В летней резиденции

Веник отдыхал в пионерском лагере «Кибальчиш», расположенном в летней резиденции Эмира Бухарского. Лагерь был окружен трехметровым глиняным дувалом. С пацанами-узбечатами из окрестных кишлаков уже несколько лет велась непримиримая война. Они проделывали лазы в дувале, гадили в бассейн, воровали у пионеров вещи и еду. Начальник лагеря каждый день лично осматривал дувал, все лазы тщательно заделывались, но на следующий день появлялись вновь.

Жизнь в лагере была расписана до мелочей. Подъем в восемь и – бегом на зарядку. И стоит масса полуголых человечков на плацу, машет во все стороны руками и ногами под счет: «Раз-два! Три-четыре!» Вожатые орут, подгоняют. После зарядки бегом по палатам заправлять постели и принимать водные процедуры. Затем строем в столовку на завтрак с речевкой – шаго-ом марш! «Кто шагает дружно в ряд?» – «Пионерский наш отряд!» – «Раз-два!» – «Три-четыре!» – «Три-четыре!» – «Раз-два!» – «Бодрые и смелые!» – «Самые умелые!» – «На подвиги готовые! Кибальчишата новые!» Флаговый, идущий впереди, орет: «Вступаем в аллею героев-пионеров! Равнение направо!» У Веника замирает сердце… «Песню запевай!» – орет вожатая. И несется громкое: «Меня называли орленком в отряде, враги называли орлом…» Чем ближе к столовке, тем больше отрядов. Вожатые подбадривают, пионеры пыжатся, рожи у всех красные – кто кого переорет! А в столовке ждут длинные накрытие столы. Пионеры садятся. С одного края воспитатель, с другого – вожатая. Оба на стреме – как бульдоги. В тарелках перед каждым горка молочной рисовой каши с желтым глазком растопленного сливочного масла. Каждому по стакану чая, по два куска хлеба. На одном ломтик сыра и сливочного масла. Чавканье, звон тарелок и стаканов. И вдруг откуда-то летит кусок хлеба! И ба-бах! – прямо в тарелку! Брызги во все стороны! Крики, слезы… Отряд ржет, воспитатель с вожаткой орут. Кто-то падает со стула, кто-то давится кашей – его колотят всем отрядом по спине. А уже летит новый кусок! Воспитатель в бешенстве бросается искать метателя. Без него поднимается страшный шум. Вожатую, несмотря на ее истерические крики, никто не замечает. И теперь уже отсюда в ответ летят недоеденные куски. А на стенах корячатся от невиданного кощунства плакаты с надписями: «Хлеб – всему голова!», «Хлеба к обеду в меру бери, хлеб – драгоценность, им не сори!». А пионеры уже несут грязную посуду на специальный стол. На нем – целая гора! Дежурные не успевают ее очищать от остатков еды – и гора растет, растет… И ба-бах! Вся столовка на мгновение замирает… Откуда-то, бешено сверкая глазами, с диким ором выскакивает дежурный воспитатель. А пионеры с тарелками все идут и идут…

После завтрака с речевками и песнями на общелагерную линейку. А солнце припекает все сильнее и сильнее… Рожи у пионеров – как помидоры. Отряды выстраиваются огромным прямоугольником на асфальтовом плацу. Выскакивает председатель Совета дружины и орет в микрофон: «Председателям Советов отрядов приготовиться к сдаче рапортов!» От каждого отряда к микрофону по очереди бегут председатели отрядов и орут: «Отряд?» – «Факел!» – «Наш девиз?» – «Кто не горит, то коптит. Да здравствует пламя жизни!» Затем председатель Совета дружины орет в микрофон, заняв место председателей Советов отрядов, в то время когда его место занимает старшая пионерская вожатая: «Дружина имени?..» «Павлика Морозова!» – отвечает ему тысяча голосов. «Наш девиз?» – «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью!» А солнце печет все сильнее и сильнее. Слабеньких уже мутит. Вожатые льют им на головы воду из заранее припасенных фляжек. А в микрофон уже орет старший воспитатель: «До обеда подготовка к смотру строя и песни. После обеда в младших отрядах конкурс рисунков на асфальте «Пусть всегда будет солнце!», в старших – подготовка к КВНу. Вечером для младших на малой эстраде – мультики, для средних и старших на площадке – дискотека». Громкое «Ура!» идет волнами по живому треугольнику.

После линейки общелагерная уборка. По двое дежурных возюкаются с тряпками в палатах, остальные убирают территорию вокруг.

– Почему насухо метете? – орут воспитатель с вожаткой. – Водой брызгайте! Уже неделю в лагере – все привыкнуть не могут. Что за дети бестолковые пошли!

Веник метет на совесть. А Колька Чагин колотит веником всех по спинам. Глаза наглые, походка – плечи назад, руки в брюки. Вот докопался до Веника.

– Ну че, рыжий, давай мусор за меня тащи. Да ты че! В падлу что ли? – и беспрестанно сплевывает тонкой струйкой между передних зубов. – Че молчишь? Блатной что ли, в натуре?

У Веника от этих слов в желудке неприятно сосет. Ладони влажные. Чага приближается вплотную и тычет ему указательным пальцем между ребер.

– Ну че, рыжий! Давай – тащи!

– Почему я должен за тебя тащить! Это нечестно.

– Че, хочешь по-честному? – отвечает Чага. – Пойдем за прачечную. Я тебе там харю по-честному размажу об забор!

Веника начинает колотить, но мусор он все равно не тащит. И так стоят они против друг друга. Тут их замечает вожатая:

– Ты опять, Чагин? Дождешься, исключат тебя из лагеря! Ну-ка, быстро неси мусор!

– Ладно, рыжий! – шипит Чага, сплевывая сквозь зубы. – Мать твою! Потом разберемся!

«И че докопался? – думает про себя Веник и вдруг понимает, что он просто струсил. – А если война начнется? Испугаюсь врагов так же, как испугался Чагу! Надо быть смелым! Если Чага пристанет в следующий раз, буду драться, как герои-пионеры!»

После уборки начали готовиться к смотру строя и песни. Все хотели быть барабанщиками и знаменосцами. Вожатая Валя устроила конкурс. «И до чего она красивая! – думал Веник. – Высокая, стройная, загорелая. Волосы в золотых колечках. Но я даже и думать о ней не смею, потому что я трус!» Начали разучивать песню, а Чаги нет!

– А он там с большими ребятами за прачечной курит! – сообщила Светка, командир отряда.

Вожатая застыла в нерешительности. А тут и Чага собственной персоной.

– Ты что, Чагин, за прачечной делал? – накинулась на него вожатая.

– Воздухом дышал.

– А ну-ка, дыхни? Да от тебя же на сто километров несет!

– Это меня старшие мальчики обкурили. Я так просто рядом стоял. Честное пионерское!

– Да как ты смеешь врать под честное пионерское слово! – взорвалась вожатая. – Его давали под страхом смерти! А ты…

– Честное пионерское, не курил! Хотите – галстук поцелую?

Весь отряд замер в оцепенении…

– Убирайся вон с моих глаз! – завизжала вожатая. – И расскажи все Галине Николаевне. Пусть она с тобой разбирается.

Чага, сплюнув сквозь передние зубы, что-то пробурчал себе под нос и удалился. Минул час, второй – подготовка продолжалась. Рожи у пионеров – как помидоры, пот градом! Двое уже в тени на скамеечке лежат.

– Все, в последний раз с песней и речевкой! – бодро орет вожатая. – И до обеда свободны!

Пионеры захныкали.

– Хотите в Самарканд на экскурсию? Хотите? Тогда надо побеждать! Давайте в последний раз!

На следующий день Чагу из лагеря выгнали: ни к какой воспитательнице он не пошел, а заявился вечером пьяный и отматерил вожатую, та – в слезы! Срочно вызвали директора лагеря, физрука. Они подхватили его под руки и заперли в медпункте. Когда на следующий день Чага пришел забирать вещи, Веник мыл пол в палате. Чага прошел по мокрому полу в грязных кедах. Веник не выдержал:

– Кеды бы снял! Видишь, мою.

– Ты че, обурел, рыжий? – процедил он, смачно харкнув прямо на пол. – Лучше заткнись! Твое счастье, что меня того… устроил бы тебе тут жизню. Но ничего, я тебя и в городе отловлю.

У Веника опять засосало под ложечкой, тело одеревенело, язык прилип к небу. И он так и остался с открытым ртом и тряпкой в руках…

Вечером лагерная танцплощадка из обыкновенного деревянного настила превращалась в волшебный сказочный оазис, окруженный со всех сторон зарослями акации и урюка. Воздух был удивительно пахуч. Повсюду горели разноцветные фонарики, звучала ритмичная музыка. А народ все прибывал и прибывал. Веник огляделся: девчонок, желающих потанцевать, – море! Так и стреляют глазками. И все такие хорошенькие. Он забыл обо всем на свете. И вот она! Стройная, черноволосая, с бездонными, как чаши, синими глазами. Веник так и назвал ее Синеглазкой. Она скромно стояла в стороне. Взор ее был печален. Веник резко двинулся вперед и замер. «Что сказать? – пронеслось в голове. – Разрешите пригласить… Пойдем потанцуем… Пошли… Надо выдумать что-нибудь необыкновенное, чтобы она сразу согласилась. Если так буду стоять, ее пригласит кто-нибудь другой. «И хорошо будет! – прошамкал сверху знакомый голос. – Это не твоя суженая. Любить надо только одного человека». Веник вскинул глаза – только черное небо и яркие звезды. «А вот назло приглашу!» – прошептал он и решительно двинулся вперед. Молча взял Синеглазку за руки. Глаза их встретились. Она густо покраснела. И тела своего Веник больше не чувствовал. Ничего кругом не видел. Только бездонные синие чаши, теплые ладошки, тонкая талия, запах акации…

После отбоя, лежа в кровати, он думал только о Синеглазке. Вот они вдвоем в сверкающем зеркальном зале. Танго медленно переходит в вальс… И они кружатся… И взлетают… И летят!

Ну, вот пошухарился, да еще в лагере отдохнул хорошенько, даже влюбился, пусть теперь и рассказывает…