взметнувшейся и опадающей волны.

Оформление интерьеров - мебель и декоративное убранство также выполнены по проектам Шехтеля. Чередование сумрачно-затененных и светлых пространств, разнообразие фактурных контрастов, обилие материалов, дающих причудливую игру отраженного света (мрамор, стекло, полированное дерево), окрашенный свет оконных витражей, наконец, причудливая конфигурация пространственных ячеек и асимметричное расположение дверных проемов, многократно изменяющее направление светового потока – все это свидетельствует о стремлении к преображению реальности в особый романтический мир.

Сферой наиболее эффективного, уже не только визуального, а универсального преображения действительности становится в то время театр. Театр просто нуждался в модерне, а модерн нуждался в театре. Модерн насквозь театрален, если под театральностью понимать иллюзию жизни. И театр, в свою очередь – это всегда игра, невсамделишность, - то, что лежит в основе модерна. Оба они – и театр, и модерн – склонны к романтизму, синтетичны. Театр объединяет музыку, живопись, актера, а модерн стремиться свести воедино архитектуру, живопись, прикладное искусство.

Русские художники первыми почувствовали эту родственность и ринулись на подмостки, заполнив сцену не только своими роскошными декорациями, но и своим человеческим, личностным началом.

Вершиной достижения модерна – классическим выражением его идеи – стала постановка «Маскарада» Лермонтова в оформлении Головина: красочно орнаментальное, романтичное, загадочное – оно воплощало основную идею модерна: мир – театр, мир – маскарад. Но эта же постановка стала и последним, самым значительным явлением модерна на сцене. После чего пришло другое – революционное время, которому эстетика модерна была органически чужда. И так же, как и на Западе, его сменили урбанистические течения.

Таким образом, в течение второй половины ХІХ - начала ХХ столетий, всего на протяжении 20-30 лет родился, расцвел и угас модерн – стиль, развивающий идей символизма, стремящийся создать вокруг людей эстетически наполненную предметную среду. Нет европейской страны, где так или иначе, не проявился бы модерн. Имея собственные национальные названия, модерн тем не менее имеет много общего, которое позволяет говорить об общеевропейском художественном направлении.

Модерн не вписался в техническую цивилизацию, потому что слишком благоговел перед природой, рисуя свои картины и строя свои дома по ее законам, по законам органических природных форм. Кроме того, он был неисправимым романтиком.

В условиях существования модерна, когда сферы приложения изобразительного творчества необычайно расширяются, формируется новый тип универсального художника, который «умеет все» - написать картину и декоративное панно, исполнить виньетку для книги и монументальную роспись, вылепить скульптуру и «сочинить» театральный костюм. Чертами такого универсализма отмечено творчество Михаила Врубеля.

Неординарность художественного мышления, новизна формы дала возможность художнику открыть новую эпоху в искусстве.

Билет 13. Модерн-образ человека и мира в модерне.

Существование человека объективно всегда носило трагический характер, исходя из самого факта конечности земной человеческой жизни. Своеобразную психотерапевтическую функцию, призванную смягчить изначальный трагизм жизнеустройства, выполняли и выполняют различные мировые религии, религиозные секты и движения. Широкое распространение и успех учений, обращающихся к трансцендентным сферам, во многом обусловлено обещанием вечности, приобщением человека к чему-то большему и стабильному, чем его быстротечная жизнь.

В средневековой Европе до Реформации повседневная жизнь, поступки человека определяли его место в вечности. Кальвинистская Реформация Римско-католической церкви изменила эти представления о возможности самоспасения человека, как ограничивающее полноту божественного суверенитета. Безысходность предопределенности человеческого места в вечности обесценила все усилия по соотнесению повседневной жизни, человеческих дел и помыслов с трансцендентным, позволив человеку, в конечном счете, поступать так, как будто ничего разумного, находящегося сверх, длительнее и могущественнее человека просто не существует. Это ощущение личностной свободы, прежде всего в повседневности, позволило реализовывать жизненный проект без необходимости как-то коррелировать свои действия с миром сверхъестественного, исходить из его возможного одобрения или осуждения. Эпоха модерна постулировала, что определение истинности и ложности событий, фактов поддается верификации, подлежит подтверждению или опровержению эмпирическим путем.

С началом Нового Времени в Европе ускорился процесс десакрализации мира, часть функций, которые ранее безраздельно находились в ведении церкви, постепенно стали переходить к возникшему национальному государству. В XIX веке начался процесс самоотожествления человека с различными идеологиями, в том числе социалистической и либеральной, а позднее, в тридцатые годы XX века, и национал- социалистической.

Человек модерна пытается в рамках личной биографии разрешить трагическое противоречие между потенцией индивидуального разума и конечностью физического существования. В качестве паллиатива для решения этой задачи вполне подходят различные трансвременные сущности, в большей или меньшей степени устойчивые к течению времени в сравнении с индивидуальной продолжительностью человеческой жизни.

В XX веке к служителям культа и идеологам добавились генетики, медики, психотерапевты, т.е. проблема смысла и конечности человеческой жизни стала постепенно переходить в сферу ответственности науки в целом и медицины в частности. Отсюда всепоглощающая забота о теле, здоровом образе жизни, правильном, рациональном питании, посещение оздоровительных центров, спортивных клубов. В эпоху модерна тело впервые осознается как главная ценность, которой обладает человек.

Долгое время примирение человека с конечностью жизни обеспечивалось компенсаторными культурными механизмами, которые носили, по существу, мифологический характер. В качестве компенсаторных механизмов в течение длительного исторического времени использовались антропо- и гелиоцентризм (человек как венец творения, Земля - центр мира). Развитие науки и техники в эпоху модерна во многом девальвировало подобные представления, вытеснило их в сферу мифологического.

Процессы глобализации ослабили компенсаторные возможности национального государства, привели к ограничению национально-государственного суверенитета в экономической, военной, культурной и иных сферах. Эти процессы носят амбивалентный характер, т. е. способны вызывать как большую свободу личностного самоотожествления, так и чувство психологического дискомфорта, вызванного деконструкцией исторически апробированного объекта, с которым человека эпохи модерна связывали чувства национальной общности, сопричастности, сопереживания.

Свобода самоотожествления, модульность человека модерна расширили границы сознания и поведенческих моделей, раздвинули границы нормы, открыли путь для интенсивного инновационного развития. Инновации являются "воздухом", которым "дышат" общество и культура государств модерна. Базовой характеристикой современности является экономикоцентризм. Успешность в экономической сфере предполагает не просто создание новых товаров и услуг, но и новых рынков, что дает наибольшую прибыль.

Генерирование и использование новаций становится жизненно важным экономическим стереотипом. Привычная цепочка "инновация-стереотип" претерпевает наибольшие изменения именно в области стереотипизации, которая теряет свою "основательность" и определенность как норма. Скорее в модернизированном обществе речь идет о гетерогенных стереотипах, отличающихся относительно малым временем существования. Гетерогенность проявляется в отсутствии единого стиля, т.е. в полистилистичности, локальности стереотипа.

Расширение границ стереотипного поведения облегчает распространение инноваций. Благодаря новым возможностям информационных систем новация становится доступна (известна) множеству людей не только в рамках данного государства, но и в различных регионах мира, где для этого созданы необходимые технические возможности.

Сегодня, когда деконструкция затронула прежние самоотожествления человека, его потребность в длительности существования (вечности), впервые в истории, может быть достигнута не опосредованно, т. е. при помощи компенсаторных культурных и психологических механизмов, а напрямую, как решение стоящей перед человеком технологической задачи.

В начале XXI века человечество оказалось в новой, никогда ранее не переживаемой ситуации: продолжая работу по перестройке, утилитарному использованию окружающей среды, материального мира, мы подходим к возможности манипулирования антропологическими параметрами человека при помощи современных средств науки и техники. Возможности перестройки, самомодификации человека открывают новые варианты будущего, вероятность которых ранее либо вообще не рассматривалась, либо не относилась к жанру научных исследований и прогностики.

Развитие науки и техники носит все более ускоряющийся, экспоненциальный характер. Благодаря новым научным открытиям и технологиям становятся возможны практические решения, снимающие трагичность основ жизнеустройства. Уже сегодня существуют крионика, генная инженерия, способные изменить индивидуальную и видовую продолжительность жизни, улучшить ее качество. Динамика научно-технической сферы может вызывать определенную межвидовую конкуренцию между видом гомо сапиенс и его творениями. Так, быстродействие человеческого мозга уступает компьютерным системам, но возможно движение к их симбиозу, способное радикально увеличивать возможности человека. Начиная с астрономической революции Н. Коперника, наука отвергла гелиоцентрическую модель мира, стало очевидно, что человек - "пылинка во Вселенной" и Земля "затеряна" на окраинах Галактики. Для традиционного, религиозного сознания это - шоковое открытие, подрывающее веру в избранность и могущество человека. Но в эпоху модерна человечество все лучше и лучше "справляется" с расстояниями, передачей информации, энергии, транспортировкой вещества, обозначены возможности, варианты развития. Наука и техника становятся определяющими факторами антропологической эволюции вида гомо сапиенс.

Вызовы, на которые мучительно пытается найти позитивный ответ человечество, требуют творческой интерпретации, новой трактовки человеческих возможностей, нестандартных подходов. Референтная западная цивилизация модерности испытывает значительное ускорение социокультурной и научно-технической динамики, поддерживаемый темп повседневных перемен, возможно, не имеет исторических аналогов. Мы являемся свидетелями турбулентной гонки капитализма, калейдоскопической смены окружающих человека вещей. Вещный, материальный мир постепенно теряет свою основательность, длительность временного существования, уподобляясь в чем-то театральным декорациям, неуловимо напоминая мир, созданный Набоковым в романе "Приглашение на казнь".

Зигмунт Бауман приводит данные, содержащиеся в докладе ООН, посвященном Программе развития, свидетельствующие о радикальном росте потребления за последние пятьдесят лет. С 1950 года совокупное мировое потребление товаров и услуг выросло более чем в шесть раз. Основной рост пришелся на страны модерности, наиболее развитые в экономическом отношении государства. Возникает вопрос об устойчивости данной модели развития, определяемой ресурсным потенциалом планеты и адаптационными возможностями человека.

Прогностические модели развития человечества, представляющие собой экстраполяцию сегодняшних тенденций в будущее, не могут учитывать возможные в будущем новые фундаментальные научные открытия и основанные на них практические технологии. Цивилизация модерности представляет собой порождение ускоряющейся социокультурной и научно- технической динамики, которая не только вызывает глобальные проблемы, но творчески интерпретирует их, предлагая инновационные решения. Надежда на осуществление позитивных вариантов развития человечества заключается именно в этих творческих возможностях человека модерности, его веры в науку и технологии.

Это важно еще и потому, что существование человека объективно всегда носило трагический характер, исходя из самого факта конечности земной человеческой жизни. Своеобразную психотерапевтическую функцию, призванную смягчить изначальный трагизм жизнеустройства, выполняли и выполняют различные мировые религии, религиозные секты и движения. Широкое распространение и успех учений, обращающихся к трансцендентным сферам, во многом обусловлено обещанием вечности, приобщением человека к чему-то большему и стабильному, чем его быстротечная жизнь.

В средневековой Европе до Реформации повседневная жизнь, поступки человека определяли его место в вечности. Кальвинистская Реформация Римско-католической церкви изменила эти представления о возможности самоспасения человека, как ограничивающее полноту божественного суверенитета. Безысходность предопределенности человеческого места в вечности обесценила все усилия по соотнесению повседневной жизни, человеческих дел и помыслов с трансцендентным, позволив человеку, в конечном счете, поступать так, как будто ничего разумного, находящегося сверх, длительнее и могущественнее человека просто не существует. Это ощущение личностной свободы, прежде всего в повседневности, позволило реализовывать жизненный проект без необходимости как-то коррелировать свои действия с миром сверхъестественного, исходить из его возможного одобрения или осуждения. Эпоха модерна постулировала, что определение истинности и ложности событий, фактов поддается верификации, подлежит подтверждению или опровержению эмпирическим путем.

С началом Нового Времени в Европе ускорился процесс десакрализации мира, часть функций, которые ранее безраздельно находились в ведении церкви, постепенно стали переходить к возникшему национальному государству. В XIX веке начался процесс самоотожествления человека с различными идеологиями, в том числе социалистической и либеральной, а позднее, в тридцатые годы XX века, и национал- социалистической.

Человек модерна пытается в рамках личной биографии разрешить трагическое противоречие между потенцией индивидуального разума и конечностью физического существования. В качестве паллиатива для решения этой задачи вполне подходят различные трансвременные сущности, в большей или меньшей степени устойчивые к течению времени в сравнении с индивидуальной продолжительностью человеческой жизни.

В XX веке к служителям культа и идеологам добавились генетики, медики, психотерапевты, т.е. проблема смысла и конечности человеческой жизни стала постепенно переходить в сферу ответственности науки в целом и медицины в частности. Отсюда всепоглощающая забота о теле, здоровом образе жизни, правильном, рациональном питании, посещение оздоровительных центров, спортивных клубов. В эпоху модерна тело впервые осознается как главная ценность, которой обладает человек.

Долгое время примирение человека с конечностью жизни обеспечивалось компенсаторными культурными механизмами, которые носили, по существу, мифологический характер. В качестве компенсаторных механизмов в течение длительного исторического времени использовались антропо- и гелиоцентризм (человек как венец творения, Земля - центр мира). Развитие науки и техники в эпоху модерна во многом девальвировало подобные представления, вытеснило их в сферу мифологического.

Процессы глобализации ослабили компенсаторные возможности национального государства, привели к ограничению национально-государственного суверенитета в экономической, военной, культурной и иных сферах. Эти процессы носят амбивалентный характер, т. е. способны вызывать как большую свободу личностного самоотожествления, так и чувство психологического дискомфорта, вызванного деконструкцией исторически апробированного объекта, с которым человека эпохи модерна связывали чувства национальной общности, сопричастности, сопереживания.

Свобода самоотожествления, модульность человека модерна расширили границы сознания и поведенческих моделей, раздвинули границы нормы, открыли путь для интенсивного инновационного развития. Инновации являются "воздухом", которым "дышат" общество и культура государств модерна. Базовой характеристикой современности является экономикоцентризм. Успешность в экономической сфере предполагает не просто создание новых товаров и услуг, но и новых рынков, что дает наибольшую прибыль.

Генерирование и использование новаций становится жизненно важным экономическим стереотипом. Привычная цепочка "инновация-стереотип" претерпевает наибольшие изменения именно в области стереотипизации, которая теряет свою "основательность" и определенность как норма. Скорее в модернизированном обществе речь идет о гетерогенных стереотипах, отличающихся относительно малым временем существования. Гетерогенность проявляется в отсутствии единого стиля, т.е. в полистилистичности, локальности стереотипа.

Расширение границ стереотипного поведения облегчает распространение инноваций. Благодаря новым возможностям информационных систем новация становится доступна (известна) множеству людей не только в рамках данного государства, но и в различных регионах мира, где для этого созданы необходимые технические возможности.

Сегодня, когда деконструкция затронула прежние самоотожествления человека, его потребность в длительности существования (вечности), впервые в истории, может быть достигнута не опосредованно, т. е. при помощи компенсаторных культурных и психологических механизмов, а напрямую, как решение стоящей перед человеком технологической задачи.

В начале XXI века человечество оказалось в новой, никогда ранее не переживаемой ситуации: продолжая работу по перестройке, утилитарному использованию окружающей среды, материального мира, мы подходим к возможности манипулирования антропологическими параметрами человека при помощи современных средств науки и техники. Возможности перестройки, самомодификации человека открывают новые варианты будущего, вероятность которых ранее либо вообще не рассматривалась, либо не относилась к жанру научных исследований и прогностики.

Развитие науки и техники носит все более ускоряющийся, экспоненциальный характер. Благодаря новым научным открытиям и технологиям становятся возможны практические решения, снимающие трагичность основ жизнеустройства. Уже сегодня существуют крионика, генная инженерия, способные изменить индивидуальную и видовую продолжительность жизни, улучшить ее качество. Динамика научно-технической сферы может вызывать определенную межвидовую конкуренцию между видом гомо сапиенс и его творениями. Так, быстродействие человеческого мозга уступает компьютерным системам, но возможно движение к их симбиозу, способное радикально увеличивать возможности человека. Начиная с астрономической революции Н. Коперника, наука отвергла гелиоцентрическую модель мира, стало очевидно, что человек - "пылинка во Вселенной" и Земля "затеряна" на окраинах Галактики. Для традиционного, религиозного сознания это - шоковое открытие, подрывающее веру в избранность и могущество человека. Но в эпоху модерна человечество все лучше и лучше "справляется" с расстояниями, передачей информации, энергии, транспортировкой вещества, обозначены возможности, варианты развития. Наука и техника становятся определяющими факторами антропологической эволюции вида гомо сапиенс.

Вызовы, на которые мучительно пытается найти позитивный ответ человечество, требуют творческой интерпретации, новой трактовки человеческих возможностей, нестандартных подходов. Референтная западная цивилизация модерности испытывает значительное ускорение социокультурной и научно-технической динамики, поддерживаемый темп повседневных перемен, возможно, не имеет исторических аналогов. Мы являемся свидетелями турбулентной гонки капитализма, калейдоскопической смены окружающих человека вещей. Вещный, материальный мир постепенно теряет свою основательность, длительность временного существования, уподобляясь в чем-то театральным декорациям, неуловимо напоминая мир, созданный Набоковым в романе "Приглашение на казнь".

Зигмунт Бауман приводит данные, содержащиеся в докладе ООН, посвященном Программе развития, свидетельствующие о радикальном росте потребления за последние пятьдесят лет. С 1950 года совокупное мировое потребление товаров и услуг выросло более чем в шесть раз. Основной рост пришелся на страны модерности, наиболее развитые в экономическом отношении государства. Возникает вопрос об устойчивости данной модели развития, определяемой ресурсным потенциалом планеты и адаптационными возможностями человека.

Прогностические модели развития человечества, представляющие собой экстраполяцию сегодняшних тенденций в будущее, не могут учитывать возможные в будущем новые фундаментальные научные открытия и основанные на них практические технологии. Цивилизация модерности представляет собой порождение ускоряющейся социокультурной и научно- технической динамики, которая не только вызывает глобальные проблемы, но творчески интерпретирует их, предлагая инновационные решения. Надежда на осуществление позитивных вариантов развития человечества заключается именно в этих творческих возможностях человека модерности, его веры в науку и технологии.

Сегодня нарастает динамическое напряжение между высокоразвитыми странами, движущимися в направлении к постиндустриальному, информационному обществу и странами третьего мира, для которых малодостижимой мечтой является строительство индустриальной цивилизации. Этот конфликт, который часто называют конфликтом севера и юга, опасен по целому ряду причин. Огромна разность демографических потенциалов, уровня жизни, возможности экономической самореализации в мире, где потребительские стандарты заданы западной цивилизацией модерности. Массы людей в странах третьего мира оказались разбужены глобальной массовой культурой, несущей высокие стандарты потребления, референтные модели поведения, в том числе в сфере повседневной жизни. В обозримой исторической перспективе воплотить новые стандарты в жизненную практику вряд ли возможно для абсолютного большинства человечества. Массы разбужены, нарастают миграционные потоки в более благополучные регионы мира, прежде всего в США и Европу.

Историческая практика показывает, что необходимые технические средства, способные снять наиболее острые противоречия на очередном витке развития цивилизации, становятся доступными, когда общество подготовлено к их восприятию, испытывает в них внутреннюю потребность, как артикулированную, так и имплицитную.

Человеку свойственно отождествлять себя с чем-то более устойчивым, длительным и фундаментальным, чем конечная человеческая жизнь, ему присуща тяга к солидарности, групповой идентичности. Стремление к трансвременной культурной идентичности вплоть до начала Нового времени в Европе выражалось в религиозных чувствах, в каком-то смысле дающих иллюзию личного бессмертия.

В Европе Нового времени произошло радикальное изменение отношения к человеческой личности. Социогенез этого процесса был обусловлен трансформациями, происходившими в позднее Средневековье, когда в обществе наметились инновационные процессы, выходящие за рамки, обусловленные социокультурной традицией. Средневековое общество в Европе ограничивало возможность индивидуального выбора, человек ощущал себя членом определенной социальной группы, прихожанином церковного прихода, исполнял определенную гендерную роль, и процесс самоотожествления с определенной коллективной идентичностью был достаточно линеен, предзадан, аскриптивен.

В процессе формирования общества модерности постепенно получала легитимизацию личность нового типа. Индивидуальность, независимость личности от коллектива (общины), получили теоретическое обоснование, актуализировавшись в моральных, эстетических и философских концепциях. Статус человека теряет социальную предзаданность, у личности появляется возможность встраиваться в различные социальные страты, субкультуры, то есть появляется возможность осуществления личной, индивидуальной биографии. Невиданная на более ранних отрезках исторической динамики свобода личностного самоосуществления, привела к еще большей свободе самоотождествления, которое также потеряло аскриптивный статус.

Поль Сартр говорил о том, что в современную эпоху недостаточно просто родиться буржуа, нужно прожить жизнь, как подобает буржуа, что было совершено немыслимо в эпоху Средневековья. Модернити заменяет предопределенность социального положения принудительным и обязательным самоопределением. Социокультурная традиция начинает в меньшей мере влиять на процесс стереотипизации переживаемого опыта, ускорение динамических процессов сопровождается потоком инноваций. Человек Нового времени живет в обществе риска. Впервые в человеческой истории личность обращается к возможности рационального выбора различных открытых для нее возможностей действия.

С началом Нового времени религиозная коллективная идентичность ослабла, роль замещения божественного дискурса во многом начинает играть национальная идентичность. Человек модерна пытается в рамках личной биографии разрешить трагическое противоречие между потенцией индивидуального разума и конечностью физического существования. В качестве паллиатива для решения этой задачи вполне подходят различные трансвременные сущности, в большей или меньшей степени устойчивые к течению времени в сравнении с индивидуальной продолжительностью человеческой жизни.

Человек стал отождествлять себя с нацией как трансвременной сущностью, которая отчасти удовлетворяла тягу к бессмертию, происходил процесс "десакрализации" мира, замещения религиозного чувства национальным. В более поздний период начался процесс самоидентификации человека с различными идеологиями.

Характерная для модерна интенсивность социокультурной динамики приводит к уменьшению онтологической стабильности. Сегодня, в период позднего модерна, динамичных глобализационных процессов, скорость динамических процессов во многом приближаясь к пороговым адаптационным возможностям человека, когда нет ничего постоянного, когда риск приобретает системный характер, нарушается последовательность, единство жизненного мира. Национальная, идеологическая (партийная) идентичность постепенно дополняется и замещается новыми формами, на ее замещение оказывают серьезное влияние процессы ограничения полноты геополитического, экономического, культурного суверенитета национального государства.

Новые формы идентичности во многом формируются под воздействием транснациональной (глобальной) массовой культуры. Идентичность выходит за рамки национальных границ, стремление к личностному бессмертию находит свое выражение в формах гетерогенной солидарности. Как заметил Ф. Гиренок: "В соответствии с законами индивидуализации каждый желает получить свою порцию субъективности (национальной, языковой и т. д.). Каждый хочет отныне иметь свою память, а не универсальную; свой рассудок, а не машинный; свою фантазию, а не то, что выработано в недрах безликих редакций и мозговых трестов сознательными машинами. Но как найти (и понять) что-то свое, если оно все время распадается на что-то чужое... субъективность отделилась от человека и прижалась к машине, которая производит образы. Субъективность стала слишком серийной". Самоидентификация становится "модульной", обретается иллюзия приобщения и выбора к многочисленным трансвременным формам потребительской общности, условно говоря, "кока-кола" как напиток и как брэнд существовали до нас и вряд ли на нас закончатся. Сегодня формы социальной престижности, референтные модели поведения, нормы и ценности моделируются и транслируются в рамках складывающегося глобального информационного и культурного пространства. Появилась возможность отождествлять себя с транскультурными проявлениями социальной солидарности.

Сегодня вертикально интегрированные, институциализированные формы социальности дополняются и замещаются ее сетевыми формами. Человек эпохи позднего модерна может отождествлять себя с транснациональными движениями, субкультурами, группами потребителей определенных марок (брендов) товаров и услуг, референтность которых утверждается и воспроизводится в этом качестве средствами массовой информации, прежде всего в их электронной форме. Тенденция к диверсификации, большей вариативности личностного самоотожествления не линейна, поскольку наблюдается и влияние прямо противоположной тенденции, заключающейся в уплощении личности и культуры под воздействием растущей технологизации и стандартизации практик повседневного существования.

Сегодня нарастает динамическое напряжение между высокоразвитыми странами, движущимися в направлении к постиндустриальному, информационному обществу и странами третьего мира, для которых малодостижимой мечтой является строительство индустриальной цивилизации. Этот конфликт, который часто называют конфликтом севера и юга, опасен по целому ряду причин. Огромна разность демографических потенциалов, уровня жизни, возможности экономической самореализации в мире, где потребительские стандарты заданы западной цивилизацией модерности. Массы людей в странах третьего мира оказались разбужены глобальной массовой культурой, несущей высокие стандарты потребления, референтные модели поведения, в том числе в сфере повседневной жизни. В обозримой исторической перспективе воплотить новые стандарты в жизненную практику вряд ли возможно для абсолютного большинства человечества. Планетарные массы разбужены, нарастают миграционные потоки в более благополучные регионы мира, прежде всего в США и Европу.

Историческая практика показывает, что необходимые технические средства, способные снять наиболее острые противоречия на очередном витке развития цивилизации, становятся доступными, когда общество подготовлено к их восприятию, испытывает в них внутреннюю потребность, как артикулированную, так и имплицитную.

Билет 14. Дендизм.Гюисманс и Оскар Уайлд.

ДЕНДИЗМ — бытовое явление художественного порядка, получившее выпуклое и разнообразное отражение в европейской литературе первой половины XIX века. Возникает в Англии [в XVIII и начале XIX в.] как форма борьбы аристократии с энергически наступающей буржуазией на арене быта, форм жизнеустройства и бытового уклада. Стремлению буржуа считаться с общепринятыми моральными нормами и художественными

вкусами Д. противопоставляет культ своеобразной личности, враждебной «тривиальности», «пошлости», тому, «что модой самовластной в высоком лондонском кругу зовется vulgar» (Пушкин), семейственному комфорту, несколько грубоватому, типичному для нового господствующего класса — утонченную изысканность внешности, манер и обстановки; его респектабельности и строго фарисейской нравственности — аморальность и демонизм. Представители Д. справедливо возражали против вульгарного понимания этого термина как щегольства, модничания, склонности к франтовству в одежде, как «искусства повязывать галстук». Д. представлял собой подчас целое миросозерцание с определенным жизненным и практическим уклоном. Он окрашивал все существование своих приверженцев, отнюдь не сводясь к показному фатовству и проводя глубоко-консервативную идею о природном неравенстве людей в области изящного.

Отсюда — диаметрально противоположная оценка Д. представителями аристократически-реакционной и буржуазно-прогрессивной мысли. Так, по определению Бодлера, «денди — это воплощение идеи прекрасного, перенесенного в материальную жизнь, это тот, кто предписывает форму». Для Барбэ д’Оревильи, посвятившего основателю Д. Джорж-Брайан Бреммелю (Brummel) целую книгу, «он был великим артистом в своем роде, только искусством была сама его жизнь, вечно блиставшая дарованиями, — он восхищал своей личностью, как другие восхищают своими произведениями». Образ денди получает более или менее благожелательное освещение в аристократическом романе Бульвера («Пельгэм»); характерно, что и аристократ-анархист Байрон являет черты Д. как в своем творчестве («Чайльд Гарольд», «Дон-Жуан»), так и в личной биографии. Напротив, со стороны писателей-идеологов буржуазии образ денди подвергается жесточайшему развенчанию и осуждению. В этом отношении особенно показателен Диккенс с его образами Мальбери Гока («Николай Никкльби»), Стирфорса («Давид Копперфильд»), Юджина Реберна («Наш общий друг») и т. д., вплоть до ядовитой карикатуры — мистера Тервидропа («Холодный дом»). Не менее характерно «Исследование о снобах» Теккерея и ироническая характеристика «корпорации денди» у Карлейля. Герр Тейфельсдрек, герой Карлейля, с пристальным вниманием и легкой насмешливостью изучает эту «самую замечательную из новейших сект», в которой он усматривает «благочестивый и даже жреческий характер». Ей не чужд аскетизм отшельников: «секта денди есть, повидимому, как будто лишь новая модификация, приноровленная к новому времени, того первоначального суеверия самопоклонения, к-рое Зороастр, Конфуций, Магомет и др. старались скорее подчинить, чем искоренить... Не отсутствуют у этой секты и священные книги, их они называют „модными романами“. Особенное значение здесь

имеет личность, именуемая Пельгэм, повидимому — руководящий наставник этой секты...» (Sartor Resartus, Жизнь и мысли Тейфельсдрека, кн. III, гл.8, М., 1902, стр. 302—319).

Из Англии формы Д. широко распространяются по континенту, усваиваемые аристократией в ее борьбе или с наступлением буржуазии (Франция), или с военно-бюрократическим абсолютизмом (Россия); в последнем случае Д. может получать оттенок либерального фрондирования. Это распространение Д. в Западной Европе как бы отмечает переход в области классовой дворянской культуры руководящей роли от разоренного Великой революцией французского дворянства ко все еще экономически мощной английской аристократии.

Дендизм в изобразительном искусстве

Бердслей. Портрет маркиза

Во Франции на первом месте необходимо поставить некоего графа Альберта д’Орсэ [1801—1852], прозванного «князем денди» и породившего довольно обширную лит-ру. В начале 20-х годов он появился в Лондоне, где вскоре был признан наследником Бреммеля. Впоследствии он дружил с Луи Бонапартом, к-рый, сделавшись Наполеоном III, предоставил старому «льву» место по департаменту искусств. Д’Орсэ считался талантливым рисовальщиком и скульптором. Его другой товарищ по Д. — Дизраэли-Биконсфильд — изобразил этого «диктатора мод» в своей повести «Генриетта Тампль».

Среди французских денди видное место занимает и Альфред де Мюссэ. Характерный

облик «героя своего времени» дают его биографы: «Когда он входил в Кафе-де-Пари в вечернем облачении денди — зеленовато-бронзовом фраке с металлическими пуговицами, шелковом жилете с золотой цепью, белых перчатках и лакированных сапогах, с шляпой набекрень и хлыстиком в руке, — он вызывал сенсацию, и со всех сторон залы к нему протягивались руки» (Léon Seché, Etudes d’histoire romantique, Alfred de Musset, I, 128, P., 1907).

Сам Мюссэ дал блестящее описание парижских денди в неизданном предисловии к своей повести «Две любовницы» [1837]. Одновременно с ним явление это привлекает внимание Стендаля, к-рый в своем знаменитом романе «Красное и черное» выводит тип русского денди, князя Коразова, преподающего главному герою — Жюльену Сорелю — правила «высшего дендизма», т. е. невозмутимое равнодушие и оригинальность во всем.

Дендизм в изобразительном искусстве

Бердслей. «И я, друзья, в Аркадии родился!»

В чисто интеллектуальном плане как психологическое и умственное явление Д. получил отражение в двух знаменитых французских романах той же эпохи: «Адольфе» Бенжамена Констана и «Обермане» Сенанкура. Первый из этих романов был переведен у нас Вяземским, посвятившим свой труд Пушкину, высоко ценившему психологический этюд Констана. Среди французских писателей первой половины XIX в. необходимо назвать также и Проспера Мериме, в к-ром Жюль Леметр отметил особый «моральный

дендизм», вытекающий из презрительного отрицания всех ценностей.

В России Д. привлек впервые внимание Пушкина, к-рый и ввел в обиход русской речи самый термин (в первой главе «Онегина», 1823). Личность поэта, особенно в молодости, отмечена рядом характерных черт артистически-парадоксального жизненного уклада. В творчестве его этот модный тип получил отражение в образе героя «Египетских ночей» — надменного Чарского, в ряде прозаических отрывков и особенно конечно в Евгении Онегине, которого можно считать одним из наиболее законченных воплощений Д. в европейской лит-ре. Воспитание Онегина, его книжные вкусы, его жизненный уклад, общий стиль его личности и отношения к окружающим с замечательной законченностью выражают интеллектуальный и жизненный образ, пленивший стольких поэтов и романистов начала столетия. Скептицизм Онегина, его ранняя пресыщенность, его изысканная нарядность, своеобразие и утонченность его культурных интересов, его тщеславие, надменная независимость и культ своей личности создают законченный образ европейского денди (только в эпилоге романа Онегин переживает личную драму и перерождается). Герой пушкинского романа тесными нитями связан с исторической действительностью, и ряд современников Пушкина — Чаадаев, Ал. Раевский, Каверин, Щербинин, Н. Кривцов, Вульф и Горчаков — были отмечены подлинными онегинскими чертами. Роман был попят многими читателями как некоторый кодекс правил нового культурного быта и в этом отношении оказал несомненное воздействие на нравы своей эпохи. Характерно например заявление в письме С. А. Соболевского к С. П. Шевыреву (Турин, 25 декабря, 1830), в котором он сообщает, что «одет, как куколка, и снабжен всяким английским фешенебельством: щетками, тисками, ножами, ножницами, умывальниками и пр., что было у Онегина в туалетной» («Соболевский, друг Пушкина», со статьей В. И. Саитова, «Парфенон», СПБ., 1922, стр. 38). Это поколение русских людей впоследствии сжато и метко характеризовал М. Кузьмин: «франты 30-х гг., подражающие д’Орсэ и Бреммелю, внося в позу денди всю наивность молодой расы...»

Из современников Пушкина необходимо отнести к изучаемому явлению прежде всего Грибоедова. По определению С. А. Андреевского, «едва ли он был свободен в своем обращении от некоторого холодного и высокомерного Д., который сказывался в спокойном и вызывающем осмеивании собеседника». Тот же Д. проявлялся тогда и в лит-ых и общественных кругах — у Лермонтова, кн. Вяземского, Катенина и др.

В следующем поколении черты Д. заметно сказываются у молодого Льва Толстого (см. главу «Comme il faut» в «Юности») и у молодого Тургенева. Но наряду с этим идет и развенчание отживающего героя со стороны идеологов враждебного класса.

В «Обыкновенной истории» Гончаров осуждает эпоху, когда идеалами мужского достоинства и силы были «Онегины и подобные ему, т. е. франты, львы, презиравшие мелкий труд и не знавшие, что с собой делать». Это течение дает себя знать в очерках И. И. Панаева («Великосветский хлыщ» и пр.), в фельетонах критика А. В. Дружинина, решительно осуждавшего «российских литераторов», ведущих толки о дурном и хорошем тоне, и пр.

Во второй половине XIX века, уже в другой социально-экономической обстановке, попытки оживления дендизма были сделаны в Англии Уайльдом, у нас — Константином Леонтьевым. Показательно свидетельство последнего о «гении свободной гражданственности, новой мысли и изящных нравов», который он синтетически создал из Онегина, Байрона, Адольфа и пр.

Билет 15. Экспрессионизм.

В период 1910-1925 гг. в Германии решительно заявило о себе новое поколение поэтов и писателей, стремившееся осуществить обещанные и невыполненные, по их мнению натуралистам революционные преобразования в области культуры. Не все из них были явными экспрессионистами, хотя как раз под таким именем они стали известны со времени I мировой войны. После 1945 года это течение было как бы открыто заново и оказало сильное воздействие на современное искусство. Политическая ситуация и положение культуры на рубеже веков были сходны с теми, что критиковали натуралисты. Откуда же появилось новое движение?

Считается, что причиной возникновения экспрессионизма стало именно то, что долго ничего не менялось в Германии, и натуралисты не могли уже сказать ничего нового в литературе. "Относительная стабильность воспринималась экспрессионистами как бессмысленное существование. Они подвергали критике не конкретные условия или явления, а неподвижность, непродуктивность мысли и действия вообще". Многие изображали свои страдания и тоску по более совершенному миру. И отчужденность от своей эпохи стала "кризисом существования", приводила к саморефлексии. Конфликт "отцов и детей", изоляция, одиночество, проблема поиска своего "я", конфликт между энтузиазмом и пассивностью стали наиболее предпочитаемыми темами экспрессионистов. Духовный застой экспрессионисты воспринимали как кризис интеллигенции - художников, поэтов. По их мнению, дух и искусство должны изменить действительность.

Экспрессионисты ставили перед собой грандиозные задачи. Термин "экспрессионизм", впервые употребленный Куртом Хиллером в 1911 году в отношении литературы и служивший поначалу для отграничения авангардизма, был достаточно узок для обозначения такого направления. Речь шла не просто о новом стиле, а о новом искусстве: "Импрессионизм - это учение о стиле, экспрессионизм как способ переживания, норма поведения охватывает все мировоззрение"5.

Эстетика экспрессионизма строилась с одной стороны на отрицании всех предшествовавших литературных традиций. "Экспрессионизм сознательно отклоняется от того направления, которого держались не только немецкая поэзия, но и все искусство культурных народов Европы и Америки XIX в."6

Полемизируя со сторонниками натурализма Э. Толлер писал: "Экспрессионизм хотел большего, чем фотография... Реальность должна быть пронизана света идеи". В противовес импрессионистам, непосредственно фиксировавшим свои субъективные наблюдения и впечатления от действительности, экспрессионисты пытались нарисовать облик эпохи, человечества., Поэтому они отвергали правдоподобие, все империческое, стремясь к космическому универсальному. Их метод типизации был абстрактным: в произведениях выявлялись общие закономерности жизненных явлений, все частное, индивидуальное опускалось. Жанр драмы подчас превращался в философский трактат.

В отличие от натуралистической драмы человек в драматургии экспрессионизма был свободен от детерминированного воздействия среды. Но решительно отвергая в своих декларациях традиционные художественные формы и мотивы, экспрессионисты на самом деле продолжали некоторые традиции предшествовавшей литературы. В этой связи называют имена Бюхнера, Уитмена, Стриндберга. Павлова говорит о том, что первые сборники экспрессионисткой лирики еще во многом связаны с поэзией импрессионизма, например, ранние книги Георга Тракля, одного из самых крупных поэтов раннего экспрессионизма. В критике неоднократно указывалось на связь субъективности экспрессионизма с эстетикой "Бури и натиска", с романтизмом, страстной воодушевленностью Гельдеринга, Граабе, словесной манерой Клопштока. Переход от импрессионизма к экспрессионизму считается возвращением к идеализму, как это было в 1800 г. "Совершенно также восстала эпоха "бури и натиска". Тогда как и теперь, прорвалась в течение долгого времени заглохшая метафизическая потребность"7.

В книге "Импрессионизм и экспрессионизм" О. Вальцель предпринимает попытку измерить все развитие и перемену (в литературе 1910-1920 гг.) на примере Гете. "Предок реализма", Гете стоит в то же время на почве идеалистической философии своего времени. И те изречения, в которых он указывал пути искусству, могут казаться предвосхищением девизов экспрессионистов, особенно если их вырвать из контекста времени. По своему духовному содержанию время начал XX в. О. Вальцель считает гораздо более близким к Гете, чем середина и конец XIX века. Снова было оценено и получило право на существование абсолютное. Правда не познание являлось уже предметом тоски человечества. Если трагедия Фауста коренится в осознании невозможности познать истину, то "новым фаустовским трагическим страданием" сделалась неспособность по-настоящему осчастливить человечество. "Подлинная проблема Фауста гласит ныне: как может человек достигнуть такого духовного строя, который обеспечил бы притязания настоящего поборника культуры".

Фаустовские души настоящего (экспрессионисты 20-х) искали новой формы общественной нравственности, освобождающей от тягостных зол современности, от того, ужаса, в который попал мир. Поэты снова превращались из созерцателей в исповедников. Они вторгались в область метафизического, хотели принести миру рожденное в тяжком страдании новое миросозерцание.

Сами экспрессионисты не говорили о своей связи с Гете, хотя находили себя в примитивной религиозности у египтян, ассирийцев, персов, в готику Шекспира, у старонемецких художников. В немецком классицизме также существует преувеличение чувства. Это и М. Грюневальд с его готическим формоустремлением, и исконно немецкий мастер А. Дюрер. А. Дюрер создал тип так называемого "гневного портрета", придавая лицам духовную и душевную напряженность, фиксируя их в момент напряжения. Он стремился довести их до пределов выразительности, до пафоса.

В литературе конца XIX - начала XX века экспрессионисты признавали своими предшественниками только К. Штернхейма и Г. Манна. Литературная критика также считает Г. Манна предвестником экспрессионизма. "В "Учителе Гнусе" (1905) он предвосхитил сюжетную схему множества экспрессионистских произведений, появившихся за два последующих десятилетия"8. Как незаметный кассир в пьесе Г. Кайзера "С утра до полуночи" (1916) менял свой облик, чтобы стать другим и с огромной суммой похищенных денег начать новую жизнь, так и его учитель превращался сразу из тирана-учителя в незадачливого обожателя эстрадной певицы. Г. Манн написал роман-сатиру. Сатирическому анализу в нем были подвергнуты не только нравы прусской гимназии, но и неустойчивость личности, способной бросаться из одной крайности в другую. Экспрессионисты же восприняли подвижность, "раскаченность" человека как положительные, многообещающие симптомы наступающей эпохи. Г. Манн нигде, за исключением пьесы "Мадам Легро" (1913) не показывает положительного смысла поступков человека, порвавшего с общепринятым, вышедшим из берегов, следующего своему неудержимому порыву. Но во всех романах, начиная с "Кисельных берегов" (1900), с трилогии "Богини" вплоть до "Генриха IV" и дальше, действуют главные или второстепенные персонажи, отличающиеся неустойчивостью, готовностью переходить от одного состояния к прямо противоположному.

Несмотря на то, что родиной экспрессионизма по праву считают Германию, это течение имеет свои истоки и своих предшественников не только в традициях немецкой литературы и искусства, но и в европейских. Группа французских художников конца 19 века" (Матисс, Дерен и др.), кубисты Пикассо, Делоней с их деформированными предметами, с преобладанием геометрических форм, коллажем оказали влияние на художников-экспрессионистов Германии (В. Кандинский, К. Шмитт-Роттшуф, О. Дикс, Э. Нольде и др.). Новые формы и средства выразительности, оказавшиеся весьма распространенными впоследствии в искусстве XX века, появились в футуризме, которые в немецком литературоведении считают программой авангарда, в том числе и экспрессионизма. Футуристы заранее предопределили почти все художественные методы поэтического авангарда: монтаж, неологизмы, игра слов, свободные ассоциации, лингвистический эксперимент, синтаксические конструкции, исключение авторского "я" из стихотворения для достижения объективного видения реальности. Еще до экспрессионистов они ставили под сомнение все достижения литературы и искусства.