Главная | Обратная связь

САНКТ-ПЕТЕРБУРГ: ПРОВИНЦИАЛЬНАЯ СТОЛИЦА ИЛИ

СТОЛИЦА ПРОВИНЦИИ

В данных заметках город рассматривается как «первичная сущность» исторического процесса, что, согласно размышлениям Поля Рикера, означает его подобие историческому персонажу, наделенному целостностью, специфичностью и длительным периодом своего существования.

В отличие от большинства городов современной России Санкт-Петербург наделен не одним культурным значением, а некоторым их множеством, заданным разными этапами исторического развития этого своеобразнейшего города. Актуализация каждого из этих значений связана, как правило, с использованием определенного стереотипного выражения, своего рода ярлыка, наличие которого избавляет говорящего (пишущего) человека от необходимости вступать в длинные объяснения или даже рефлектировать по поводу сказанного. Наиболее часто особое место Петербурга в ряду других городов обозначается через указание на его столичный статус, но понятие «столица» почти никогда не используется само по себе. Добавление к нему прилагательных типа: «вторая», «северная», «европейская», «культурная» и т.п., призвано указать на неполноту «столичного качества» и, в то же время, объяснить – почему оно все-таки у города есть.

В последние годы наиболее употребимым стал, пожалуй, фразеологизм «культурная столица». Этот титул, который многим представляется почетным, стал современным аналогом советскому выражению «город трех революций», в том смысле, что культура, носителем и центром которой является город, есть скорее нечто принадлежащее прошлому, а не современности. Действительно, Питер призван, в большей степени, сохранять старорусскую, элитарную, интеллигентскую, изощрено сложную и рафинированную, чем производить культуру новую, массовую и потребительскую. На первый взгляд город обладает избыточным потенциалом для того, чтобы быть пространственным структурирующим центром элитарной культурной системы, а также временным посредником, способным обеспечить ее переход от прошлого к будущему. Однако в действительности его движение в этом направлении осуществляется крайне медленно и непоследовательно. Причина этого, как представляется, заключается в современной обособленности культурного пространства Петербурга, в недостатке активных связей нового типа, которые связали бы его с регионами России. Притом, что город пока реально остается воплощением культурного идеала, который востребован сотнями тысяч людей в российской провинции, явно недостаточно делается для того, чтобы воплотить этот идеал за пределами данного города, чтобы реализовать его гигантский культурный потенциал для развития социокультурной системы всей страны. Сегодня петербургская научная и художественная элита занята в основном самореализацией в пределах своего города или устремляется за иными ценностями в Москву, где быстро утрачивает своеобразие, вливаясь в ряды фабрикантов новой культурной действительности. Количество представителей других городов, стремящихся в Петербург за «культурной пищей», постоянно сокращается, уступая место иностранцам, которые включили город в число мировых достопримечательностей.

Санкт-Петербург с момента своего основания был «самым западным» городом России, что выражалось не только в его значении как форпоста европейской культуры в нашей стране, но и в его роли представителя восточной культуры на западе. В прорубленное Петром I окно, город показывал Европе лицо России, вернее различные ее маски, которые менялись в зависимости от характера эпох и исторических обстоятельств. Среди этих личин можно выделить: маску ученика, старательно воспроизводящего из российских материалов все достижения европейской культуры; маску воинственного дикаря, грозящего западу очередным походом; маску художника и мыслителя, превзошедшего Европу в своих творческих открытиях и прозрениях. Сегодня, притом, что связи с европейским миром в последние годы заметно активизировались, Петербург представляет ему чаще всего застывшую, музейную маску былого, которая радует в своей неизменности многочисленных туристов, но не несет на себе черт нового, динамично меняющегося мира. Характерно, что те представители западного мира, которые приезжают в Петербург не отдыхать, а сотрудничать, рассматривают его чаще всего как центр определенного региона, а не только как самодостаточное культурное образование.

Следует вспомнить, что первичное культурное значение Петербурга было порождено не столько его утверждением в качестве западного города, сколько корреляцией факта его образования с идеей победы культуры (в западном ее варианте) над аморфным природным северным пространством. Не случайно Петербург выступает здесь законным наследником Архангельска и предшественником целого ряда российских городов, которые были основаны на Севере в последующие годы. Само движение в северном направлении отождествлялось в мифологическом сознании народов России с путем в иной мир, утверждение на границе которого и стало для страны символом начала новой историко-культурной эпохи. Именно сопостояние Петербурга инобытию (а не только западному миру, как это обычно представляется в исторической литературе), которое было пространственно маркировано как «север», наделило этот город многими чертами, которые постепенно «вросли» в его лик и стали отождествляться большинством исследователей только с ним. Такие составляющие «северного мифа» как прониктнутость пространства мистикой, наличие в нем потаенных сокровищ, сочетание в нем крайних ситуаций, острота переживания близости смерти – стали неотъемлемой частью петербургского текста.

Сегодня многие говорят о молодости Петербурга, разменявшего всего лишь третье столетие своего существования. Это не совсем верно: возраст города, как персонажа исторической драмы, определяется не прожитым, а пережитым. За 300-летнюю историю Питер неоднократно умирал и возрождался, менял имена и статус. В этом видится не только стечение исторических обстоятельств, но и проявление внутренней сущности города, который постоянно находится в «пространстве вненаходимости»: между мирами и временами, между временем и вечностью, между жизнью и смертью. Эта внепространственность предопределяет не только элитарность петербургской культуры, но также ее маргинальность (в данном случае – пребывание у границ российской культуры, социума, пространства бытия) и лиминальность (в данном случае стремление преодолеть порог между разными мирами и мировоззрениями, имеющее своим результатом сочетание их элементов в одном произведении). Эти качества городской культуры отчасти объясняют феномен ее открытости различным традициям, точкам зрения, мнениям, равно как и терпимость самих петербуржцев, для большинства которых оппозиция «свое – чужое» лишена доминирующего места при оценке мира. Таким образом, именно северный локус стал той основой, на которой сформировался неповторимый облик Петербурга. Особенности северного восприятия мира проявились в культуре города и стереотипах поведения его жителей.

Статус «столицы севера» периодически актуализировался в российской истории не только как метафора, призванная выявить инаковость города, но и как обозначение функции дальнейшего освоения северного пространства, которая на него возлагалась. Вначале Север был для петербургских европейцев непосредственным воплощением той дикой природы, которую следовало покорить и преобразить. Эта общая установка могла реализовываться и в виде закладывания новых населенных пунктов, и в виде военных и научных экспедиций, в ходе которых приводились в подчинение староверы, изыскивались природные богатства, исследовалась жизнь северных народов. В конечном счете, вся эта разноплановая деятельность более или менее вливалась в русло общей политики модернизации, которая к началу ХХ века начала получать обоснование в виде различных теорий, но в большей степени находила опору в общем взгляде новоевропейского человека на мир, как на поле своей почти не ограниченной преобразовательной деятельности. Петербург был не только исходящим центром этой политики, транслирующим себя во множестве более или менее бледных копий, но и точкой притяжения местных самородков от М.В. Ломоносова до П.А. Сорокина, для которых он стал символом внутреннего преображения, пространством обретения нового «я», которое не могло возникнуть в условиях традиционной культурной среды. В начале ХХ века наиболее талантливые выходцы из северной глубинки осознают себя уже представителями сразу двух культур, попытки синтеза которых обогащали петербургский текст, привнося в него новые смыслы и формы.

Особенно хорошо включеность Петербурга в процесс трансформации северного пространства видна на примере его судьбы в ХХ веке. Революция 1917 года изменила не только статус города, но и характер его взаимоотношений с северной провинцией, процесс модернизации которой резко ускорился. На первом его советском этапе методы модернизации были еще относительно мягкими. В 1920-е годы Петроград-Ленинград утверждается как центр изучения культур народов Севера, разработки алфавитов для бесписьменных народов, выработки эффективных методов их ввода в «новую жизнь». В 1930-е город, как и весь регион, становится жертвой репрессивной политики насильственной модернизации страны, хоть их роли при этом насколько отличны. В этот период северная мифология была актуализирована советскими идеологами в своем героическом варианте. В то время как вся территория Севера была покрыта сетью лагерей, официально ее осваивали полярные экспедиции, участники которых стали главными героями идеологических кампаний предвоенных лет. Ленинграду была отведена роль одного из центров подготовки экспедиций, здесь продолжали готовить и «национальные кадры» для малых народов Севера, хоть отношение к ним в значительной степени изменилось. Ленинградские ученые и представители художественной элиты принимали активное участие в перенесении своих творческих достижений на северные просторы, которые, правда, часто были ограничены колючей проволокой. Большинство новых городов, основанных в этот период на Севере, были построены при непосредственном участии ленинградских специалистов. Гулаговская насильственная модернизация Севера во многом противоположна петербургскому варианту этого процесса. Вместо тщательного изучения, художественного освоения природно-культурного пространства использовались методы грубого вторжения в него, однозначного разрушения традиционной среды обитания, навязывания стандартных утилитарных типов поселений, которые были исключительно местом размещения рабочей силы. Лишенные собственного позитивного облика, не вписанные в местную среду, не связанные с культурными традициями, эти города и поселки испытывали жесткую зависимость от создавшей их централизованной власти и при малейшем ее ослаблении приходили в упадок. В военные годы северный миф утратил свое центральное место в системе советской идеологии, что, однако, не привело к разрыву связей между городом и регионом. Ведомственная система освоения Севера, пришедшая на смену тоталитарно-лагерной, была вынуждена отчасти вернуться к «петербургским» методам, но, будучи основанной на жестком прагматизме, в принципе не могла реализовать культурный потенциал северной столицы. Можно бесконечно перечислять примеры культурного сотрудничества, своего рода шефства, которое город принял над северной провинцией. И только в постсоветское время культурные связи северной столицы и северной провинции стали слабеть и разрушаться.

Образование федеральных округов создало новые предпосылки для активного развития разнонаправленных связей в системе «Санкт-Петербург – северная провинция». Несмотря на всю сегодняшнюю призрачность Северо-Западного федерального округа, сам факт его создания является позитивным шагом, поскольку впервые за российскую историю естественные границы региона почти совпали с его административными границами. По сравнению с большинством других федеральных округов Северо-Западный находится в преимущественном положении и с точки зрения богатства своего культурного наследия, и с точки зрения своего экономического потенциала, и сточки зрения уникальности своей столицы. Создание нового единого культурного пространства макрорегиона должно пойти на пользу и провинции и Петербургу, поскольку регионы приобретут возможность преодолеть собственную административную и культурную ограниченность, а северная столица – реализовать свой культурный потенциал и выйти из ловушки мнимой самодостаточности. Очевидно, что здесь не идет речь только о возврате на уровень шефской помощи советского времени, автоматическое восстановление нарушенных связей еще не создаст нового качества культурного взаимодействия. Главной задачей при формировании единого европейского северного культурного пространства России должно стать развитие регионального самосознания его жителей, в результате которого петербуржцы должны осознать себя северянами, жители провинции воспринять Петербург как свой Город. На протяжении эпох и столетий российской истории Север взрастил немало оригинальных субкультур: новгородскую, поморскую, старообрядческую, монастырскую и других, выступавших как оппозиции или альтернативы «основному» пути развития социокультурной системы страны. Петербургская культура стоит в их ряду, хоть и отличается тем, что в определенный период истории стала культурой доминирующей. Сегодня настало время синтезировать различные культурные традиции северного макрорегиона, обобщить их опыт, и в этом процессе Петербургу по праву принадлежит центральная роль, как городу, обладающему необходимыми для этого возможностями, ресурсами и качествами. Северный переходный характер Петербурга должен способствовать переходу к новой культурной эпохе в жизни Севера и всей страны. Следует также отметить, что утверждение нового регионального статуса ни в коей мере не лишит Петербург его иных, общероссийских и международных значений, но напротив, придаст им новые оттенки культурного смысла.

Часть III