Здавалка
Главная | Обратная связь

ДИАЛОГ СТОЛИЦ ВЧЕРА И СЕГОДНЯ



 

«Москва / Петербург» – ведущая антитеза диалогического бицентризма русской культуры. Спор столиц насчитывает три века, он отражен во множестве текстов, начиная с прозы Е. Дашковой, писем Екатерины II и обращенного к ней трактата кн. М.М. Щербатова «Прошение Москвы о забвении ея» (1787).

Древняя столица, покинутая русскими государями ради новой, тяжело переживала это событие, но исконное кровнородственное мироощущение москвичей избавило их от возможного комплекса сиротства. «Языки» Москвы и Петербурга стали средством идеологической, литературной и художественной полемики. Патриотизм славянофилов (а позже – публицистика консерваторов и неонародников) окрасились в специфично московские интонации. Западники предпочли связать будущее России с европейской, т.е. петербургской, перспективой. Москва стала живым музеем отечественной памяти, а Петербург – тревожащим душу источником грозных перемен. В Москву ездили за покоем и душевным комфортом, за отдыхом, а в Петербург – делать дела (эти роли порой менялись). Дерево Москвы и камень Петербурга на какое-то время стали полярными архитектурными символами русского зодчества и стилей жизни.

Наиболее существенные тексты, отражающие диалог столиц в XIX в., принадлежат В.Ф. Одоевскому (1835), Н.Б. Герсеванову (1939), М.Н. Загоскину (1841), А.И. Герцену (1842), Н.В. Гоголю (1844), В.Г. Белинскому (1844), А.А. Григорьеву (1847), Н.А. Мельгунову (1847), И.И. Панаеву (1840), К.С. Аксакову (1856), Ф.Ф. Вигелю (1859), А.С. Хомякову (1859), И.Г. Прыжову (1861), П.Д. Боборыкину (1881), В.М. Гаршину (1882), Н.П. Аксакову (1886). Эти и ряд иных текстов собраны нами в антологии «Москва / Петербург: pro et contra. Диалог столиц в истории национального самосознания» (СПб., 2000)[39].

Почвенная изначальность стихийно растущей Москвы традиционно противостоит в мире ценностей русской культуры городу, воздвигнутому наперекор здравому смыслу – сплошь искусственному, рационально организованному Петербургу. Антитеза органического и неорганического, в контексте которой разворачивается диалог столиц, отразилась в описаниях города на Неве. Ведущим элементом петербургского мифа стала апокалиптика.

Репутация Петербурга как Града беззакония связана с восприятием Петра I как Антихриста, подменного царя и государя-самозванца. Чем чаще припоминали москвичи о Москве – Третьем Риме, тем больший ужас внушала с дьявольской помощью из ничего возникшая новая столица, грозившая обернуться Римом Четвертым. В борьбе за «римские» приоритеты Москва обрела новую мифологию – контексты «Города–Феникса», в которых осмыслялась после 1812 г. послепожарная столица. Восставшая из пепла Москва на долгое время приковала внимание всего мира, как отметил Герцен в памфлете «Москва и Петербург» (опубл. в 1859). Тему «Москва-Феникс» обыгрывали К. Аксаков, Вл. Бенедиктов, Н. Языков, а также Дж. Байрон. Образ Града Несгораемого достиг и ХХ-го в. (Вяч. Иванов: «А Град горит и не сгорает, Червонный зыбля пересвет»).

Контрастным фоном для Москвы – Города-Феникса послужила петербургская мифология Обреченного Града, осложненная еще одним ценностным стереотипом мирового города, в котором Петербург осмысляется как носитель «цивилизации» и, стало быть, как энтропийный оборотень «культуры». Это – «Город-Вавилон». Образ Вавилона в раннюю пору диалога столиц не сразу находит «свою» смысловую корреспонденцию (см. стихи Ф. Иванова). Сцепления Вавилона с Москвой встречаются и позднее (М. Лермонтов), но со временем многоязычный и суетливый Петербург все более прочно связывается с судьбой наказанного за свою гордыню и рассеянного по земле грешного библейского города (Быт. 11, 1–9). «Роскошным Вавилоном» назвал его А. Бестужев-Марлинский; для Н. Огарева Петербург – это «Новый Вавилон»; сходные интонации – у Герцена.

Цивилизаторский энтузиазм Новой Столицы был воспринят апокалиптически. «Цивилизации», – записал Ф. Достоевский на принадлежащем ему экземпляре «Откровения» Иоанна Богослова. Город-цивилизатор в ожидании Страшного Суда – таков Петербург Достоевского и таков же он у Н. Языкова. Картины разрушения некоей древней столицы даны в мистерии В. Печерина, которую автор назвал «языческим Апокалипсисом». Образ Града Обреченного суммирует в себе символы Страшного Суда и конца света, Четвертого Рима и Вавилона. В ХХ в. пророчества о скорой гибели столицы вновь вошли в моду. Действительность вокруг горожанина начала века зазвучала голосами Апокалипсиса (В. Розанов, А. Крученых, Б. Савинков, В. Брюсов, А. Блок). Фальконетов монумент – центральный символ Града Обреченного – слился в сознании носителей катастрофического мироощущения со Всадником из «Откровения». Градостроительная математика города на Неве традиционно противостоит здесь «кривому» пространству Москвы. В городе Петра торжествует в своем мироустроительном начале Число–Логос. Но Петербург – Город–оборотень, поэтому и числа его (древние знаки совершенства и порядка) обратились у Е. Иванова в свою противоположность – в символ энтропийного, на грани безумия живущего города.

На этом фоне усилилась партия Москвы, ее голос начинает звучать в тонах утешения и надежды. Город почвенного обетования и национальной жизнестойкости, в противовес беспочвенной и безосновной гордыне Северной Пальмиры, – такова Москва в философском мемуаре Б. Эйхенбаума, в эссе П. Муратова, В. Тана-Богораза). Реставрируются старые контрасты столиц: о Москве говорят как о разнородно–органическом существе, о Петербурге – как об однородно-отчужденной каменной пустыне. О Москве – в интонациях нежности и благодарения, о Петербурге – как о мучительной любви. Все более определенно Петербург осознается как Город-Жертва, каменный каприз, воздвигнутый на зыбкой стихии. ХХ век приносит мистериальное восприятие Северной столицы: Петр I обретает черты Космократора, Нева – безликой стихии Хаоса, архитектурная громада Города – картины единократного мирового зодчества, в замысле которого – погубить всякую малую частность. Из Петербурга правил Империей Петр-Антихрист, потому столица осталась вечным топосом власти Князя Тьмы и его зловещих вестников, – так полагают Д. Мережковский, Д. Аркин, авторы сб. «Петербург и Москва» (1918).

Эмиграция увезла с собой петербургскую апокалиптику. Когда для зарубежной печати большевистская Россия утвердилась в качестве факта, Петербургу припомнили его грех европеизма. Вновь, как в памфлетах XIX в., выходит на первый план антитеза Города и страны (Ф. Степун). Для Г. Федотова Петербург также есть «Рим», и потому он воссоздает картину киевско-азийско-западной Империи, соединившей в своих географических и исторических горизонтах духовный опыт и государственность рас-антиподов, племен-родичей, наций-врагов и наций-друзей. Результатом этого синтеза, полагает Г. Федотов, стало формирование в России культурных центров более азиатских, чем сама Азия (Москва), и более европейских, чем сама Европа (Петербург). Пусть Святая София Киевская, полагает философ, напомнит нам об утраченной чистоте греческого православия и спасет нас как от гордого национального самодовления (Москва), так и от латинского цивилизаторства (Петербург).

Модному в эмигрантских кругах апокалипсису культуры противостоит Е. Замятин, исторический оптимизм которого окрашен внутренним сомнением; тем отчетливее звучит в его прозе пассеистическая нота. На позиции пассеизма стоят В. Вейдле и архим. К. Зайцев.

Страх и ужас перед будущим преодолеваются в историческом катарсисе. Петербургский Апокалипсис, как и судьба святой московской земли, не завершены: они стали для нас живой эсхатологией надежды. Душа Москвы и гений Петербурга, образовавшие двухголосие и внутренне напряженный диалог русской национальной культуры, стоят теперь на пороге новых голосовых инициатив.

Свои очертания диалог столиц в наши дни еще не определил, он идет в плане осмысления прошлого диалогического опыта. Как никогда много пишут сейчас о «петербургском мифе», возник своего рода культ эпохи Серебряного века, на фоне которого реставрация культурной жизни «блистательного Петербурга» происходит в форме анамнезиса – припоминания о временах философского ренессанса. На столицы смотрят сейчас глазами эмигрантов первой волны; на конференциях все чаще звучат имена Анциферова и Гревса; сравнительная урбанистика вошла в моду.

Соперничество столиц нашло выражение в соревновательной реставрации памятников старины, хотя и здесь не обходится без чисто советских издержек: позолоченный крест на Казанском соборе торопливо воздвигали непременно к празднику Первого мая, а московский храм Христа Спасителя поразил москвичей своей избыточной пышностью.

Современный автор справедливо отмечает: «Имитируя формы московской Руси, они одновременно на другом берегу строят монструозный памятник Петру, который положил жизнь на то, чтобы вырваться самому и вырвать Россию их форм старомосковской жизни. Но это противоречие между «восстановлением» храма и воздвиженьем монумента – только кажущееся. На самом деле обитающие в современной Москве властители России чувствуют себя Петрами–преобразователями, но идейная пустота заставляет их гоняться за тенями прошлого и пытаться воплотить их»[40].

Другой стороной строительного азарта стали застройки в исторических центрах столиц, вызывающие теперь массу нареканий со стороны населения. Стилистически непродуманные вкрапления современных зданий придали облику Москвы свойство, никак с ее природой не связанное: она стала напоминать не город, а макет города. Газета «Невское время» писала 23 мая 1997 г.: «…Расстоличенный Петербург передал белокаменной не только власть, но и главную примету – искусственность бытия. Теперь уже не Питер, а Москва является “выдуманных городом”»[41].

На фоне несомненного первенства питерских театров происходит любопытный обмен опытом богемной жизни. Москва в дни юбилея Петербурга навязала Невской Столице какую-то ухарскую манеру праздника.

Когда-то московских мастеровых высекли кошками за нарушение имперской тишины на улицах Питера; теперь пьяные крики и выстрелы на улицах – чуть ли не главная черта, сближающая обе столицы.

Однако самый заметный результат диалогического обмена – это перетекание политических сил из новой столицы в старую. Политологи давно комментируют питерское окружение президента[42].

Думается, Петербург никогда не будет жить жизнью суетливого московского муравейника. Как никогда ранее, он все более сосредоточен и замкнут в спокойном сознании своих возможностей. Происходит смена поколений, старые петербуржцы уходят один за другим, а нынешние молодые люди, как правило, в глаза не видели Москвы. Время покажет, хорошо это или плохо.


 

 


Часть II







©2015 arhivinfo.ru Все права принадлежат авторам размещенных материалов.