 |
|
ПОТЕРЯН ЕЩЕ ОДИН ТОВАРИЩ
Трясем грушу -- получаем розги. -- Учимся воровать. -- Тышебов* у попа
в саду. -- Экзекуция
Не удивительно, что приятели, Меер и Шолом, сильно привязались друг к
другу. Между ними возникло некоторое родство душ, словно они предчувствовали
общность своей судьбы. И предчувствие их не совсем обмануло. Лет двадцать
спустя, когда они встретились (это было в Белой Церкви, Киевской губернии,
как это мы дальше увидим), один из них был уже знаменитым артистом
Медведевым, а другой писал фельетоны в журнале "Идишес фолксблат" под
псевдонимом "Шолом-Алейхем".
Но возвратимся снова к их детству, когда один из них назывался Меер из
Медведевки, а другой--Шолом, сын Нохума Вевикова, и оба они бегали босиком
по воронковским улицам вместе с другими детьми. Нужно сказать правду, друзья
не проявляли большого рвения ни к науке, которую раввин Хаим из Медведевки
вколачивал им а головы, ни к благочестию, которое он им прививал. Их больше
привлекали иные занятия. Например, обрывать зеленый крыжовник, трясти грушу
или сливу, пусть даже в собственном саду. Это доставляло им гораздо больше
удовольствия, чем корпеть над талмудом, с усердием молиться или читать
псалмы, чего требовал от своих учеников раввин Хаим.
-- Талмуд--не коза, никуда не убежит! Пропустишь молитву -- бог
простит, ну, а псалмы пусть читают старики.
Так наставлял Меер из Медведевки своего приятеля, Шолома, и обучал его,
как взобраться одним махом на самое высокое дерево или как подпрыгнуть и
схватить вишневую ветку так, чтобы вишни сами в рот полезли. А если губы
почернеют и по кончикам пальцев видно будет, что вы рвали вишни, -- ну что
ж! Высекут--только и всего.
Быть высеченным в хедере было так обычно для ребят, что они даже не
чувствовали никакого стыда, о боли и говорить нечего! Что за беда, если ты
получишь от учителя порцию "макарон"! До свадьбы заживет. Стыдно было только
тому, кто уже был женихом. Да и то боялся он лишь одного, как бы об этом не
проведала невеста; и не столько невеста, как ее подружки, которые потом
будут дразнить: "Жених с поротым... извините!"
Меер еще не был женихом и ничего не боялся. Поэтому он и вел своего
товарища по "праведному пути": учил его комкать молитвы, таскать в лавке
из-под носа у матери рожки, конфеты, деревенские пряники и другие лакомства.
Это не называлось, упаси бог, воровать, а только "брать", -- за это на том
свете не карают...
Все, вероятно, сошло бы гладко, если бы с Меером не стряслась беда:
бедняжка, одолев забор, забрался в поповский сад и насовал за пазуху груш.
Но тут его увидела в окно поповна. Выскочил поп с собакой и поймал его.
Собака порвала Мееру, простите за выражение, штаны, а поп сорвал с него
шапку, затем отпустил на все четыре стороны.
И это было бы небольшим несчастьем, не случись оно в тышебов. Как! Все
евреи ходят разутые, в одних чулках, рыдают, оплакивают разрушение храма, а
он, сынок раввина Хаима, разгуливает без шапки и в разодранных штанах!
Экзекуция, которую выдержал бедняга, не поддается описанию в наш век
чистого прогресса. Но это бы с полбеды. Главное, что Шолома забрали из
хедера, а глядя на Нохума Вевикова, и другие отцы забрали своих детей. И
бедняга раввин остался без приработка. Профессии же раввина и кантора
приносили малый доход. Таким образом он был вынужден возвратиться в
Ракитное. Местечко снова осталось без раввина.
Однако не беспокойтесь--ненадолго. Нохум Вевиков привез из Борисполя
нового раввина, молодого, по имени Шмуел-Эля, который тоже был человеком
знающим, хорошо пел и к тому же мастерски играл в шахматы. Одним лишь
недостатком обладал этот Шмуел-Эля. Он был немного интриганом и льстецом, к
тому же любил, когда никто не видит, поболтать с молоденькой женщиной.
Вот так наш герой потерял второго товарища.
ПРИЯТЕЛЬ СЕРКО
Собака мудрая и благовоспитанная. -- Сострадание к живому существу. --
Оборотень. -- Верный товарищ
Я думаю, по одному имени уже нетрудно догадаться, что "Серко"--не
человек, а пес, самый обыкновенный серый пес, почему его и назвали Серко.
Я говорю: обыкновенный пес, но вынужден тут же оговориться--нет, не
обыкновенный, как мы в этом скоро и убедимся. Но прежде нужно в нескольких
словах рассказать биографию этого пса. Откуда у еврея пес? История такова.
Когда Нохум Вевиков приехал из города в местечко и принял "почту",
почтовый двор со всем инвентарем, во дворе оказалась и собака, совсем еще
молодая, но очень понятливая, смышленая, настолько смышленая, что сразу же
признала новых хозяев. Это во-первых. А во-вторых, к евреям она питала
особое уважение, не кидалась на них, упаси бог, подобно другим, которые
свирепеют, как только завидят длиннополый сюртук.
Само собой понятно, что новым хозяевам Серко не навязывал своего
общества, в дом и носа не показывал. Очевидно, ему своевременно намекнули
поленом по голове, что в еврейском доме собаке не место. Путь в кухню тоже
был ему закрыт. Кривая Фрума отвадила его всего лишь одним горшком кипятку,
которым она вполне добродушно, даже посмеиваясь, обдала его однажды в канун
субботы.
Ax, эта Фрума! Злодейское сердце было у девки! Она не выносила ни
кошек, ни собак. Однажды Шолом с трудом вызволил из ее рук кошку, которую
она привязала к ножке стола и так немилосердно колотила веником, что крики
несчастного создания возносились к небу.
-- Фруменю, голубушка, сердце мое, что ты делаешь? Жалко ведь! Бог тебя
накажет! Лучше бей меня, меня бей, только не кошку! -- умолял Шолом,
подставляя деспотической девице собственную спину. Опомнившись, Фрума сама
увидела, что слишком жестоко обошлась с кошкой, стала отливать ее холодной
водой и еле-еле отходила животное.
И все это произошло, думаете, из-за чего? Из-за пустяка. Кошка
облизывалась, и Фрума решила, что "лакомка" (иначе она ее не называла)
стащила что-то со стола. С чего бы это кошке ни с того ни с сего
облизываться? Фрума всех и каждого подозревала в чем-либо: если это кошка,
значит лакомка, собака--пакостница, мужик--вор, ребенок--свинтус... И так
все, весь мир! Но вернемся к Серко.
Изгнанная с позором из дому и из кухни, другая собака на его месте
наверняка ушла бы со двора -- живите себе сто двадцать лет без меня! Но
Серко был не таков. Зная, что ему грозит смерть, он и то не ушел бы. Здесь
он родился, здесь и околеет. Тем более что у него были такие заступники, как
хозяйские дети. Он снискал расположение в их глазах, хотя Фрума всячески и
старалась его опозорить. Многие собаки позавидовали бы харчам и обращению с
ним ребят. Они выносили ему в карманах все, что могли найти самого лучшего и
самого вкусного в доме. Понятно, тайком, чтобы никто не видел и даже не
заподозрил, потому что это могло плохо кончиться и для детей и для собаки.
Серко точно определял время завтрака, обеда и ужина и высматривал, когда ему
вынесут лакомый кусочек. Он даже знал, что у кого в кармане, и тыкался туда
мордой. Мудрая собака!
А фокусы, которым его научили ребята! Например, ему клали на кончик
носа обглоданную косточку или кусок хлеба и говорили: "Не рушь!" (понятно, с
собакой не говорят по-еврейски). И Серко был готов терпеливо ждать сколько
угодно, пока не услышит долгожданное: "Гам!" Тогда он подпрыгивал
и---готово!
В долгие зимние вечера Серко никак не мог дождаться своих приятелей.
Постоянно часов в девять вечера он появлялся под окном хедера и начинал
скрести лапами по замерзшим стеклам в знак того, что надо закрывать книги и
идти домой ужинать. Учителю Серко служил чем-то вроде часов. "Ваша
собака,--говорил он,---не иначе как оборотень",-- и отпускал ребят, которые,
взяв свои фонарики из промасленной бумаги, шли домой, весело распевая
залихватские "солдатские" песни:
Раз, два, три, четыре,
Пойдем, пойдем на квартиры,
Ахтыр-быхтыр колышка,
Восемь денег, рябочка...
Или:
Пора, пора!
Пора выбираться
И со всеми господами
Распрощаться пора!
Серко бежал впереди и от избытка чувств прыгал, катался по снегу. И все
это в надежде на хлебные корки и обглоданные кости, которые достанутся ему
после ужина. Мудрая собака!
Сколько раз случалось, на сердце у героя грустно, тоскливо--дома дали
взбучку, в хедере еще добавили. Шолом забирался в глубь сада, а с ним и
Серко. Там, за плетнем, на куче мусора он садился со своим верным другом,
который тянулся к нему мордой, заглядывал заискивающе в глаза, как
провинившийся человек. "Чего он смотрит? -- размышлял Шолом.--О чем думает в
эту минуту? Понимает ли все, как человек? Имеет ли он душу, подобно
человеку?" И ему приходили на ум слова учителя: "Собака эта -- оборотень". А
царь Соломон в Экклезиасте * сказал: "И нет у человека преимущества пред
скотом". "Но если нет преимущества, почему же Серко-- собака, а
я--человек?"--думал Шолом, глядя с состраданием и в то же время с уважением
на собаку. А собака глядела на него, как равная... Собака--друг! Дорогой,
преданный друг Серко!
ТРАГЕДИЯ СЕРКО
Гнусный поклеп. -- Страдания невинной собаки.--Горькие слезы
Не будет преувеличением, если я скажу, что Серко был умный пес, хорошо
понимавший, кто его больше всех любит, и поэтому не удивительно, что он
привязался к автору этой книги больше, чем к другим ребятам. Серко безмолвно
заключил с ним дружеский союз и любил его самоотверженно, был готов
пожертвовать собой для своего друга и господина. Бессловесная тварь, он не
мог высказать свои чувства, передать их словами и выражал свою преданность
по-собачьи, прыгая, визжа и кувыркаясь по земле на свой, собачий манер.
Достаточно было одного слова, стоило его другу и господину приказать: "На
место!" -- и Серко, послушно удалившись, ложился смирно, как котенок, и
только одним глазком следил за тем, что делает его господин.
Между "господином" и "рабом" была нежная любовь, и "господин" никак не
мог себе представить, что с ним будет, если Серко вдруг не станет. Как это
не станет? Возможно ли? Серко ведь не человек, который может навсегда
уехать, даже не попрощавшись. Сколько раз крестьяне пытались заманить Серко
к себе в деревню--разве он не прибегал наутро, запыхавшийся, с высунутым
языком, не катался по земле, не кидался на шею своему господину, не визжал и
не лизал воротник! Можно было поклясться, что слезы стоят у него в глазах!
И все же... и все же настал день, мрачный, тяжелый день, когда добрый,
верный Серко ушел, ушел навсегда, навеки и так неожиданно, так нелепо, так
трагично.
Случилась эта печальная история летом, в месяц тамуз*. Было
исключительно жаркое лето, без дождей, люди изнывали от зноя. А ведь
известно, что в сильную жару собаки опасны--они бесятся.
По местечку пошел слух, что взбесилась какая-то собака и искусала
нескольких собак, каких--неизвестно. Жителей охватил ужас, и они стали
принимать меры, чтобы предохранить малых детей,--а вдруг кого-нибудь из них,
упаси бог, искусает бешеная собака.
Меры эти заключались в том, что детей отводили к старому знахарю
Трофиму, у которого были острые ногти. Своими ногтями он "вытаскивал синих
собачек" из-под языка у детей и делал это так искусно, что дети ничего не
чувствовали. Операция, конечно, не столь опасная, но особого удовольствия
это не доставляет, когда лезут к вам в рот и ногтями ищут "синих собачек"
под языком...
Потом принялись за городских собак. Привезли бог знает откуда двух
собачников, вооруженных толстыми веревками и железными крючьями. И они
принялись за работу. В один день эти палачи уничтожили до двух десятков
собак. Они на глаз определяли, какая собака бешеная и какая здоровая. Кто
мог ожидать, что жребий падет и на доброго, умного, смирного Серко.
Можно предполагать, что собачники получали от города плату с каждой
пойманной собаки. А если так, то вполне вероятно, что среди убитых было
немало невинных жертв, и Серко был одной из первых.
Об этом несчастье дети узнали, возвратившись из хедера домой уже после
того, как оно свершилось. Они устроили в доме настоящий бунт: "Серко? Как
можно было это допустить?"
Бунтовщиков, понятно, быстро утихомирили. "Как это школьники смеют
думать о собаках!" Их угостили хорошими оплеухами, вдобавок пожаловались
учителю и попросили, чтобы он не пожалел розог на закуску. И учитель оказал
им эту любезность--не пожалел розог. Ох, каких розог!
Но все это пустяки в сравнении с гибелью бедняги Серко, пострадавшего
ни за что ни про что.
Больше всех убивался тот, кто сильнее всех любил Серко--автор этих
строк. Несколько дней подряд он ничего не ел, несколько ночей не спал,
ворочался с боку на бок, вздыхал и стонал в тишине. Он не мог простить злым,
скверным людям, у которых нет ни малейшей жалости, ни капли сострадания к
живому существу--никакой справедливости. И он долго, долго думал о разнице
между собакой и человеком, о том, почему собака так предана человеку, а
человек казнит ее. И снова вспоминался ему Серко, его умные, добрые глаза, и
Шолом припадал лицом к подушке и орошал ее горькими слезами...