Главная | Обратная связь

КОНСТАНТЫ ПЕТЕРБУРГСКОЙ КУЛЬТУРЫ

 

Проблема существования в культуре города констант – это проблема индивидуального своеобразия, обретение которого – необходимое условие выживания любого города. Городу свойственно стремление закрепить за собой определенный набор качеств, делающих его неповторимым и обеспечивающих ему достойное место в ряду городов; изменение этого набора связано, как правило, с исключительными обстоятельствами, с адаптацией к новым условиям.

Ключевые, наиболее важные качества, в сохранении которых город жизненно заинтересован, он стремится «внедрить» в сознание людей на уровне стереотипных представлений. Между константами как постоянными величинами, объективными параметрами городской среды и устойчивыми представлениями о ней трудно провести отчетливую границу; отношения между ними можно назвать отношениями дополнительности: с одной стороны, стереотипы, как правило, складываются под воздействием объективных факторов, определяющих своеобразие города; с другой стороны, именно сложившиеся стереотипы, отраженные в художественных текстах или передаваемые изустно, способны поддержать город в его стремлении оставаться своеобразным и в периоды ослабления или утраты им факторов индивидуального своеобразия.

Очевидно, что любые попытки выявить устойчивые качества конкретного города должны быть выверены с точки зрения специфики и объекта, и предмета подобного исследования. Объектом в данном случае является Город, под которым понимается среда обитания определенного типа. Можно предположить, что в культуре Петербурга, как и в культуре любого другого города, присутствуют качества, обусловливающие его принадлежность к Городу. Это обстоятельство не всегда принимается в расчет; само понятие «Город» трактуется как исторически-относительное. Между тем, по справедливому замечанию, «город есть город»[58]. Существуют качества, позволяющие обозначить «водораздел» между Городом и Деревней, Городом и Природой. Так, важнейшим критерием выделения Города в особую среду обитания служит удельный вес культурной составляющей, который настолько высок, что Город рассматривается как максимально полное воплощение культуры.

Можно ли считать рукотворность, искусственность константой Петербурга как одного из множества исторических воплощений города, если принять во внимание ее универсальный характер? По-видимому, можно, ибо в каждом конкретном случае искусственность города проявляется по-разному, а в «петербургском» варианте ее степень выражена особенно отчетливо; за исключением короткого периода у Петербурга не было необходимости отстаивать свое специфически городское происхождение – настолько была очевидна его сущность как способа и результата человеческой деятельности. Устойчивые эпитеты Петербурга – «вымысел», «волшебная греза», «фантом». Мыслью о вымышленности, надуманности этого города, в сущности, одного из многих, созданных «на пустом» месте в Новое время, – пронизана значительная часть петербургского текста русской литературы.

Любопытно, что искусственность («культурность») – объективное качество Города – приобретает значение константы одной из исторических модификаций данной среды обитания только в определенном контексте. В данном случае таким контекстом служит урбанистическая картина России. В сознании русских людей проблема искусственности, рукотворности Петербурга была трансформирована в проблему органичности/неорганичности культуре России той новой культуры, «городским» воплощением которой стал Петербург. Качества-константы этой культуры – европейскость, светскость, рационалистическая доминанта – раскрыты М.С. Каганом в книге «Град Петров в истории русской культуры».

Интересно смещение акцента: в «лице» Петербурга создавался не просто город, его культура, – город был моделью для создания государства – образования, в исторически-стабильных условиях воспринимаемого как внешнее по отношению к культуре, как ее каркас. Пожалуй, можно утверждать, что не только в XVIII–XIX вв., но и в ХХ в. специфика Петербурга как города заслонялась особенностями того государства, в качестве столицы которого город был задуман. Действительно, когда государство – этот не богоданный, а «человеческий» институт, охватывающий и регламентирующий все стороны жизни людей, – было построено, все его эпитеты были перенесены на Петербург, который с этого момента (с пушкинского времени) все чаще начинает именоваться казенным, чиновничьим, бездушным. Таким образом, специфика искусственности как константы этого города – в том, что она была многократно усилена искусственностью, неорганичностью, привнесенностью создаваемого государства.

«Питательной почвой» для восприятия петербургского бытия как неорганичного русской культуре на протяжении веков было то, что можно назвать дискомфортностью существования большинства жителей Петербурга. Этот факт сам по себе интересен, ибо город – среда обитания, по определению ориентированная на человека, удовлетворение его потребностей. Петербург с его необычайно высокой для русского города степенью рукотворности оказывался социально, биологически дискомфортным в противоположность Москве, рассчитанной на удобное, уютное, надежное существование[59].

Проект государственного устройства не был рассчитан на центральное положение человека – наоборот, человек должен был занимать строго отведенное ему место в этом отлаженном механизме. В этом изначальном столкновении Петербурга-города и Петербурга-модели государства – истоки петербургской амбивалентности, которая тоже может быть воспринята как константа. Так, хорошо известная по произведениям петербургского текста XIX в. тема столкновения государства и маленького человека для Петербурга оставалась обостренно-актуальной и на протяжении всего советского периода и не утратила актуальности и в наше время: в городе было и по-прежнему остается самое большое в стране (по-видимому, и в мире) число коммунальных квартир, а здания, в которых живет большинство горожан, лучше всего характеризуются понятием «баракко» (в этом отношении ситуация, воспроизведенная в фильме «Ирония судьбы, или С легким паром», является стопроцентной выдумкой, так как качество типового жилья в Ленинграде всегда было иным, худшим, чем в Москве). Государство, мощь которого до сих пор удостоверяют величественные здания столичного Петербурга, продолжает демонстрировать безразличие к «рядовым» горожанам, что ярко проявилось в период подготовки к празднованию юбилея города.

Нельзя не заметить, насколько прочно Петербург-город «сросся» с Петербургом-моделью государства (не просто «столицей», хотя этот город никогда не переставал быть столицей Российской империи[60]). В ХХ веке город (город!) воспринимался как оплот сил, оппозиционных советскому государству. Степень оппозиционности при этом нередко преувеличивалась, но показательна сама тенденция (константа) отношения к Петербургу-Ленинграду, в соответствии с которой он продолжал восприниматься столицей, а лучше сказать – олицетворением, несуществующего государства, носителем его культуры. Это предубеждение было настолько сильным, что никакие усилия ленинградских властей, направленные на пресечение всякого инако- и свободомыслия не воспринимались как достаточные. Один из ярких примеров – судебный процесс (и последующее преследование – вплоть до высылки) над И.А. Бродским, стихи которого не являлись антисоветскими, но в них не был соблюден должный уровень лояльности по отношению к государственной системе. Подобное упущение можно было бы простить поэту, живущему в любом другом провинциальном городе и пишущему не на политические темы, но только не ленинградцу.

Показательна сама завышенность представлений о «генетической памяти» жителей города[61] (пережившего на протяжении ХХ в. по крайней мере, три волны эмиграции, блокаду, массовые репрессии 1918 – начала 1950-х гг., завершающим аккордом которых стало «ленинградское дело»), в которой должны были сохраниться «великодержавные», столичные амбиции. Почему в последнее десятилетие активизировалось противостояние между Петербургом и Москвой, ведь соперничество возможно лишь между приблизительно равными городами, а Петербург и по количеству жителей (важный показатель), и по финансовым вливаниям, и по своему статусу, казалось бы, безнадежно «проиграл» Москве? Во-первых, думается, потому, что подобная биполярность нужна русской культуре и глубоко укоренена в ее традиции; во-вторых, складывающееся сегодня новое государство в большей степени похоже на то, столицей которого был Петербург. Известно, как преувеличенно болезненно Москва реагирует на инициативы перевода в Петербург центральных властных (чаще всего речь идет о судебной власти) или банковских структур, а также на «засилье» в руководстве страной выходцев из Петербурга-Ленинграда. Ситуация усугубляется тем обстоятельством, что Петербург достаточно активно в последние годы пытается расширить сферу своей столичности (стремление, присущее любому живому городскому организму), выступая, в зависимости от контекста, и как главный город Северо-Западного Федерального округа, и как «культурная столица» России, и как неофициальная столица СНГ.

Специфика искусственности как константы Петербурга позволяет понять и другие особенности культуры этого города с точки зрения «столкновения» в ней интересов государства и города. Когда город создается, как Петербург, «по плану», функции, призванные обеспечить городу достойное место в ряду ему подобных, продумываются заранее. В данном случае эти функции также демонстрируют связь с идеей города-модели государства. Как правило, когда речь идет о причинах основания Петербурга, то обычно называют военно-стратегическую, торгово-экономическую, политико-административную функции, а также функцию промышленного и культурного центра. Какие из них стали константами, т.е. были пронесены городом через всю его историю? Рассмотрим некоторые.

Военно-стратегическая функция («военная столица»). Современная топонимика Петербурга подтверждает справедливость слов А.С. Пушкина, назвавшего Петербург военной столицей: на эти функцию указывают такие названия как «Марсово поле», «Измайловский проспект», «Конногвардейский бульвар» и многие другие. Характерной приметой пространственно-пластической организации Петербурга до сих пор являются кварталы ампирной застройки (в композицию которых входят казармы, госпиталь, собор), в прошлом называвшиеся «ротами», – своего рода военные городки гвардейских полков. Известно, что большинство петербургских храмов являются одновременно памятниками воинской славы, и среди них – Никольский собор, сохраняющий (притом, что Петербург не является «духовной столицей») свое значение главного военно-морского собора России. На плитах, помещенных в этом соборе, до сих пор высекаются имена моряков, погибших при исполнении служебного долга; о значении Петербурга для российского флота свидетельствует и факт избрания родственниками именно Петербурга как места захоронения многих моряков подводной лодки «Курск» (не все из которых были петербуржцами). В современном Петербурге по-прежнему находится большое число военных, военно-морских, военно-инженерных училищ; многие из них существуют в этом качестве на протяжении столетий (например, Высшее военно-морское училище им. М.В. Фрунзе «произошла» от основанной в 1715 г. Морской академии, а Военно-морская академия им. Н.Г. Кузнецова – от офицерских классов, созданных в 1827 г. при Морском кадетском корпусе). Значение Петербурга как военного центра подтверждается большим числом «работающих» на эту идею других учреждений – музеев, институтов, архивов; например, одно из лучших медицинских заведений Петербурга, также имеющее давнюю традицию (основано в 1798 г.), – Военно-медицинская академия – также имеет непосредственное отношение к военному ведомству.

Если говорить о значении города как промышленного центра, то здесь мы не только можем констатировать устойчивость (константность) для Петербурга этой функции в целом, но обнаружим наличие устойчивых качеств-констант внутри нее, ибо Петербург был и остается, прежде всего, центром машиностроения (прежде всего, судостроения, но также турбо- и станкостроения) и военной промышленности[62]. Наряду с Адмиралтейством – первым промышленным предприятием города, его смысловым и композиционным центром, в Петербурге было множество других верфей (Галерная, Партикулярная, Охтинская и др.). Сегодня в городе существует «Адмиралтейское объединение»[63], исторически, а не только в названии сохранившее преемственность с Адмиралтейством, «Балтийский завод» (основанный еще в 1856 г.), «Северная верфь», судостроительное предприятие «Алмаз». Знаменательно, что к существующей «морской» топонимике Петербурга в 1970-х гг. было решено добавить, для обозначения застройки части Васильевского острова, где располагалась историческая Гавань и Шкиперская слобода, новые названия (ул. Кораблестроителей, Шкиперская и др.).

Об исконности для Петербурга военной промышленности свидетельствуют многочисленные названия, среди которых, к примеру, «Арсенальная набережная», «Большая Пороховская улица», «Литейный проспект». Оружейные заводы были как в самом Петербурге (завод «на Пороховых»), так и в его пригородах (оружейный завод в Сестрорецке). Несмотря на сложные времена, переживаемые до последнего времени знаменитой ленинградской «оборонкой», ее предприятия (среди них – ЛОМО) и в настоящее время выпускают высокотехнологичное современное оружие.

Заметим, что и в военной, и – в настоящее время в меньшей степени – промышленной функции культура города непосредственно связана с, выражаясь современным языком, государственным сектором.

Приоритетом государственных нужд можно объяснить и то, что на протяжении ХХ века из трех «доминант» петербургской культуры, выделенных М.С. Каганом и названных выше, характер константы сохраняла одна – рационалистическая. Это не означает, что Ленинград перестал быть самым европейским городом России, но поскольку все города одного государства имеют черты типологической общности, проявляющейся особенно ярко в периоды сознательной изоляции этого государства, то на протяжении советского периода Петербург-Ленинград неизбежно становился все более и более «русским» («советским»).

Что же касается рационализма петербургской культуры, то он продолжал проявляться и в специфике научного знания (по преимуществу точного и прикладного, обслуживающего, в частности, названные выше сферы промышленности), и в характере создаваемого в городе искусства, особенностью которого, если говорить о тенденциях, и в ХХ веке оставалась «классицистичность», под которой следует понимать в первую очередь строгость формы, сдержанность художественного языка. Эта тенденция заметна и в петербургской архитектуре, и изобразительном искусстве, и балете, и театре, и литературе, и музыке. Сказанное не означает, в свою очередь, что ленинградские авторы были консерваторами – но в своих экспериментах они никогда не доходили до отрицания, полного разрушения формы. Именно поэтому, к примеру, первоначально воспринятое как новое слово в искусстве творчество художников объединения «Мир искусства» уже через несколько лет казалось, особенно представителям московского авангарда, безнадежно устаревшим. Хорошо известно, сколь последовательно отстаивает принципы классического русского балета петербургская балетная школа, и эта «классическая» выучка видна даже в спектаклях «нетрадиционных жанровых разновидностей»[64] (в постановках, например, таких мастеров как Б. Эйфман и В. Михайловский).

В изобразительном искусстве (не только собственно в изображениях города) эта строгость, рассудочность проявляется в традиционном большом количестве создаваемых в Петербурге графических произведений (работы В. Ветрогонского, О. Почтенного, В. Ушина, Р. Яхнина и др.). Это тоже своего рода константа, в которой выразился рационализм петербургской культуры: так, известно, что Петра, привезшего гравюру в Россию, интересовали не только ее художественные особенности, но, прежде всего – возможность практического применения (например, в картографии).

В своих художественных экспериментах петербургские художники никогда (или почти никогда) не жертвуют содержанием ради игры с формой. Эта особенность ярко проявилась в творчестве петербургских-ленинградских поэтов, которому присуща общая сдержанность, верность традиционным («классическим») формам стихосложения. Для текстов петербургских авторов часто характерна интонация отстраненности: авторы (и их герои) не осознают себя центром мироздания – напротив, и сами они, и возникающий на страницах их произведений город оказываются поводом для размышления о судьбах Отечества, мира (отсюда знаменитая «провидческая» роль петербургской литературы). Это осознание и себя, и города как чего-то неглавного, вторичного, коренится как в особенностях геокультурного положения Петербурга, так и в изначальной специфике его взаимоотношений с государством.

Наконец, наличие в культуре Петербурга констант может быть проиллюстрировано на примере градостроительства и архитектуры, ибо главное качество петербургской архитектуры – ансамблевость – могло возникнуть только в городе «трагического империализма» (выражение Н.П. Анциферова), в условиях жестко-централизованного руководства процессом организации городской среды, и только при наличии преемственности[65] градостроительных принципов[66].

М.С. Каган выделил четыре фактора, определяющих «особенности жизни каждого города»: географический, природный; социальный статус и основная направленность деятельности горожан; архитектурный облик; художественная жизнь[67]. Можно ли, однако, наложением этих факторов и стоящих за ними качеств (среди которых, как было показано выше, есть немало константных) получить исчерпывающую картину индивидуального своеобразия города? Среди этих факторов не назван фактор личностный, «человеческий». Действительно, можно ли сегодня говорить о некоем сохраняющемся на протяжении десятилетий типе петербуржца? Пожалуй, для Петербурга этот вопрос является наиболее болезненным. Речь идет о том, что городу на протяжении ХХ столетия не удалось (или удалось в незначительной степени) сохранить качества, позволяющие идентифицировать его жителей, их облик, ментальность, в принадлежности к культуре этого города. Правомерен вопрос, можно ли будет в относительно недалеком будущем в принципе рассуждать об устойчивых качествах Петербурга как объективной реальности, если другими стали его люди. На этот вопрос можно ответить так: пока существуют как объективные параметры культуры Петербурга (некоторые из которых – искусственность, рациональность, амбивалентность, специфика функциональных доминант – были раскрыты), так и стереотипные представления о петербуржцах как носителях великой культуры, – у современных жителей города, это касается, в первую очередь, людей молодых, может возникнуть потребность в осознании и культивировании (разумеется, с оглядкой на меняющееся время) специфически петербургских качеств.

 

 

Н.В. ТИШУНИНА

(Санкт-Петербург)