 |
|
Ассоциированное и диссоциированное восприятие мира
Займите удобное положение в кресле, отпустите свое тело, дайте ему свободу. Посидите так некоторое время. А теперь вспомните приятный случай из своей жизни. Обратите внимание на картинку, которая появится у вас в этом воспоминании, на любые звуки, которые связаны с этим воспоминанием. Какие они, громкие или тихие, откуда доносятся?
Обратите внимание на те ощущения или чувства, которые являются частью этого воспоминания. Где появляются эти ощущения? Как вы все это видите?
Как будто своими собственными глазами – ассоциировано, или вы видите это, как происходящее с вами, будто вы находитесь в каком-то другом месте – диссоциировано? Если вы видите себя в картинке, вы, должно быть, диссоциированы. От того как мы смотрим: ассоциировано или диссициировано зависит насколько мы осознанны в ситуации.
Ассоциированное наблюдение является более жестким способом восприятия, мы как бы сильнее схвачены происходящим. Диссоциированное наблюдение позволяет больше растождествиться с событием и собственным переживанием, которое случается в воспоминании или представлении. Это играет важную роль в работе со своим прошлым, при выполнении техники вспоминания значимых событий жизни.
ВСЕ ЕСТЬ СОЗНАНИЕ
"- А вот вы скажите, Василий Иванович, только как на духу. Вы красный или белый?
- Я? – спросил Чапаев, переводя на меня взгляд. – Сказать?
Он взял со стола две луковицы и принялся молча чистить их. Одну он ободрал до белизны, а со второй снял только верхний слой шелухи, обнажив красно-фиолетовую кожицу.
- Гляди, Петька, – сказал он, кладя их на стол перед собой. – Вот перед тобой две луковицы. Одна белая, а другая красная.
- Ну, – сказал я.
- Посмотри на белую.
- Посмотрел.
- А теперь на красную.
- И чего?
- А теперь на обе.
- Смотрю, – сказал я.
- Так какой ты сам – красный или белый?
- Я? То есть как?
- Когда ты на красную луковицу смотришь, ты красным становишься?
- Нет.
- А когда на белую, становишься белым?
- Нет, – сказал я, – не становлюсь.
- Идем дальше, – сказал Чапаев. – Бывают карты местности. А этот стол – упрощенная карта сознания. Вот красные. А вот белые. Но разве оттого, что мы сознаем красных и белых, мы приобретаем цвета? И что это в нас, что может приобрести их?
- Во вы загнули, Василий Иванович. Значит, ни красные, ни белые. А кто тогда мы?
- Ты, Петька, прежде чем о сложных вещах говорить, разберись с простыми. Ведь "мы" – это сложнее, чем "я", правда?
- Правда, – сказал я.
- Что ты называешь "я"?
- Видимо, себя.
- Ты можешь мне сказать, кто ты?
- Петр Пустота.
- Это твое имя. А кто тот, кто это имя носит?
- Ну, – сказал я, – можно сказать, что я – это психическая личность. Совокупность привычек, опыта... Ну знаний там, вкусов.
- Чьи же это привычки, Петька? – проникновенно спросил Чапаев.
- Мои, – пожал я плечами.
- Так ты ж только что сказал, Петька, что ты и есть совокупность привычек. Раз эти привычки твои, то выходит, что это привычки совокупности привычек?
- Звучит забавно, – сказал я, – но в сущности, так и есть.
- А какие привычки бывают у привычек?
Я почувствовал раздражение.
- Весь этот разговор довольно примитивен. Мы ведь начали с того, кто я по своей природе. Если угодно, я полагаю себя... Ну скажем, монадой. В терминах Лейбница.
- А кто тогда тот, кто полагает себя этой мандой?
- Монада и полагает, – ответил я, твердо решив держать себя в руках.
- Хорошо, – сказал Чапаев, хитро прищуриваясь, – насчет "кто" мы потом поговорим. А сейчас, друг милый, давай с "где" разберемся. Скажи-ка мне, где эта манда живет?
- В моем сознании.
- А сознание твое где?
- Вот здесь, – сказал я, постучав себя по голове.
- А голова твоя где?
- На плечах.
- А плечи где?
- В комнате.
- А где комната?
- В доме.
- А дом?
- В России.
- А Россия где?
- В беде, Василий Иванович.
- Ты это брось, – прикрикнул он строго. – Шутить будешь, когда командир прикажет. Говори.
- Ну как где. На Земле.
Мы чокнулись и выпили.
- А Земля где?
- Во Вселенной.
- А Вселенная где?
Я секунду подумал.
- Сама в себе.
- А где эта сама в себе?
- В моем сознании.
- Так что же, Петька, выходит, твое сознание – в твоем сознании?
- Выходит так.
- Так, – сказал Чапаев и расправил усы. – А теперь слушай меня внимательно. В каком оно находится месте?
- Не понимаю, Василий Иванович. Понятие места – и есть одна из категорий сознания, так что...
- Где это место? В каком месте находится понятие места?
- Ну, скажем, это вовсе не место. Можно сказать, что это ре...
Я осекся. Да, подумал я, вот куда он клонит. Если я воспользуюсь словом "реальность", он снова сведет все к моим мыслям. А потом спросит, где они находятся. Я скажу, что у меня в голове, и... Гамбит. Можно, конечно, пуститься в цитаты, но ведь любая из систем, на которые я могу сослаться, – подумал вдруг я с удивлением, – или обходит эту смысловую брешь стороной, или затыкает ее парой сомнительных латинизмов. Да, Чапаев совсем не прост. Конечно, есть беспроигрышный путь завершить любой спор, классифицировав собеседника, – ничего не стоит заявить, что все, к чему он клонит, прекрасно известно, называется так-то и так-то, а человеческая мысль уже давно ушла вперед. Но мне стыдно было уподобляться самодовольной курсистке, в промежутке между пистонами немного полиставшей философский учебник. Да и к тому же, не я ли сам говорил недавно Бердяеву, заведшему пьяный разговор о греческих корнях русского коммунизма, что философию правильнее было бы называть софоложеством?
Чапаев хмыкнул.
- А куда это вперед может уйти человеческая мысль? – спросил он.
- А? – растерянно сказал я.
- Вперед чего? Где это "впереди"?
Я решил, что по рассеянности заговорил вслух.
- Давайте, Василий Иванович, по трезвянке поговорим. Я же не философ. Лучше выпьем.
- Был бы ты философ, – сказал Чапаев, – я б тебя выше, чем навоз в конюшне чистить, не поставил бы. А ты у меня эскадроном командуешь. Ты ж все-все под Лозовой понял. Чего это с тобой творится? От страха, что ли? Или от радости?
- Не помню ничего, – сказал я, ощутив вдруг странное напряжение всех нервов. – Не помню.
- Эх, Петька, – вздохнул Чапаев, разливая самогон по стаканам. – Не знаю даже, как с тобой быть.