Главная | Обратная связь

Отсутствующие постсоветские исследования и зависимое положение постсоветских исследователей

В отличие от постколониальной теории, которая рано переросла в отдельную дисциплинарную область и была довольно скоро институциализирована в академической среде, а основные ее представители с самого начала и были постколониальными иными, добившимися успеха на Западе, постсоветский дискурс так никогда и не был легитимирован, если не считать страноведческих исследований на Западе, а позднее на полупериферии экс-социалистического мира, где, опять же, именно западное влияние и финансирование определяли специфику и оптику анализа советского и постсоветского опыта. Прежние траектории знания были насильственно стерты, а ученым, которые хотели вступить в международный клуб производства знания, было предложено начать все с нуля, — игнорируя весь предыдущий советский опыт и знания в целом как устаревшие и излишне идеологизированные, — и, в частности, если речь шла о неевропейских колониях, игнорировать свои собственные местные истории и генеалогии мысли или, вернее, то, что от них осталось в результате принудительной советской модернизации.

Эта манипуляция подействовала на старшее поколение ученых (и я не имею в виду ортодоксальных марксистов-ленинистов или сегодняшних крайне правых националистов), которые устали от советской цензуры и двоемыслия и, как правило, идеализировали Запад (хотя редко там бывали) как воплощение свободы, демократии и равенства (Ахиезер, 1998; Пелипенко и Яковенко, 1998; Афанасьев, 2001; South Atlantic Quarterly, 2006; Подорога, 1993). Эти ученые достаточно долго не осознавали, что новая модель знания, которую им предлагали или которую они добровольно соглашались принять после распада Советского Союза, не была объективной Истиной, а только еще одним возможным мнением. Они не были готовы принять тот факт, что социальные науки как таковые никогда не смогут полностью освободиться от идеологии, которая бывает не только марксистско-ленинской. Поэтому они прилагали массу усилий для создания новой Истины из первой попавшейся западной теории, пришедшей на смену марксистской догматике. Типичным примером такой вторичной европоцентристской и западнической/модернизационной позиции является книга Юрия Афанасьева «Опасная Россия», в которой известный советско-постсоветский историк предлагает убедительный критический анализ современного положения дел в России, проведенный с позиций школы Анналов, но не предлагает никакой позитивной программы, потому что для него в идеале мы должны следовать романтизированной западной либеральной модели, которую в конце концов должны догнать. Естественно, Афанасьев связывает опасные качества России с ее предположительно архаичной азиатской сутью, называя ее «татаро-монгольской Российской Империей, унаследовавшей гены Золотой Орды» (2001: 75). Эта наследственность не дает стране «развиваться» и становиться «цивилизованной». Это типичный случай российского историка, заимствующего западную методологию, транслирующего западные ориенталистские мифы и цивилизационные конструкции с тем же рвением, с каким ранее он был вынужден твердить догмы исторического материализма.

В довольно спорной таксономии, предложенной М. Соколовым и К. Титаевым (Соколов и Титаев, 2013), этого рода ученые определяются как «провинциальные» в отличие от «туземных» — термин, который Соколов и Титаев использовали в крайне уничижительном и расистском смысле (что говорит многое о современной молодой российской науке) и который на самом деле означает так называемые национальные научные бренды, оторванные от остального мира. Последние являются наследием советского позиционирования и вряд ли подлежат обсуждению. Что касается исправившихся представителей советской социальной теории, о которых речь шла выше и многие из которых были весьма критичны в своем идеологическом и научном позиционировании, то они молниеносно стали постструктуралистами, структурными функционалистами, последователями цивилизационной теории и сторонниками Бурдье, при этом зачастую продолжая страдать позитивистской советско-марксистской излишне рационалистической ориентацией в познании, которая с самого начала делает их дискурсы несколько устаревшими.

Младшее поколение постсоветских ученых, как постимперских, так и постколониальных, часто приобщалось к западной системе знания непосредственно на Западе, имея свободный доступ к программам обучения за рубежом, что стало возможно только в годы перестройки, а овладение дополнительным социальным и культурным капиталом было связано с хорошим владением иностранными языками (Бикбов, 2014; Вахштайн 2011; Чухров 2011; Шакирова, 2012; Мегоран и Шарапова, 2013). Самые молодые из них даже не прошли через советские испытания, но довольно рано обнаружили язвы неолиберализма и искажения воплощенных демократий, а также удушающую неоколониалистскую и националистическую атмосферу ряда постсоветских национальных государств. Такой многоплановый опыт, а также знакомство с множеством истин, научных моделей и систем верификации, были в целом весьма полезны, но в большинстве случаев все равно приводили к вторичной европоцентристской и производной позиции, в значительной степени из-за прагматичного отношения этих ученых к социальному и академическому статусу. Молодые исследователи не зашли настолько далеко, чтобы критиковать западную монополию на производство и распространение знания или предпочли воздержаться от всякой критики для того, чтобы получить доступ к этой самой системе.

Интересным примером служит перспективный социолог Виктор Вахштайн, который реформировал старый советский журнал «Социология власти» (2014), чтобы сделать его соответствующим международным академическим нормам. Журнал действительно стал намного лучше и даже может быть поставлен в ряд с западными социологическими изданиями, так как он говорит на том же языке и обсуждает ту же проблематику. Но есть и негативная сторона этой мимикрии, а именно отсутствие каких бы то ни было индивидуальных черт, ограниченность исключительно латуровской социологией с полным и даже высокомерным пренебрежением ко всему остальному и, как следствие, превращение журнала в очередной небольшой островок корпоративной культуры, закрытое сообщество со своими узкими интересами и квази-эзотерическими дискуссиями, дословно повторяющими и воспроизводящими акторно-сетевую теорию. Но тогда возникает вопрос: что лучше? Советская академическая наука «в осаде», постсоветские национальные (националистические) доморощенные бренды академических дискурсов или подражание Западу, исключающее всех тех, кто не является последователем Лакана, Латура, Хабермаса и др.?

Многие молодые ученые делают блестящие карьеры на основе переводческой деятельности, комментирования и иногда пересказа произведений западных светил, чем зачастую подменяют собственные оригинальные исследования. Когда и если вообще эти молодые люди и возвращаются домой, чтобы изучать свои собственные регионы, то уже несут с собой хюбрис нулевой эпистемологической точки — причем точки чужой, и не сразу понимают, что независимо от того, как усердно они копируют западных учителей, их собственное место в научной иерархии, за очень редкими исключениями, остается вторичным и подчиненным, местом местного информанта, а не производителя теорий, что остается привилегией Запада. И только тогда немногие из этих молодых ученых начинают проблематизировать колониальность знания. Большинство из них остаются пока вне академического поля, так как еще не защитили свои диссертации и не начали широко публиковать свои работы (Арипова, Худайбергенова, Геворкян-Довтян). В России и в большинстве постсоветских стран традиция вторичного европоцентризма и интеллектуальной зависимости, которую он воспроизводит, остается достаточно влиятельной, и я не могу привести ни одной книги или даже статьи в качестве примера серьезной критики западной монополии на знание и вразумительного постсоветского ответа на эту монополию. Несомненно, такие настроения (ощущения) существуют, но они еще не сформировались в целостный дискурс.

Невидимость постсоветских социальных наук для Запада является не только продуктом глобальной эпистемической структурной асимметрии. Тот вид социальных наук, который производился в СССР или в том, что от него осталось, за очень немногими исключениями действительно является посредственным и производным, в основном воспроизводя устаревшие западные методы и инструменты, не осознавая и не воспринимая критически их геополитическую контекстуальность и все больше и больше, что не может не тревожить, впадая в квазирелигиозную ортодоксальность, подменяющую научный поиск. Подобные исследования редко становятся частью глобальной академической науки, но не потому что они созданы учеными из России, а потому что они по собственной воле оказались изолированы от мирового сообщества — благодаря все той же модели осажденного лагеря, застреванию на допостструктуралистских этапах разворачивания социальных наук и игнорированию живой проблематики пост(нео)колониальных конфликтов и глобальных вызовов. Интересно, что даже современные ура-патриотические формы российской науки, активно занимающиеся, в том числе, официальной пропагандой, в основном неоригинальны и многое заимствуют у западного консерватизма и эссенциализма (а не конструктивизма) (Дугин, 2014). Это происходит из-за хронической неспособности зоны внешнего имперского различия создавать какие-либо независимые знания. Двуликая империя, которая уже давно утратила и забыла свои эпистемологические корни, погружается все глубже и глубже в экстремистские воинствующие формы самоисключения и интеллектуального реваншизма.

Освобождение самих себя от колониальности знания является долгим и болезненным процессом, который требует учиться разучиваться, чтобы учиться заново и на иных основаниях, порой создавая и переделывая сами эти основания (Tlostanova, Mignolo, 2012). Постсоветское пространство и, в частности, Россия не готовы обсуждать свой собственный пережитый опыт или сегодняшнее плачевное положение иначе, чем в форме ностальгии по лакированному советскому мифу (которую мы находим в современной пропаганде, в том числе в ее научной версии) или в виде не менее упрощенной антисоветской безоговорочной идеализации Запада. Что необходимо предложить взамен, так это честный критический дискурс, способный, наконец, покончить с интеллектуальной зависимостью и вечным стремлением догнать Запад и начать развивать свое собственное знание о себе, которое было бы оригинальным и достаточно жизнеспособным, чтобы не оказаться тут же подчиненным и маргинализированным глобальным Севером.