 |
|
Постсоветская внутренняя колониальность знания перед лицом глобальной эпистемологическй колониальности
Внутри продолжающей сокращаться зоны российского влияния присутствует и своя, но меньшего масштаба, версия того же интеллектуального расизма и асимметрии власти по отношению к бывшим неевропейским территориям СССР, которые не рассматриваются в качестве потенциальных производителей знания, если их ученые не повторяют подобострастно идеи российских коллег и решают напрямую обратиться к «подлинной» западной модерности или размежеваться с модерностью как таковой и повернуться к своей собственной эпистемологической традиции.
Как вторичной империи модерности России так и не удалось занять позицию рационального субъекта, поэтому она до сих пор остается производителем и поставщиком культуры (литературы, балета и т.д.) и природных ресурсов. Исключениями можно считать спорадические попытки восстать против западного интеллектуального господства, проявившиеся в освободительных движениях подчиненной империи, таких как славянофильство в XIX веке, а позднее — евразийство, чьи идеи упрощенно толкуются в современных российских неоимперских реакционных политических движениях и в произведениях их социальных теоретиков. Этот парадоксальным образом диссидентский имперский дискурс (в отличие от официального имперского консервативного воображаемого и науки) по-прежнему применял западные методологические и теоретические инструменты, даже в тех случаях, когда он направлен на уничтожение западного эпистемологического диктата. Эта хроническая интеллектуальная зависимость в социальных науках не может быть преодолена и посредством обращения к религиозному дискурсу.
Во второй половине ХХ века даже этот скудный ресурс независимого знания был отрезан, и в результате постсоветские социальные науки оказались не более чем бледными копиями давно забытых западных оригиналов. Когда этим копиям начали подражать в странах Центральной Азии или на Кавказе, возник феномен двойной колониальности знания и потери связи с реальностью и какими-либо местными инициативами. В результате постсоветское пространство оказывается отмеченным многими умолчаниями и упущениями, невысказанными обидами и постоянным противостоянием русского и нерусского, вторичного европейского и неевропейского субъектов. Последние зачастую даже меньше осознают собственную дискриминацию и не готовы сформулировать свою собственную позицию, чем постколониальные или цветные женские оппозиционные дискурсы (Касымова, 2005; Текуева, 2006).
Это доказывает одержимость глубоко колонизованных умов маниакальным стремлением стать периферией чужой модерности, даже в ущерб своей собственной. Кроме того, российские постимперские ученые, в отличие от многих честных и открытых европейских исследователей, на самом деле не проявляют никакого интереса к созданию коалиций с ориентализированными Другими, придерживаясь своих собственных повесток дня, которые с опозданием повторяют и воспроизводят западные.
Но всякий ученый, разрабатывающий свою собственную критическую постсоветскую теорию, сформулированную с пограничья между западной и советской/российской модерностью/колониальностью без привязки к какой-либо из них, сразу же оказывается на обочине. В нынешней политической ситуации их позиция никогда не будет признана, так как она идет вразрез с официальной государственной мифологией. В отношении эксколониальных постсоветских исследователей в области социальных наук, неоимперский интеллектуальный расизм обретает более изощренные формы, чем в случае с гастарбайтерами, потому что с самого начала ясно, что эти люди не могут быть низведены до положения отсталых недочеловеков. Быстро становится очевидным, что они умеют говорить и думать. Само существование этой группы людей смущает многих западных, да и российских исследователей, ибо нарушает их прогрессистскую таксономию, основанную на ориенталистских стереотипах, рассматривающих азиатов как забитых и отсталых восточных людей/мусульман, которым необходимо забыть свою культуру, чтобы стать бледными копиями советских или западных современных субъектов (Тлостанова, 2010).
Дискуссия автора и критиков по деколониальной теории и гендерным исследованиям в Центральной Азии, опубликованная в страноведческом журнале Central Asian Survey (Megoran et al, 2012), свидетельствует, что по-прежнему сохраняется эпистемологическая асимметрия, когда некоторые западные исследователи — участники дискуссии — отказались обогащать свое упрощенное представление о Центральной Азии более тонкими нюансами, категориями и субъектностями, опираясь на якобы объективные «факты», которые они почерпнули во время своих краткосрочных визитов в местные архивы и впоследствии представили как универсальные. Тем самым они продемонстрировали досадное отставание в понимании того, что нет истории без интерпретации и ни одна из интерпретаций не обладает монополией на истину, что примеры и факты не имеют онтологического статуса, помимо того, который придает им сам ученый. Центрально-азиатские же исследователи в основном согласились с фактом продолжающейся дискриминации и ориентализации в том, как к ним относится скроенная по западным лекалам академия, отказываясь при этом ставить под вопрос общепринятую западную научную терминологию и подходы, защищая их как объективные и не запятнанные локальностью и/или идеологией, молча соглашаясь с тем, что знание всегда производится на Западе.
Последнее есть проявление колонизированного сознания, которое в случае бывших колониальных иных привело к нездоровой самоориентализации и самоотрицанию или, в терминах Дюбуа, к своеобразной двойственности сознания, с которой очень трудно бороться. На Кавказе и в Центральной Азии советская модерность заменяется либо западной прогрессивной моделью, либо педалированием официальных национальных/националистических дискурсов. Сложные космологии коренных народов, идущие вразрез с модерностью/колониальностью, стираются или воспринимаются негативно даже в работах самих местных ученых, которые вынуждены продавать себя на академическом рынке, вливаясь в струю мейнстримовских западных исследований.
Что касается России, то она все больше оказывается обездвиженной внутренними и искусственно созданными здесь же противоречиями, что не позволяет двигаться ни вперед, ни назад, ни по ту сторону модерных дихотомий. Не до конца разрушившаяся империя, все прочнее застревающая в периферийной зоне, погрязает в незавершенных моделях, незаконченных деколонизациях, прерванных покаяниях, не доведенной до конца демифологизации сознания и, следовательно, стремится собрать воедино зачастую взаимоисключающие элементы, такие как национальный фундаментализм, суррогат советской, неоимперской, неолиберальной и других идеологий, анахронизмы, эпистемологические несоответствия, которые столь характерны для сегодняшнего разлаженного механизма культурных процессов. Это сложное наложение и борьба различных конкурирующих форм эпистемологических колониальностей приводят к стагнации.
Кроме того, это приводит и к концептуально противоречивым действиям, крайне негативно влияющим на академическую среду. Социальные науки оказываются зажаты в тиски идеологического раболепия, необходимости ради выживания служить власти и необоснованных требований самой этой власти поднять отечественные общественные науки до конкурентоспособного уровня на мировом рынке производства знания. Хроническая неспособность производить оригинальные модели критического мышления связана с типично российским интеллектуальным комплексом неполноценности (который к тому же является колониальным комплексом), зачастую внешне переходящим в свою противоположность — радикальный шовинизм, позицию осажденной крепости, которая очень быстро исчерпывает себя, поскольку не имеет твердого основания, а значит и собственного голоса. С одной стороны, Россия быстро превращается в культурно и религиозно фундаменталистское полицейское государство, подозревающее любые исследования, поддерживаемые западными грантами или даже просто напоминающие западные источники своей манерой изложения и стилем мышления, в том, что они написаны «иностранными агентами». С другой стороны, этот псевдосоветский ренессанс в современном корпоративно-административном университете, который является продуктом неудачного эксперимента по скрещиванию худших качеств советских и неолиберальных образовательных систем, сопровождается противоположным движением, когда преподавателей, под страхом увольнения, вынуждают входить в мировую науку посредством зарубежных публикаций, роста индексов цитирования и получения грантов — так власть пытается искусственно повысить научный рейтинг России, применяя одновременно как систему старых советских пятилеток, так и неолиберальные корпоративные наукометрические принципы.
Эпидемия озабоченностью рейтингами и индексами в современном постсоветском пространстве особенно вредит социальным и гуманитарным наукам, где нет и не может быть одной истины или одного механизма верификации, где нет непререкаемых авторитетов и где давно стало нормой стремление к множественности интерпретаций. Все это не соответствует увлечению наукометрией с ее священными понятиями — такими как Scopus, Web of Science, Academic Journals Database, за которыми на самом деле стоят технические новшества и институции с вполне конкретной дисциплинарной и идеологической, корпоративной и управленческой генеалогией и философией, весьма далекой от объективности и незаинтересованности. Сегодня именно эти институции претендуют на роль неоспоримого критерия качества, хотя и соответствуют философии науки по крайней мере пятидесятилетней давности. Сама рейтинго-индексовая озабоченность является проявлением типичного для постсоветского пространства комплекса неполноценности и желания скрыть за бюрократическими формальностями отсутствие реальных научных достижений или здоровой научной коммуникации (Джибладзе 2013; Ивахненко, 2013; Тлостанова, 2013).
К этой противоречивой смеси следует добавить и другие элементы, как, например, модели теневой экономики, перенесенные в университеты: от исследователей часто требуют, чтобы они в буквальном смысле приносили деньги своим административным боссам и учреждениям (через несправедливое разделение грантов, сетевой маркетинг для привлечения потенциальных студентов и другие подобные методы). Наконец, есть старая добрая российская и советская традиция уравнивать университетского профессора с государственным чиновником, который, как предполагается, должен быть лояльным режиму, а если нет, то его сразу если и не сажают в тюрьму, то увольняют.
Каков выход?
Реальные пути выхода из сложного пересечения внутренней и внешней эпистемологической асимметрии в постсоветском пространстве лежат не в области признания: попытки заставить глобальный Север признать российское и постсоветское участие в производстве знаний являются неэффективными и бессмысленными. Вместо этого мы должны дистанцироваться от проигранной битвы, отказаться от попыток догнать Запад, преодолеть зависимые дискурсы в сфере производства знаний (Lander, 2000) и сосредоточиться на создании конкурентных социальных наук, которые бы были достаточно осведомлены о существовании других теорий, в том числе новейших западных и особенно незападных (к которым до сих пор российские ученые проявляют снисходительное высокомерие из-за их прежних имперских взаимоотношений), но не просто повторяя их или применяя в анализе другого материала.
Восстановление жизненно важной связи социальных наук с социальной реальностью и опытом должно способствовать созданию серьезного, но до сих пор отсутствующего критического осмысления истории советской модерности. Вместо этого в России мы встречаем привычное бездумное воспроизведение архитектуры знаний времен Холодной войны, попытку скрыть отсутствие конкурентного экзистенциального, эпистемического или, по крайней мере, политического и социального проекта за дисциплинарным декадансом и ужесточением дисциплинарных границ, порождаемым такими продолжающими существовать советскими бюрократическими институтами, как ВАК, который отвечает за создание и уничтожение научных дисциплин и душит любую междисциплинарность (или трансдисциплинарность) в зародыше. Российские социальные науки страдают от хронической ориентации на высказывание от имени и в рамках той или иной дисциплины, а не на того, кто высказывается, и не на сами проблемы, проходящие, как правило, сразу через несколько дисциплин в современном все более и более сложном социальном мире. Российские общественные науки продолжают воспроизводить модель реактивного описания происходящего, применяя устаревшие и зачастую консервативные подходы для понимания описываемого. Кроме того, помимо мифической/реакционной или рационалистической/неолиберальной, у нас почти нет моделей для прогнозирования будущего или попыток это будущее моделировать.
Возвращаясь к вопросу, заданному в заголовке, мы должны сделать вывод, что, к сожалению, постсоветское пространство до сих пор не смогло продемонстрировать ни миру, ни себе, что его жители действительно способны мыслить. Это не означает, что ситуация не изменится, но у нас почти не осталось времени на ее исправление. Колониальность знания в условиях внешнего имперского различия в России, в СССР и сегодня, включая и темные стороны ее вторичного колониального различия, порождают застой в области социальных наук, который не дает этим дисциплинам стать частью мировой науки. В данной статье была представлена попытка рассмотреть лишь некоторые из причин этой печальной конфигурации, обусловленной взаимодействием внешних и внутренних обстоятельств. Их нельзя свести к стереотипам о хитром Западе, защищающем свою монополию на производство знания, или о недостаточно развитой России как пустыне социальных наук.
Единственный выход из этой застывшей биполярности — это сознательная готовность со стороны немногих способных на этот шаг постсоветских представителей социальных наук к деколонизации знания, а также к освобождению от синдрома самоколонизации. Тогда ценность независимых подходов в социальных науках окажется связана с их способностью подвергнуть сомнению эпистемические основания риторики модерности, ее дисциплин и методов, которые в доминирующей системе представлены как единственно возможные и существующие вечно, — и обратиться к давно забытым целям и задачам академической системы, например к важнейшей задаче университета по формированию не покорных, лояльных узких специалистов в прикладных областях науки, но, прежде всего, критически мыслящих, отмеченных саморефлексией и независимых личностей, не принимающих никаких готовых истин, бескорыстно и честно интересующихся миром во всем его многообразии и стремящихся сделать этот мир более гармоничным и справедливым для всех, а не только для отдельных привилегированных групп. И не в этом ли, в конечном счете, должна заключаться истинная миссия жизнеспособной деколонизированной социальной теории?
Литература
Agamben G. (1998) Homo Sacer. Sovereign Power and Bare Life. Stanford, CA: Stanford University Press.
Braidotti R. (2013) The Posthuman. N.Y.: Polity Press.
Carbin M. and Edenheim S. (2013) The Intersectional Turn in Feminist Theory: A Dream of a Common Language? // European Journal of Women Studies. Vol. 20. No. 3. P. 233–248.
Castro-Gomez S. (1995) La hybris del punto cero: ciencia, raza e ilustración en la Nueva Granada (1750–1816) (The Hubris of the Zero Point: Science, Race and Illustration in New Granada [1750–1816]). Bogotá: Editorial Pontificia Universidad Javeriana.
Castro-Gomez S. (2007) The Missing Chapter of Empire: Postmodern Reorganization of Coloniality and Post-Fordist Capitalism // Cultural Studies. Vol. 21. No. 2-3. P. 428–448.
S. Castro-Gomez and E. Mendieta (eds.). (1998) Teorias sin Disciplina (Latinoamericanismo, Postcolonialidad y Globalizacion en Debate). México: Miguel Ángel Porrúa.
Chernetsky V. (2007) Mapping Postcommunist Cultures: Russia and Ukraine in the Context of Globalization. Montreal: McGill-Queen’s University Press.
Chomsky N. et al. (1997) The Cold War and the University. N.Y.: New Press.
Crossroads Asia. Conflict. Migration. Development. http://crossroads-asia.de/ Доступ: 20-01-2015.
Dussel E. (1995) The Invention of the Americas. Eclipse of “the Other” and the Myth of Modernity. N.Y.: Continuum.
Eze E.Ch. (1997) The Color of Reason: The Idea of ‘Race’ in Kant’s Anthropology // E.Ch. Eze (ed.). Postcolonial African Philosophy. N.Y.: Blackwell. P. 103–140.
FukuyamaF. (1992) The End of History and the Last Man. N.Y.: Free Press.
Gordon L. (2006) Disciplinary Decadence: Living Through in Trying Times. Boulder, CO: Paradigm Publishers.
Gordon L. (2010) Theory in Black: Teleological Suspensions in Philosophy of Culture // Qui Parle: Critical Humanities and Social Sciences. Vol. 18. No. 2. P. 193–214.
Gordon L. (2010) Philosophy, Science, and the Geography of Africana Reason // Personality. Culture. Society. Vol. 12. No. 3. P. 46–56.
Hull G., Scott P.B. and Smith B. (1982) All the Women Are White, All the Blacks Are Men but Some of Us Are Brave. N.Y.: The Feminist Press at the City University of New York.
Jibladze E. (2013) How Far from Europe? — Higher Education Reforms in Georgia // Caucasus Social Science Review. 1.1.http://openjournals.gela.org.ge/index.php/CSSR/article/view/212/246 Доступ: 14-06-2015.
Lander E. (1998) Colonialism and Eurocentrism in Latin American Social Thought // R. Briceño-León and H.R. Sonntag (eds.). Sociology in Latin America. Pre-Congress Volume. Proceedings of the International Sociological Association, Regional Conference for Latin America, Montreal, Canada.
Lander E. (2000) La Colonialidad del Saber: Eurocentrismo y Ciencias Sociales. Perspectivas Latinoamericanas. Buenos Aires: Consejo Latinoamericano de Ciencias Sociales. [CLACSO] and UNESCO.
Mahbubani K. (2001) Can Asians Think? Understanding the Divide between Eastand West. Hanover, NH: Steerforth Press.
Mahbubani K. (2009) The New Asian Hemisphere: The Irresistible Shift of Global Power to the East. N.Y.: Public Affairs.
Megoran N., Haris C., Sharapova S., Kamp M., Townsend J., Bagdasarova N. and Tlostanova M. (2012) Author-critic Forum: Decolonial Theory and Gender Research in Central Asia // Central Asian Survey. Vol. 31. No. 3. P. 355–367.
N. Megoran and S. Sharapova (2013) (eds.). Central Asia in International Relations: The Legacies of Halford Mackinder. L.: Hurst & Company.
Mignolo W. (2011) I Am Where I Think. Remapping the Order of Knowing // Lionnet F. and Shih S. The Creolization of Theory. Durham; L.: Duke University Press. P. 159–192.
Mignolo W. (2014) Spirit out of Bounds Returns to the East: The Closing of the Social Sciences and the Opening of Independent Thoughts // Current SociologyMonograph. Vol. 62. No. 4. P. 584–602.