 |
|
ДЯДЯ НИСЛ И ТЕТЯ ГОДЛ
Дядя Нисл "гуляет". -- В почете у "начальства". -- Не жена, а
несчастье. -- Представился чиновником, натворил бед и уехал в Америку. --
Искра поэзии
В то время как два старших брата -- Нохум и Пиня Вевиковы--были
правоверными хасидами, младший брат, Нисл Вевиков, или, как он в последнее
время величал себя, Нисл Рабинович, был совершенно светским человеком,
одевался щеголем: сзади на капоте разрез -- это называлось в те годы "ходить
франтом" или "одеваться немцем", -- лакированные штиблеты с пряжками, сильно
подвернутые пейсы. И держался он демократически. Например, в синагоге он
имел, как и все уважаемые обыватели, место у восточной стены, но сидел на
лавке у входа и, держа в руке Пятикнижие с комментариями Моисея
Мендельсона*, рассказывал простым людям истории о реб Мойшеле Вайнштейне, о
Монтефиоре, о Ротшильде. У него был бас, и он немного пел, любил посмеяться
и умел заставить смеяться других. Больше всего ему нравилось смешить девушек
и женщин. Стоило ему только захотеть, и они покатывались со смеху. Чем он
брал, трудно сказать. От каждого его слова они хохотали до упаду.
А какой это был забавник! Без него свадьба не в свадьбу была, скорей
походила на похороны. Нисл Вевиков, или Нисл Рабинович, мог воскресить
мертвого, мог любого заставить болтать, смеяться, плясать. Разница между ним
и дядей Пиней состояла в том, что дядя Пиня сам танцевал, а дядя Нисл умел
заставить танцевать других. На любой гулянке все пили, все пели и плясали
вместе с ним. Со становым приставом они, бывало, в шутку менялись шапками, и
начиналось веселье.
Вообще Нисл Рабинович был с начальством на короткой ноге и заправлял
местечком твердой рукой, точно и сам был начальником. К тому же он отличался
бойкостью речи и говорил по-русски без запинки: "Между прочим, ваша милость,
позвольте вам покурить на наш счет и чтобы не было никаких каков!" (То есть
будьте любезны, курите наши папиросы, и без никаких!) Не только евреи, но и
христиане уважали его: "Ходим до Ниселя: вiн дiло скаже, i чарка горiлкi
буде". (Пойдем к Нислу, он и дело скажет, и стаканчик водки будет.)
Путаться в общественные дела он любил еще больше, чем дядя Пиня. Он
постоянно с кем-нибудь из-за кого-нибудь бывал в конфликте, и ему казалось,
будто он знает все законы. Шутка ли, еврей говорит по-русски так, что не
узнаешь в нем еврея, и к тому же он в таких близких отношениях с начальством
-- старосту колотит, как собаку, со старшиной пьет всю ночь в своем
собственном шинке, а со становым приставом целуется, как с братом.
Но насколько значителен был дядя Нисл в городе, настолько незначителен
он был в глазах собственной жены, тети Годл (все великие люди--ничто в
глазах своих жен). Тетя Годл, маленькая чернявая женщина, держала своего
большого мужа в великом страхе.
Замечательно, что крупный, высокорослый дядя Нисл, уважаемый
начальством и бесподобно изъяснявшийся по-русски, вечно веселый,
расфранченный кавалер, желанный гость в женском обществе, покорно сносил от
своей маленькой жены и удары подушкой по голове и шлепки мокрым веником по
щегольскому сюртуку. Она предпочитала большей частью колотить своего мужа
веником по праздникам, в особенности в праздник торы, к тому же на глазах у
всего народа.
"Пусть знают все, какого мужа имеет его жена!" Он же превращал это в
шутку и, запершись с гостями в зале, откупоривал бутылку за бутылкой.
Раскрывал в погребе все бочки с солеными огурцами, вытаскивал из печи все
горшки и горшочки--производил форменный погром в доме, а потом отдувался за
это три недели подряд. Но дело стоило того--недурно повеселился!
Интереснее всего то, что без тети Годл дядя Нисл и шагу не делал. Он
считал ее умницей и всегда оправдывался: она, мол, из Корсуни, город есть
такой в Киевской губернии, а корсунцы, видите ли, люди вспыльчивые... Против
этого есть только одно средство, говорил он, жемчуг. Если бы господь помог
ему купить жене крупный жемчуг, характер ее совершенно изменился бы. "Я знаю
средство получше",-- попытался однажды открыть ему глаза старший брат,
Нохум, и сообщил на ухо секрет, от которого дядю Нисла бросило в дрожь.
-- Боже упаси! Сохрани бог и помилуй!
-- Послушай меня, Нисл! Сделай, как я тебе говорю, и будет тебе хорошо
и спокойно!
Что это был за совет, обнаружилось позже, много времени спустя. Тетя
Годл сама растрезвонила секрет по городу. Она шипела и ругалась, с пеной у
рта поносила весь род своего мужа. "Семейка!--другого названия у нее для
Рабиновичей не было.--Бить жену для них обычное дело... Но руки у них
отсохнут, прежде чем они дотронутся..."
Всему местечку было известно, что жена Нисла Рабиновича отравляет ему
жизнь, хотя он силен в мире и даже "начальство" без него не обходится. Лучше
бы уж ему не быть важной персоной. Именно то, что он был важной персоной, и
погубило его, хотя в конечном счете все обернулось хорошо и для него и для
его детей, осчастливило его потомство на вечные времена. Об этом повествует
история, которая может показаться выдумкой, но я передаю ее так, как слышал.
В небольшом местечке, недалеко от Воронки, кажется в Березани, мужики
вынесли приговор о выселении одного еврея. Что тут делать? Прибежали к Нислу
Вевикову, он же Нисл Рабинович. Как же иначе, человек в таком почете у
начальства, так замечательно говорит по-русски, со становым приставом
целуется! Дядя Нисл бросился было к приставу. Но тот ничем не мог помочь;
все зависит от исправника. А исправник, во-первых, новый человек, а
во-вторых, настоящий злодей. Что же все-таки делать? Как можно допустить,
чтобы разорили человека, пустили по миру целую семью? "Погодите, дело будет
в шляпе, все уладится!"--сказал дядя Нисл и выкинул такую штуку: он раздобыл
где-то мундир и, нарядившись исправником, примчался в деревню на почтовых с
колокольцами; велел позвать к себе старшину со всей "громадой" и раскричался
на них: "Как вы смеете, такие-сякие!" Он топал ногами, как настоящий
исправник, кричал, что это "не по закону", разорвал приговор в клочья и
предупредил мужиков, что если они посмеют жаловаться на него губернатору, то
пусть знают, что он, новый исправник, приходится губернатору дядей со
стороны матери и что его жена состоит в родстве с министром "внутренних и
внешних дел".
Кто донес--неизвестно, но происшествие с разорванным приговором и
история про губернатора и про министра "внутренних и внешних дел" вскоре
всплыла: возникло "дело", и прыткого дядю, с вашего разрешения, посадили,
потом судили. Кончилось дело тем, что дядя Нисл вынужден был уйти в
изгнание, то есть, попросту говоря, удрать. И это ему удалось. Он сбежал,
промаялся некоторое время в Одессе и, добыв паспорт на чужое имя, уехал в
Америку, в самую Канаду; первое время он как следует помытарствовал там, но
через несколько лет от него стали приходить "леттерс", что он "делает
жизнь". Затем от него пришли очень красивые "пикчурс"--графы, настоящие
вельможи! Но как он там "делает жизнь" и какова вообще жизнь в Америке --
этого у дяди Нисла никак нельзя было узнать.
Только спустя много времени, лет через тридцать с лишним, году в
1905--1906, когда автор этой биографии вынужден был переправиться через
океан и прибыл в Америку, он постарался раздобыть точные сведения о своем
дяде. Он узнал, что дядя Нисл уже покоится в земле, оставил после себя
хорошее имя и неплохое состояние. Его дети и внуки, как говорят в Америке,
"олл райт".
Образ дяди Нисла был бы не полон, если б мы не добавили еще одного
штриха: в этом человеке, возможно, пропал поэт, -- он певал еврейские песни
собственного сочинения. Сидя в тюрьме, он сочинил песню о самом себе--начала
строк шли в алфавитном порядке--и подобрал красивую мелодию к ней, мелодию,
которая проникала в самую душу. Сколько талантов, о которых мы ничего не
знаем, погибло таким образом!