Главная | Обратная связь

СУДЬБЫ ЧЕТЫРЕХ ПОКОЛЕНИЙ ДИАСПОРЫ

Среди различных народов России, проживающих в Санкт-Петербурге, представители малочисленных народов Севера, Сибири и Дальнего Востока, занимают заметное место не столько в количественном отношении, сколько в отношении роли города на Неве в истории и культуре этих народов. Если говорить о количественных характеристиках диаспоры малочисленных народов Севера России, постоянно проживающих в Санкт-Петербурге (Ленинграде), то ее численность никогда не превышала нескольких сотен человек, хотя число студентов, прибывающих на учебу из северных регионов, могло увеличить ее в несколько раз. О том, как складывалась образовательная инфраструктура Ленинграда – Санкт-Петербурга, внутри которой по преимуществу и формировалась диаспора представителей малочисленных народов Севера, постоянно проживающих в Петербурге, можно прочитать в книге известного петербургского ученого-этнографа, нивха по национальности Ч.М. Таксами «От таежных троп до Невы»[117]. Персональные библиографические данные почти всех тех, о ком мы хотели бы рассказать, можно извлечь из двух биобиблиографических справочников – сборника биографий ученых-специалистов по языкам народов Севера РФ[118] и биобиблиографического справочника писателей-представителей малочисленных народов Севера[119]. Полезность и культурная значимость этих справочно-информационных изданий была отмечена нами в нескольких рецензиях[120], а отмеченные недостатки их отражают особенность менталитета тех, кто принимал участие в работе над книгами, а равно и тех, о ком в этих книгах рассказывается.

Формирование диаспоры из представителей малочисленных народов Севера, Сибири и Дальнего Востока России, то есть такой компактной общности представителей этих народов, которая проживала бы далеко за пределами территорий традиционного расселения своих этносов, явственно не входило в те масштабные задачи по переустройству хозяйства, быта и культуры коренных народов перечисленных регионов, которые были поставлены и решались с конца 1920-х – начале 1930-х годов. Поскольку образовательная инфраструктура в северных регионах по существу отсутствовала, единственной возможностью для подготовки квалифицированных кадров из числа коренного населения Севера было создание специализированных учебных заведений или специальных отделений при уже действующих учебных заведениях. При этом экстерриториальность образования сама по себе становилась для обучающихся образовательным фактором, так как, направляясь в Ленинград (или, например, в Хабаровск), и пребывая в течение длительного времени в большом городе, студенты не только приобретали необходимые знания, но и приобщались к новой жизни, новому быту, новой культуре. Нет особых сомнений и в том, что создание северного отделения при Ленинградском университете, а впоследствии – Института народов Севера (ИНС), а также северного отделения в ЛГПИ имени А.И. Герцена (правда, последнее специализировалось на профессиональном обучении бывших учителей северных школ, не принадлежащих к коренным народам Севера) в начале 1930-х годов не имело альтернативы. Никаким иным образом в этот период не могли быть решены ни задача подготовки кадров из числа коренных народов Севера, ни задача формирования научно-педагогических кадров высшей квалификации для северных регионов и для научных и образовательных учреждений, работающих в интересах северных регионов. Тем не менее, современники этого исторического процесса, являющиеся профессионалами в области этнографии и обладающие способностью прогрессивно осмысливать социальные явления, дали неоднозначную оценку деятельности образовательных учреждений народов Севера. Так, В.Г. Богораз, классик отечественной этнографии и писатель, дал свою оценку образовательной политике и деятельности Института народов Севера в своем последнем романе «Воскресшее племя», который был издан 1935 г., за год до смерти его автора[121]. Этот роман В.Г. Богораза, долгое время принимавшийся за один из первых романов о новой жизни народов Севера или выдаваемый за такой роман, на самом деле явился не чем иным, как жестким памфлетом на переустройство жизни северного края и его коренных жителей. Резко отрицательная оценка деятельности ИНСа, в особенности в плане обустройства быта студентов-северян, была дана известным ученым-этнографом Н.И. Гаген-Торн, однако она проработала в ИНСе очень непродолжительное время (чуть больше года), а ее заметки об Институте народов Севера не увидели света при жизни самой Н.И. Гаген-Торн[122].

С деятельностью Института народов Севера в Ленинграде, равно как и с работой других научно-исследовательских учреждений, прежде всего институтов Академии наук СССР, самым непосредственным образом связано появление первого поколения представителей малочисленных народов Севера, ставших постоянными жителями города на Неве. Мы до сих пор очень мало знаем о тех коренных северянах, кто оставался в Ленинграде после окончания ИНСа или других учебных заведений, где обучались представители народов Севера. Лучше всего нам известны две фигуры из первых представителей интеллигенции народов Севера, ставших ленинградцами. Прежде всего это юкагир Николай Иванович Спиридонов, известный также под литературным псевдонимом Теки Одулок[123]. По иронии судьбы Н.И. Спиридонов – это тот самый человек, который стал прототипом Кендыка, юноши из вымышленного народа одунов, главного героя романа В.Г. Богораза «Воскресшее племя». Можно с уверенностью сказать, что Н.И. Спиридонов был незаурядной и одаренной личностью – он проявил себя и как ученый-историк, первым из коренных северян защитивший кандидатскую диссертацию, и как литератор – автор повести «Жизнь Имтеургина-старшего», а также весьма интересной по-своему книги «На Крайнем Севере». Судьба Н.И. Спиридонова сложилась трагически – он стал жертвой репрессий и погиб в начале 1938 г. Другой ленинградец-представитель северного народа, Антон Петрович Пырерка – ненец по национальности, занимавшийся родным языком, собиравший и изучавший фольклор. А.П. Пырерка пробовал себя и как литератор, хотя его повесть в новеллах «Младший сын Вэдо» значительно уступает произведениям его современников, составлявших первое поколение писателей из среды народов Севера. А.П. Пырерка погиб в 1941 году в самом начале Великой Отечественной войны. Собственно говоря, 1941 год как бы подвел черту под первым поколением коренных жителей Севера, связавших свою судьбу с Ленинградом: после начала блокады Институт народов Севера был закрыт, а многие преподаватели и студенты из тех, кто был призван в армию или вступил в ряды народного ополчения, погибли на подступах к городу.

После окончания войны, во второй половине 40-х годов, было создано северное отделение на восточном факультете Ленинградского университета, позже реорганизованное в факультет народов Севера. В 1953 году факультет народов Севера ЛГУ был объединен с северным отделением ЛГПИ им. Герцена и тем самым было положено начало деятельности факультета народов Крайнего Севера ЛГПИ им. А.И. Герцена (ныне – Институт народов Севера РГПУ им. А.И. Герцена).

С деятельностью этих учебных заведений связано формирование второго поколения тех коренных жителей Севера, кто нашел в Ленинграде свою вторую родину. Понятно, что профессиональная деятельность тех северян, кто остался в Ленинграде, была связана с полученным ими образованием. Среди них – те, кто стал писателями и достиг значительных успехов в литературной работе, и здесь сразу же надо назвать два имени – это чукотский писатель Юрий Сергеевич Рытхэу и мансийский поэт и прозаик Юван Николаевич Шесталов. Ю.С. Рытхэу, начинал свою литературную карьеру как продолжатель чукотской темы в советской литературе, которая была начата романом Т.С. Семушкина «Алитет уходит в горы» и продолжена книгами Н.Е. Шундика. Он дебютировал в литературе в начале 50-х годов XX века как автор небольших рассказов и стихов на чукотском языке, однако с течением времени вырос в самобытного российского литератора, написал десятки повестей и романов, в том числе такие сложные по технике и содержанию произведения, как «Интерконтинентальный мост», «Остров надежды», «Магические числа» и т.д.[124]. Разносторонняя и плодотворная литературная деятельность Ю.С. Рытхэу, в которой не могло не сказаться влияние петербургского литературного дискурса, являет собой редкий, уникальный пример литературного долгожительства писателя из среды народов Севера. Надо сказать правду: большинство его собратьев по перу остались в литературе авторами одной книги или считанного числа произведений. Ю.Н. Шесталов, начинавший как поэт, пишущий на родном мансийском языке, в какой-то момент получил известность как прозаик, однако в последние 10-15 лет он вернулся к занятиям поэзией в новом качестве, и в этом качестве стал одной из самых заметных фигур в литературе финно-угорских народов[125]. Как прогрессивное явление следует отметить и то, что Ю.Н. Шесталов в 90-е годы XX века, после кардинальных изменений в литературной конъюнктуре, в отличие от многих других северных литераторов, не оставил литературных занятий и сумел найти себя в российской литературе новейшего времени[126].

Из числа ученых, принадлежащих ко второму поколению ленингшрадцев-уроженцев Крайнего Севера, яркой личностью был лингвист и автор учебников родного языка чукча Петр Иванович Инэнликэй. Родившийся на Западной Чукотке, в школьные годы он был учеником Н.Е. Шундика, в будущем – писателя, автора романов «Быстроногий олень», «Белый шаман», книги воспоминаний «Олень у порога». По окончании факультета народов Крайнего Севера ЛГПИ он стал сотрудником сектора языков народов Севера Ленинградского отделения Института языкознания АН СССР, и более 30 лет работал в ЛО ИЯ АН СССР. Будучи прекрасным знатоком чукотского языка, П.И. Инэнликэй был постоянным консультантом известного специалиста по чукотскому языку П.Я. Скорика, под его руководством защитил кандидатскую диссертацию, написал ряд работ в соавторстве с П.Я. Скориком и другими сотрудниками ЛО ИЯ. Он являлся автором ряда учебников чукотского языка для школ, составил учебный чукотско-русский и русско-чукотский словарь для начальной школы, выдержавший два издания, вместе с Т.А. Молл был автором единственного на сегодня чукотско-русского словаря, изданного в 1957 г. и ставшего библиографической редкостью, работал над составлением картотеки большого чукотско-русского словаря. П.И. Инэнликэй занимался также сбором полевых материалов по чукотскому языку и фольклору, переводил с чукотского языка фольклорные тексты, записанные другими собирателями, преподавал чукотский и корякский языки на ФНКС ЛГПИ им. А.И. Герцена, обучал чукотскому языку аспирантов и молодых сотрудников сектора палеоазиатских языков ЛО ИЯ АН СССР. Трудно оценивать однозначно научную деятельность П.И. Инэнликэя, однако можно признать, что судьба не была благосклонна к нему – ни одна из его сколько-нибудь объемных работ не была издана, чукотско-русский словарь остался незавершенным, а автор за время своей работы в ЛО ИЯ так и не смог получить должность старшего научного сотрудника. Более того, фигура чукчи-филолога воспринималась его соотечественниками как нечто странное и не являющееся органическим для своего народа – П.И. Инэнликэй послужил прототипом незадачливого ученого-гуманитария Ивана Онновича Тутриля из повести Ю.С. Рытхэу «След росомахи»: само название этой повести, восходящее к чукотсокму фразеологизму, подчеркивает, что человек, пошедший по следу росомахи, занимается не своим делом.

Другая колоритная фигура, о которой нельзя не упомянуть – это нивх по национальности, доктор исторических наук Чунер Михайлович Таксами. Судьба этого ученого могла бы служить образцом того, чего в состоянии добиться коренной северянин, волей судьбы вошедший в петербургскую научную элиту. Научная карьера Ч.М. Таксами, автора нескольких монографий, словарей, учебников нивхского языка, большого числа научных работ представляет собой незаурядное явление среди его земляков-северян, принадлежащих к тому же самому поколению. По научной продуктивности Ч.М. Таксами далеко опередил всех своих земляков-коренных северян и сумел внести значительный вклад в отечественное, в том числе в петербургское сибиреведение. В течение многих лет Ч.М. Таксами был заведующим отделом Сибири в Ленинградской части Института этнографии АН СССР (позднее – МАЭ РАН). На рубеже XX и XXI веков он занимал пост зам. директора, а позже – директора Музея антропологии и этнографии РАН имени Петра Великого (Кунсткамера) и в настоящее время является заведующим кафедрой палеоазиатских языков ИНСа РГПУ им. А.И. Герцена.

Ко второму поколению коренных северян-лениградцев принадлежит целый ряд тех, кто после окончания учебы на ФНКС ЛГПИ вошел в ряды его преподавателей и посвятил свою жизнь обучению студентов родному языку. Это доценты нынешнего ИНСа РГПУ ненка Мария Яковлевна Бармич, манси Дина Васильевна Герасимова, чукчанка Идея Владимировна Куликова, старший преподаватель эвенкийка Юлия Дмитриевна Сверчкова. К этому же поколению относятся старший научный сотрудник Института лингвистических исследований РАН эвенкийка Надежда Яковлевна Булатова, начинавшая свою работу как преподаватель ФНКС ЛГПИ имени А.И. Герцена, а также редактор издательства «Просвещение» нивх Николай Григорьевич Зескин, не так давно ушедший из жизни[127].

Надо сказать, что судьба тех, кто принадлежал к этому поколению коренных северян, связавших жизнь с Ленинградом, была благосклонна не ко всем. В 1959 году в Ленинграде трагически погиб одаренный чукотский поэт Владимир Етытегин, в 1963 году здесь же, в Ленинграде, при неясных обстоятельствах ушел из жизни другой известный чукотский поэт – Виктор Кеулькут[128]. В 1967 году опять же в этом городе и опять же трагически при невыясненных обстоятельствах оборвалась жизнь еще одного чукчи – Николая Коравье[129]. Николай Михайлович Коравье оставил заметный след в культуре своего народа как переводчик произведений художественной литературы с русского языка на чукотский. В последние годы жизни он учился в аспирантуре и писал диссертацию на соискание ученой степени кандидата исторических наук.

Отличительная особенность сложения того сообщества коренных северян-ленинградцев, которое составило второе поколение северной диаспоры в Ленинграде, состоит в следующем. Во-первых, в большинстве своем эти люди делали свою судьбу сами, при минимуме помощи и протекции со стороны государства. Во-вторых, те немногие привилегии, которые эти люди могли приобретать как представители «малых» народов, не ущемляли никаких прав тех, кто жил и работал рядом с ними – лингвистов-североведов и этнографов-сибиреведов, являющихся коренными петербуржцами-ленинградцами и во многом помогавших коренным северянам как в своем родном городе, так и в северных регионах. Существенно отметить, что представители этого поколения диаспоры народов Севера стали настоящими петербуржцами, и в наши дни они в основной массе сохраняют статус «пассионарности» в жизни и в профессиональной деятельности.

Рубеж 70-х и 80-х годов XX века представляет собой тот период, когда начинает складываться третье поколение диаспоры малочисленных народов Севера в Ленинграде. Это поколение формировалось в специфических условиях, которые создавало время, заслуженно получившее наименование застойного. Данное сообщество диаспор, или макродиаспора, состоящая из единичных представителей отдельных народов, конструировалось фактически искусственно и целенаправленно вокруг такого «диаспорообразующего» центра, каким стал Факультет народов Крайнего севера ЛГПИ им. А.И. Герцена за много лет своего существования. Отметим для сравнения, что старый довоенный ИНС, сыгравший свою роль в появлении первого поколения северной диаспоры, вообще не ставил задачи ее формирования, а диаспора второго поколения изначально оказалась рассосредоточенной по разным сферам деятельности и разным учреждениям Ленинграда.

Появление третьего поколения северной диаспоры связано с «коренизацией» ФНКС ЛГПИ, выражавшейся в замене преподавателей языков и фольклора народов Севера на представителей молодого поколения самих этих народов, вчерашних выпускников того же ФНКС. Эта деятельность осуществлялась по инициативе и под руководством В.М. Санги, в то время работавшего в Совмине РСФСР и имевшего значительное влияние на любую деятельность в сфере образования и культуры коренного населения Севера. К этому поколению принадлежит большая часть ныне действующих преподавателей ИНСа РГПУ. Это профессор Н.А. Лыскова (ханты), доценты А.И. Гашилов (селькуп), Л.Б. Гашилова (нивха, урожденная Лиманзо, племянница В.М. Санги), Л.М. Кутгеут (чукчанка), ассистенты Л.Ж. Заксор (нанайка), В.С. Элрика (эвенка), а также окончившие аспирантуру ФНКС ЛГПИ, но впоследствии поменявшие место работы Е.Т. Пушкарева (ненка; в 2003 году защищает докторскую диссертацию), и В.Н. Парфирьев (долганин, по окончании аспирантуры вернувшийся на родной Таймыр), а также нынешний директор ИНСа А.А. Петров (якут), имеющий степень доктора филологических наук. К этому же поколению относится органически вписавшийся в свое сообщество бывший редактор издательства «Просвещение» чукча В.Г. Рахтилин.

Если рассуждать объективно, процесс кадровой смены преподавателей ФНКС ЛГПИ рано или поздно неизбежно должен был осуществиться. Однако нельзя не признать того, что «коренизация», а точнее «северизация» то есть насыщение кадрового состава факультета представителями коренных народов Севера была и не единственно возможным решением проблемы, и таким решением, которое отличалось крайней степенью субъективности. Были ли альтернативы? Безусловно, они были – достаточно сослаться на то, что в Москве в течение последних 30 лет специалисты по самым разным языкам народов России выходят из стен отделения структурной и прикладной лингвистики филологического факультета МГУ имени М.В. Ломоносова, а в настоящее время специализация по языкам народов Севера предусмотрена на отделении теории языкознания филологического факультета СПбГУ. Более того, в социальном плане отбор кадров для ФНКС ЛГПИ был далеко не оптимальным. Во-первых, перспективный план подготовки будущих преподавателей ФНКС ЛГПИ не оставлял в этой сфере места «русскоговорящим» ленинградцам (будущим петербуржцам), что по сути составляло запрет на занятия профессиональной деятельностью по национальному признаку – однако, понятное дело, в то время говорить об этом было бесполезно. Во-вторых, благодаря некоторым странностям в законодательстве и особенно в тогдашней правовой практике, аспиранты ФНКС ЛГПИ по окончании учебы обеспечивались вне очереди благоустроенными квартирами, в то время как их ровесники и коллеги, специалисты по языкам народов Севера из Ленинградского отделения Института языкознания АН СССР не могли и мечтать о подобных привилегиях, несмотря на какие бы то ни было научные достижения и заслуги.

Третье поколение коренных северян, становящихся ленинградцами, по всем статьям уступало предыдущему поколению – поколению своих учителей. Прежде всего, хотя в 70-е-80-е годы сохранялась всемерная поддержка литератур малочисленных народов, ни один человек из этого поколения в литературу не пришел – ни из тех, кто остался на берегах Невы, ни из тех, кто вернулся на Север. Никто их представителей этого поколения не проявил себя и как переводчик художественной литературы на родной язык – возможно, сказалось отсутствие заинтересованности в каких бы то ни было личных достижениях, но нельзя исключать и того, что тут начало проявляться в массе своей недостаточное знание родного языка. Далее, если ученые-северяне предыдущего поколения были сверхквалифицировнными помощниками для специалистов по языкам народов Севера и сами активно участвовали в научной работе, то новая генерация педагогов и филологов далеко не полностью реализовала себя и в этом качестве. Заметно меньшую роль по сравнению со своими предшественниками сыграли северные педагоги следующего поколения и в работе над учебными пособиями для школ Севера. Если раньше авторский коллектив мог самостоятельно написать учебник от первой до последней строчки, то в 80-е годы в практику вошло переиздание слегка переработанных учебных пособий и повторное воспроизведение книг, относящихся к художественной литературе на языках Севера. Эта работа была более простой, нежели разработка новых учебников, но она еще более увеличивала дистанцию между родным языком северян и его носителями. Безусловно, на этом поколении коренных северян в большей мере, чем на ком-либо из их ровесников, сказались общие направления воспитания молодежи того времени, выражавшиеся в нейтрализации пассионарности, подавлении индивидуальности, искусственно воспитываемой зависимости от «сильных мира сего» и, прежде всего, от старших по возрасту.

В то время, о котором идет речь, Куйбышевский райком КПСС в Ленинграде имел повод для особой гордости в том, что эта районная партийная организация являлась самой многонациональной в городе именно за счет преподавателей, аспирантов и студентов ФНКС ЛГПИ. Однако, несмотря на весь официальный административный оптимизм, в этой этнопрофессиональной среде начинали обозначаться свои проблемы. Экстенсивное развитие факультета с ориентацией на собственных выпускников-представителей народов Севера не могло рано или поздно не создать конфликтной ситуации, смысл которой должен был заключаться в том, что преподавательских мест, внеочередных квартир и иных льгот и привилегий, в конце концов, на всех выпускников не хватит, сколь бы талантливы они ни были и какую бы поддержку они ни имели. Преподаватели явно не смогли заменить студентам родителей и не справились с обязанностями опекунов для студентов и аспирантов-северян – утопическая идея «большого северного чума», призванного обеспечивать благоденствие среде малочисленных народов, не реализовалась. Те, кто должен был войти в состав следующего, четвертого поколения диаспоры представителей малочисленных народов Севера с центром в ИНСе РГПУ – энка А.И. Болина, эвенкийка А.А. Кривошапкина, ханты Л.В. Замятина – вынуждены были по окончании аспирантуры (еще на ФНКС до его переименования в ИНС) вернуться в родные места, на Север. Таким образом, четвертое поколение северян-петербуржцев по существу не состоялось, и его неблагополучная судьба является органически производной от респектабельности и благополучия предыдущего поколения. Как сказал Булат Окуджава, «И пряников сладких всегда не хватает на всех…». Новое, пятое поколение коренных жителей Севера, стремящихся обрести себя уже не в Ленинграде, а в Санкт-Петербурге, ищет свои пути в жизни, и о нем пока трудно что-либо сказать. Ясно, пожалуй, одно – это поколение вынуждено строить свою судьбу самостоятельно; региональный истеблишмент, из чьих родственников по преимуществу составляется новая генерация северян-петербуржцев, в состоянии оказывать поддержку отдельным персонам, но уже не в состоянии защищать интересы всей северной диаспоры как некоего привилегированного сословия.

В последние годы становится все более и более очевидным то, что в наши дни единственной формой дальнейшего развития системы образования для северных территорий России является развитие региональной образовательной инфраструктуры, то есть создание собственных вузов[130]. Однако эта работа встречается с трудностями, среди которых наиболее значительная трудность состоит в отсутствии квалифицированных кадров вузовских преподавателей по профилирующим для регионов дисциплинам, прежде всего по языкам и культуре народов Севера. Былой приоритет и процветание ФНКС ЛГПИ как единственного центра подготовки педагогических кадров по родным языкам для Севера в значительной мере был обусловлен тем, что региональные вузы были по существу лишены возможности открыть у себя аналогичные отделения и факультеты – получается, что северная диаспора в третьем поколении работала сама для себя и ревниво охраняла собственные интересы. Отчасти положение дел остается прежним и в настоящее время.

Диаспора представителей малочисленных народов Севера России в Санкт-Петербурге существует уже более семи десятилетий. Как явствует из сказанного, большинство ее составляют представители той социальной группы, которую у нас принято называть интеллигенцией – в этом ее социальная неординарность и отличие от сообщества соотечественников, живущих на исторической родине каждого из этих народов. Однако для этой диаспоры характерен тот же самый процесс, что и для представителей национальной интеллигенции самих северных регионов – каждое следующее поколение представителей национальной интеллигенции появляется в городском обществе как бы извне, из среды жителей национальных сел, приезжающих в города на учебу[131]. Национальные семьи, в которых профессиональная принадлежность к представителям умственного труда переходила бы из поколения в поколение, в этой среде исчисляются единицами как в северных регионах, так и в крупных городах вне традиционных территорий проживания[132]. Смешанный характер семей среди представителей интеллигенции народов Севера обусловливает то, что, как правило, во втором поколении (и уже без исключений в третьем поколении) выходцы из таких семей теряют этническую идентичность. Вероятно, данный процесс является объективным, как и общая тенденция к снижению значимости национального фактора в полиэтническом обществе и государстве. Однако без сравнительно короткой истории каждого из нескольких поколений диаспоры малочисленных народов Севера общая картина многонационального и поликультурного Петербурга, его науки, культуры, системы образования была бы далеко не полной. Этносоциальные аспекты разносторонней и многоаспектной жизни этой небольшой, но яркой и своеобразной социальной группы, представляют собой важное направление интердисциплинарных гуманитарных исследований. Отдельный сюжет должны составить судьбы разных поколений студентов северных отделений и факультетов петербургских вузов – от ИНСа старого, довоенного, до ИНСа нового, постсоветского, и о той роли, которую в их судьбе сыграли, во-первых, государственная этническая и образовательная политика, и, во-вторых, город Лениград-Санкт-Петербург, духовная энергетика которого так мощно воздействует на всех тех, кто хоть в минимальной степени соприкасается с ним и связывает с ним свою судьбу.

В.М. МАХТИНА,

(Эстония)