 |
|
Слово нормальных, которые
отвечают за свой базар…
«Ну ты, умник, точно шизнулся! Да тут любой от смеха… Такой чуши собачей нагородил! Да! Да! Это мы тебе говорим, те самые, которых ты назвал упакованными с обусловленными душами, у которых все нормально, как у других нормальных, а у тех нормальных, как у этих нормальных. А мы за свой базар всегда отвечаем! Да, у нас действительно все нормально. Мы-то с разумом дружим, считаем его главным и в облаках не летаем. Мы вот все тебя тут слушали, а теперь и ты послушай нас. Человек, мы тебе отвечаем, произошел от обезьяны, вернее, от ее древнего предка, который потом вымер. Ты в зоопарк сходи да посмотри на них, на этих шимпанзе. Только внимательно посмотри, часика так два-три. И многое поймешь. Есть вещественные доказательства – косточки от скелетов и всякие там разные скребки, рубила, кремневые наконечники, костяные иглы – постепенного развития человека в течение пары миллионов лет. Австралопитек – питекантроп – неандерталец (он же человек умелый) – кроманьонец (он же человек разумный) – и мы все иже с ним, хотя отдельные ученые-умники уже называют нас сегодня человеками играющими. Сознание наше – главное, что отличает нас от всех окружающих тварей, это свойство высокоорганизованной материи, возникшее в результате взаимного развития мозгов и рук. Руки развивали мозги, а мозги – руки в процессе изготовления орудия труда, и все это закреплялось системой условных рефлексов. Она, эта система, пухла, обрастала всякими нейронами, нервами, связками. И постепенно сформировалось отвлеченное сознание, а за ним и вся эта мыслительно-социальная шелупень: искусство, наука, политика. Просто то существо, которое было обезьяно-человеком, в какой-то момент четко просекло, что оно может превращать свою руку практически мгновенно в топор, нож, каменное рубило, факел с огнем и прочее, что открывало для него практически беспредельное господство над вся и всеми. Короче, Смотрящее по Земле! Не хило! Оно за это ухватилось и не ошиблось, стало господствовать на Земле. И человек конкретный, например Вася, по существу, есть совокупность общественных отношений – всего того, что он в этой конкретной жизни впитал, а вообще человек, как вид, – это совокупность всего исторического процесса развития человечества.
Далее, мы тебе отвечаем, наша жизнь – это борьба за существование. Кто кого, короче! Что и подтверждается прекрасно всей человеческой историей. Цель жизни – бесконечное выживание. Человек – одна их форм жизни. Во всех своих действиях и целях он подчиняется одной команде: «Выживай!»Боль служит для отталкивания от смерти, удовольствие – для приманки к жизни. И все! И больше ничего нет! Все мы постоянно с кем-то махаемся за место под солнцем – с окружающими, зверями, соседом, соперником, другим государством. И кто сильнее, умнее, хитрее, тот и давит другого, тот и живет хорошо: мягко спит и сладко ест. Короче, мы плохие, потому что мир плохой, а не мир плохой, потому что мы плохие.
Далее, мы тебе отвечам, в нас, как и во всех животных, заложен инстинкт размножения. Это тоже доказано, никуда от этого не уйдешь: да в принципе чего тут загружаться. К тому же во всем этом немало кайфа: секс, дети, семья, жратва, бухло. И все!!! Больше ничего нет! Просто нет и все! Абсолютная цель выживания – бесконечное выживание человека как организма, как имени в своих детях, в группе, во всем человечестве, в потомстве, как его собственном, так и других. Необходимость толкает все на свете, но какой бы она ни была, она всегда находится внутри человека. Никто им не управляет, кроме его врожденного импульса к выживанию, присущего и ему, и группам, к которым он принадлежит. В себе человек несет силу, с помощью которой он отталкивает боль. В себе человек несет силу, с помощью которой он привлекает удовольствие. Все остальное – поповские шизофренические выдумки. Попы, они что, просто работают в церкви и все. Неплохо устроились. Сумели. Молодцы! Сознание, оно, может, чем-то и отличается от материи, но только тем, что оно вторично по отношению к ней, результат ее развития, так сказать. И все! Не более… А душа, ее тоже нет, потому как ее никто не видел и не щупал. И с того света никто не возвращался, потому что и того света нет. Был бы, кто-нибудь да и вернулся. А душа, она простой сгусток накопленных за всю жизнь ощущений от совершенных проколов. Оттого она временами и болит… и иже с ней и совесть. Но если есть разум, значит, есть и смысл жизни! И вот когда ты живешь в соответствии с развитием человечества, с научно-техническим прогрессом, то бишь топаешь с ним в ногу, ты, можно сказать, живешь со смыслом. Но ты пока еще не счастлив. А вот если твои личные устремления совпадают с этим движением, то ты и есть счастливый человек. А если при этом ты еще и совершил что-то значительное, то ты и бессмертный человек, потому как живешь в памяти потомков. Вот и все! Мужчина и женщина – это практически одно и то же, не считая детородных органов. Так просто сформировалось в процессе эволюции, чтобы одна рожала, а другой защищал и добывал. Хотя есть на этом свете и любовь! Но ее нужно делать. То есть это взаимное развитие друг в друге потенциальных возможностей совершенствования. Они видятся во всей полноте в период влюбленности. А потом пропадают. А потому и пропадают, что их не развивают. А кто их развивает, те и любят друг друга всю жизнь. Так и живем, ну с некоторыми отклонениями. Но без этого тоже нельзя. Мутации поставляют материал для развития. А наследственность уже закрепляет новообразования, полезные в данной окружающей среде. И так развивается вся живая природа и мы иже с ними. И причем тут Бог?! Какой-то старикашка, живущий на облаке.
Ну не смешно ли нам с вами, нормальным, цивилизованным людям, верить в эти поповские бредни?! Работать надо, как все нормальные мужики, выживать, обеспечивать своей семье достойную жизнь, работать, не жалея себя, ради будущего детей, а не заниматься всякой шизофренической херней под прикрытием поиска смысла жизни. Живи – вот и весь смысл! И что тут может быть непонятного?!»
Веня и опоры подЛЭП
Г.
Вене со своей бригадой предстояло установить три опоры под ЛЭП, те самые, которые красила Надя со своей бригадой на руднике Барансарай в самом пекле Кызылкумов. Приехал сам директор горно-металлургического комбината Вано Мартиросян.
– Что, товарищи монтажники? – обратился он к Вениаминовской бригаде, собравшейся в вагончике. – К завтрашнему утру все три опоры должны стоять, комплекс работать! Комиссия из Москвы приезжает – сам Прохоров личной персоной. Всем премия будет! Не обижу! Прямо сюда завтра привезут.
– Сделаем, чего там! – послышались голоса. – Не впервой!
– Ну что, Вениаминов, не подведешь? – пробасил он, глядя Вене в глаза. – И тут же сам ответил: – Знаю, не подведешь! У тебя как с жильем?
– Живу в двухкомнатной.
– Дело сделаешь – будет тебе трехкомнатная или машина вне очереди. Выбирай!
– Понятно, Вано Гиевич! – ответил Веня. – Только машина… на кой она мне? Квартиры мне и двухкомнатной хватает. Нам бы лучше на бригаду еще одну хату. У меня тут парень есть – Леха Бубнов – отличный работяга. Двое пацанов у него. Год в общаге мается!
Мартиросян улыбнулся, хлопнув Веню по плечу:
– Хвалю, о людях заботишься! Будет твоему Лехе квартира! Через месяц будет! Обещаю!
Начальство уехало. Бригада осталась один на один с тремя сваленными в кучу стальными опорами. И пошло-поехало! Жара – под пятьдесят! Воздух звенит! Металл раскалился – голыми руками не притронешься! Ребята пашут на совесть. Пот – ручьями. Напряженные лица. Веня ожесточенно орудовал гаечным ключом. «Эх, по сто пятьдесят бы сейчас на душу, да хорошую бабу под бок», – подумал Веня. И вдруг как резанет по мозгам: «А что я вообще тут в пустыне делаю? Ради чего надрываюсь, как ишак? Ради будущего коммунизма?! Сдохну, закопают, и спасибо никто не скажет. Бестолковая штука – эта жизнь! Все в ней через заднее место. Вот Геника привезли сюда, думали, поправится на фруктах, а он окончательно слег». Поясницу кольнуло. Веня медленно выпрямился, отложил в сторону ключ, пошел за бархан. Закурил, снял штаны, присел. «И чего я так пашу? Боюсь опозориться перед Мартиросом? Потерять свою рабочую совесть? А что это такое? С чем едят эту хреновину? Урановые короли! Первопроходцы! Золотодобытчики! Мать твою!» – он тяжело вздохнул. Вдруг вспомнилось…
Все мужики ушли на фронт. Их – трое подростков на всю деревню. Работали – рубахи от пота не высыхали. Ночью лошадей купать. Идешь – тело ломит. На небе – яркие звезды. Скинешь одежду – и в речку! Тут же рубаху постираешь да и у костра высушишь. А бабы-то, стервы, что удумали. Браги, самогона в какую баню натащат да и зовут полюбиться. Колька-то что, дохляк! Так, для приличия приходил. Но зато уж они с Гришкой давали жару! Притянешь к себе… Как пахнет – голова кругом! Руку запустишь под исподнее…
Веню передернуло. «Вот и разберись, а ведь война была…» – он встал, натянул штаны и, тяжело вздохнув, выругался. – Жизнь бесова, нас насилуют, а нам некого!» Чуть стало светать, пошел «бухарский дождь» – так окрестили ребята сильный ветер, несший горы песка со стороны Бухары. Да еще – мать твою! – не совпали отверстия на последней опоре и фундаменте. Веня матерился на чем свет стоит. Новые начал резать лично. Орудовал резаком, как хирург. Ребята залюбовались. И когда из-за барханов показалось большое красное солнце, его первые лучи упали на три ажурных стальных чудо-дерева, чернеющих в пустыне. За ночь мужики порядочно вымотались: под глазами черные круги, на рожах одно – водяры бы ящик! А может, оно и не главное для мужика нажраться?! Кто его спрашивал? Кто диссертацию про это какую написал?! Главное – посидеть, побазарить… Водочка… она так приятно входит в организм, растекается по жилам, согревая внутренности. Закусишь сальцом, лучком, килечкой… Так хорошо на душе! И заведешь разговор про баб, начальство, политику… И покуриваешь. Потом еще пропустишь стаканчик. Эх! Но пока денег нет, да и выпивон взять негде, ребята хмурые и злые. «А если вообще бабки не привезут? – думал Веня. – Может, позвонить? Узнать? На Мартироса сослаться? Опозоришься только. Нажраться бы скорей! Поясницу на хрен совсем свело. А может, и вправду я алкаш конченный, как Надюха говорит? Дудки! На работе уважают. Сам Мартирос лично обращается. Бригаду доверяют».
Когда вошел в вагончик, ребята замерли. Веня понял: надо обнадежить, что-то сказать.
– Дозвонился! Деньги через час будут! – весело воскликнул он. – Везут уже!
Наступило всеобщее оживление. Ребята заулыбались, начали решать: что бухать?
– Ящик портвейна возьмем, – предложил Леха, – и как в прошлый раз из пивной кружки по кругу!
– На кой так бормотуха нужна? – возразил Микола. – Горилки треба по пузырю на хлопца!
– Да ладно, мужики! – осадил их Веня. – Бабки еще не получили, а вы душу травите. – И несколько раз пройдя по вагончику, вышел наружу.
«И че я им соврал? – начал он нервничать. – А может, и вправду позвонить? Нет, надо ждать! Раз Мартирос обещал, значит, будет! Не такой он человек!» Глянул на дорогу, вьющуюся среди барханов: по ней катило два УАЗика. «Комиссия? Нет, рано, к вечеру обещали! Наверное, кто-нибудь из треста с предварительной проверкой. Но ведь там могут быть и бабки!» – он стремительным шагом пошел к прорабскому вагончику. Остановился немного в стороне, стал наблюдать. Из УАЗика вылезло несколько мужиков в галстуках: ни Мартироса, ни кассира среди них не было. «Все! Капздец! Как теперь ребятам в глаза смотреть?» И вдруг среди приехавших мелькнула знакомая рожа. Ее Веня узнал бы из тысячи. Это был парторг Исак с Уральского завода.
– А, старые знакомые! – залепетал Исак, увидев Веню. – Гора с горой не сходится, а человек с человеком... Вот и я сюда прибыл! Партия направила. Снова вместе работать будем. А вы в техникум так и не поступили? А зря, зря! У вас же талант.
«Вот скотина! – подумал Веня. – Даже в пустыне от этой партийной рожи никуда не денешься!»
– А вы мне лично нужны вот еще по какому делу, – продолжал Исак.
Веня напрягся. Исак открыл свой портфель и передал Вене аккуратно завернутый сверток.
– Здесь премия на всю бригаду. По личному указанию Вано Гиевича. Список составите и выдадите всем строго под расписку. Вам – пятьдесят, всем остальным – по двадцать пять рублей. А вы, я вижу, и здесь в передовиках. Три опоры за сутки! Это против всяких норм. Похвально!
– Ну ладно, я побежал, – заулыбался Веня. – Ребята ждут, вот обрадуются.
Веня зашел в вагончик, сияя, как красное солнышко, заорал:
– В очередь, мужики, бабки получать! Сегодня я за кассира! По четвертаку на брата! Мартирос лично прислал!
Ребята засуетились: по четвертаку на брата – это по-королевски!
– А это премия или в счет зарплаты? – пропищал немец Фогель Виктор Иванович
– Премия! Премия! – весело ответил Веня. – Как, Виктор Иванович, с нами бухаешь или опять все в кубышку?
– Если премия, выпить можно, – ответил тот, немного обидевшись. – Только не напиваться, как свинья!
– Дак ты и не напивайся! – воскликнул Леха. – Тебя ведь никто не заставляет. А если не нажираться, так зачем и вообще пить?
Ребята получали деньги и начинали туда-сюда шнырять по вагончику. Бабки ляжки жгли, а до поезда еще два часа.
– А че! Может, в Саксаульную сгоняем? – предложил Леха. – Полчаса туда, полчаса – назад! И все абгемахт!
– А если в песках засядешь? – возразил Веня. – Хрен знает, что там этот «бухарец» натворил?! Ничего, потерпим.
Замелькали картишки, застучали костяшки домино. Веня пошел в кишлак Кармана за мумие, которое обещал привести Генику. Тяжелые рабочие ботинки вязли в желтом песке. Мимо проносились вараны с задранными хвостами; медленно тащились ленивицы-черепахи; столбиками, как постовые регулировщики, стояли суслики; шелестел на ветру саксаул. Вскоре справа открылась огромная чаша открытого уранового карьера Барансарай. Веня глянул вниз: по извилистой дороге ползли букашки-БелАЗы. На самом дне копошился роторный экскаватор. «Прорва!» – подумал про себя Веня и двинулся дальше. Идти предстояло еще километра три. Мысли рождались невеселые. Зазвенели в мозгу строчки – случалась с ним такая херня в последнее время. И когда он вошел в поселок Кармана… Я в пустыню с Урала за счастьем пришел. Золотой самородок до сих пор не нашел. Где гора возвышалась, там теперь котлован. Смок стоит от БелАЗов – черно-синий туман. Из верблюжьей колючки мы судьбу свою шьем. Получаем солидно, но солидно и пьем. Кто не пьет и не курит, тот для нас не укор. Но а я, если честно, запорол свой мотор! Ну, а люди все едут – делать счастье свое. Может, им самородок здесь найти суждено?»
«Узнали бы ребята, какой херней я занимаюсь, – подумал Веня, – вот была бы хохма!»
Веня и Халияшка
Г.
Как только сели в поезд, сразу к проводнику. Бабай: рожа – во, пузо как арбуз! Нашлось два пузыря, лепешка, копченая рыба. На первой станции подзатарились основательно – и загудели! Через пару остановок в вагон вошла компашка бабенок и расположилась через купе. И носами так и поводят! Ребята их тоже сразу почуяли.
– Может, приклеим шалашовок? – предложил Леха. – Веселей будет!
– Сначала надо на хари взглянуть! – пробасил Микола. – Может, страшны, як ведьмы! Пусть Яшка слетает, он в дивчинах толк знает!
Яшка-молдованин тяпнул полстакана и исчез. Вернулся, доложил, вскинув руку к голове:
– Шмары – ничего! Чистенькие! Это не прошмандовки, а блядежки! Они за бухалово не дадут! Только за бабки!
– За бабки, так за бабки! – воскликнул Веня. – Кто со мной?
– Что, девчата, выпить не желаете? – весело пропел, войдя в их купе. – Пошли к нам, посидим, поговорим. А то нажремся, как свиньи, и вся радость жизни! А вы тут такие хорошенькие скучаете…
– А вы, мальчики, кто будете? Шофера, монтажники или буровики? – спросила кареглазая перекрашенная блондинка лет тридцати, одетая в желтое платье с вырезом на груди.
– А вы кто, девочки, будете? – улыбнувшись, ответил Веня и жадно глянул на казашку, сидевшую молча у окна. Черные тугие косы, высокая грудь, блестящие глаза, в руках – сигарета. Кровь прилила к голове.
– Мы – малярши-штукатурши! – смеясь в глаза, ответила блондинка. – В поездах катаемся, с ребятами встречаемся. Червонец давай – любую выбирай!
– Ух ты! Вон оно как! – воскликнул Веня. – А че сразу червонец? Посидим, поговорим. Надо все по-человечески.
– Ну, пойдем, пойдем, касатик!
Вся компашка, как по команде, встала и вдвинулась гурьбой. Когда налили девочкам по первой, Леха поднял стакан и торжественно произнес:
– Выпьем за сотрудничество монтажников и маляров-штукатуров! Мы, рабочий класс, – опора всей страны! Мы тут в пустыне, так сказать, куем оборонный щит СССР. Ура!
– Ладно, за знакомство! – прохрипела блондинка и осушила полстакана.
Казашка отпила несколько глотков и лукаво посмотрела на Веню. Он так и вскипел!
– А ты, дочь степного народа, тоже маляром-штукатуром работаешь?
– Я – Халияш! Работу свою люблю и ни на что не променяю.
– Ишь ты!
– Да. Такая я!
Пропустили еще по одной.
– А вы тут, мальчики, все окольцованные или есть среди вас свободные птицы? – спросила черноволосая костлявая девка.
– А почему вы так этим интересуетесь? – игриво спросил Леха. – Замуж мечтаете выскочить?
– Так, ради интереса. На хрена мне эта кабала: стирай, вари, детям сопли вытирай? Я – свободная женщина! Видала, как мой родной папаша дубасил мою мамашу. От побоев и померла. А кто докажет? А он, сволочь, до сих пор бухает, хоть бы хрен ему!
Леха положил ей руку на ляжку, полез целоваться. Она вырвалась:
– Ты это чего? Я просто так не даю!
– О, подумаешь! – пробурчал он. – А мы просто так и не берем! Карманы-то, чай, не пустые. Не дармоеды какие-то!
Веня, подмигнув Халияшке, вышел в коридор. Она тут же следом. Он мгновенно сгреб ее в объятия, прижал к стене.
– Э-э-э! Сначала деньги давай! – слегка отстранившись, ласково пропела она. – Потом хозяин будешь!
Веня, дрожа от волнения, порылся в карманах, вынул смятый червонец, сунул Халияшке за лифчик. Запустил руку под юбку. Она, поддавшись, прошептала:
– Не торопись! Пойдем, свободных купе много. Иди с проводником разговаривай. Выпивка бери, закуска. Халияш тебе песни петь будет! Любить!
Когда закрылись в купе, Веня хряпнул еще полстакана. Халияшка, сидя напротив, смотрела просто и ясно. Он на мгновение замер. «Какой черт ее сюда занес? – подумал он. – И красивая, и здоровая. Завела бы себе семью, нарожала детишек... А мне-то что?!» Он уткнулся лицом в Халияшкины бедра, а она запела о чем-то степном и грустном…
Проснулся Веня, когда уже подъезжали к Солнечному. Голова раскалывалась. На столе лежали остатки закуски, пустая бутылка. Халияшка исчезла. «Деньги!» – ударило в голову. Схватился за карманы. Пересчитал: по пятерке с ребятами скидывались, червонец узкоглазой отдал, трешку проводнику – за купе. Веня почесал затылок – не хватало двух рублей! Он напряг сознание. Сильно сжал голову. «Нажрался! Надюхе изменил! А мумие Генику! – Веня пошарил по карманам. – Слава богу, на месте! Эх, Геник, Геник! Бедолага! И за что ему такое?!» Он свернул со стола газету, пошел к ребятам. Те сидели хмурые и смолили «Приму». Молча сел рядом.
В Солнечном сразу в чайхану! Взяли водочки, шашлычок. Ребята повеселели. Послышалось ржание. А Вене все не давали покоя два рубля! Не столько жалко денег – бесило, что не мог вспомнить, куда дел. Допился! И тут… «Да я же этой узкоглазой еще шоколадку у проводника купил. Выпросила сучка». Почему-то стало грустно… «Вот козел! Блядежке какой-то купил, а про своих забыл!» Веня подошел к буфету, взял две шоколадки «Аленка», потом в промтоварный – купил духи «Красный мак». Домой заявился ночью – пьяный вдрызг! Свалился у порога. Надя, молча перетащив его на диван, стянула брюки, носки, обшарила карманы: в них оказалось две шоколадки «Аленка», духи «Красный мак», мешочек с чем-то черным и двадцать рублей.
Геник умер…
Г.
В полдень Надя привезла из Самарканда мертвого Геника. Следом Веня – с РМЗ на грузовике красный гроб, железный памятник с красной звездой, ажурную ограду, выкрашенную голубой краской, и столик со скамейкой из нержавейки. Баба Миля, прилетевшая на похороны, с незнакомыми женщинами обмывали Геникино тело. Надя тихонько плакала на диване. Веник притих, забившись в угол за письменным столом в другой комнате. «Геник умер… – шептал он сам себе. – Как я теперь без брата? Положат его в гроб, отнесут на кладбище, опустят в могилу, засыплют землей…» Веник съежился, втянул голову в плечи. Прижался лицом к коленям. Вспомнилось, как с пацанами бегал на кладбище провожать чужих покойников. Там всегда давали ложку риса с изюмом. Его обязательно надо было съесть – иначе придет ночью мертвец и задушит. «А вдруг… Геник не умер? – стукнуло ему в голову. – Может, врачи ошиблись?! Сколько раз так случалось. Похоронят кого-нибудь живьем… И потом слышится несколько дней на кладбище – тук-тук, тук-тук! – Веник сжался еще сильней. – Нет! Не может этого быть! Там, в Самарканде, такой умный профессор – мама рассказывала. Он не мог ошибиться!»
– Веник! Веник! Гыдыке! Ты где? – тихо позвала его баба Миля. – Иди сюды! Пойдем к Генику, – обняла, прошептала со слезами. – Помер ведь наш голубок Геник. Не уберегли его.
Веник молча подошел к гробу. Сзади стоял Веня. Геник лежал в гробу в новой коричневой школьной форме, которую надел только один раз, потом она провалялась в шкафу целый год. Руки скрещены на груди. В одной – клетчатый носовой платок. До пояса укрыт белой простыней.
– Бедный мой сыночек! Мой мальчик! Мой голубок! – шепотом причитала Надя, сидевшая на табурете. – Как чувствовал, что помрет! Не хотел сюда ехать. С бабой Милей, говорил, жить останусь. Улетел ты от нас белым лебедем в голубые облака. Оставил нас тут одних плакать о тебе. А душа твоя – чистая, добрая! Бог тебя примет.
Веникины глаза набухли, в горле застрял комок. Веня проскрипел зубами. Пришли какие-то незнакомые люди с плоскими лицами. Потом еще и еще. Веня отвел Веника в другую комнату, сам ушел курить. «А что если души вообще нет? – думал Веник, опять забившись в угол за письменным столом. – Умер Геник… И все! Больше ничего от него не осталось. Закопают его в могиле… Съедят черви тело, руки, ноги… Потом скелет превратится в порошок… А мысли?! Куда они деваются? Ведь Геник был такой умный! Не то что я – ненормальный дурак! – Веник сильно потер ладонями лоб. – Нет! Не может этого быть, чтобы ничего не оставалось! А что же тогда от свиньи Машки в деревне вверх отлетело, когда ее резали? Эх, Геник!» И вдруг знакомый голос:
– Привет, Ненормальный!
– Вот. Геник умер… – прошептал Веник и горько заплакал. – Оживи его, Инмар! Оживи! Ведь ты Бог! Ведь ты самый главный! Возьми у меня половину жизни и отдай ее Генику!
– Вижу, что помер, не слепой, – прошамкал Инмар. – Только оживлять никого не положено. Его душа уже на Урал полетела. Я её на пути встретил-приветил. Ей теперь хорошо, а будет еще лучше, потому что Геник добрый был. Никого не обижал.
– Оживи! Оживи! – продолжал твердить Веник. – Он был такой умный! Он бы стал великим конструктором. Он бы прославился на весь мир! Оживи!
– Сказал – не положено, – отрезал Инмар. – Нельзя мертвых оживлять – и все! И ты возвращайся на Урал – нечего тебе здесь в пустыне делать. Я должен рассказать тебе Великую тайну жизни и смерти… Но здесь не буду! Как вернешься, расскажу.
Но Веник не слушал его:
– На фиг мне твоя тайна! Ты Геника оживи! Все у тебя не положено. Какой же ты Бог?! Рыжий старикашка, вот ты кто!
– Сказал – не положено! – в сердцах воскликнул Инмар и вылетел в форточку, и только донеслось: – Не положено-о-о…
Через три дня Геника закопали. Кладбище было далеко за городом, среди хлопковых полей и кишлаков. До самой могилы мужики из бригады Вени несли гроб на белых вафельных полотенцах, перекинутых через плечо. Громко играл оркестр. Веник не проронил ни слезинки. Рядом с ним все время шел Петька – нет-нет да пожмет его руку. «Где сейчас Геникина душа? – думал Веник. – Все еще на Урале летает или уже на небе?» А похоронная процессия уже входила на кладбище. Гроб поставили на табуретки. Надя зарыдала. Веник стоял молча. Стали прощаться с Геником. Веник подошел, приблизил свое лицо к Геникиному…
– Не могу поцеловать… – прошептал он.
– Ладно, – проговорила баба Миля. – Не можешь – и не надо. Ты только ладошку на лоб положи и скажи: «Прости, Геник! Прости, если чем обидел».
Веник приложил ладошку к Геникиному лбу и прошептал: «Прощай, Геник. Прости, что не смог отдать тебе половину своей жизни. Это все Инмар виноват! Мог оживить, а не захотел!..» После прощания на Геника положили крышку, заколотили ее большими черными гвоздями. Гроб опустили в могилу, засыпали землей. Сверху воткнули памятник-пирамидку с красной звездой, установили оградку, столик со скамейкой. Могилу завалили венками и цветами. Потом отправились домой на поминки. Там пили водку, ели лапшу с курицей и молча расходились. Надя сидела безучастная на краю стола и машинально говорила каждой партии входящих: «Помяните нашего сыночка Геника! Спасибо за помощь! Да поможет вам Господь!»
Веник с Петькой поели в первой партии и вышли во двор. Их сразу обступили пацаны. И Венику вдруг стало ужасно стыдно за то, что у них умер Геник. Что они не смогли его вылечить. Ни у кого не умер, а у них умер!
– Пойдем отсюда, – прошептал он Петьке, и друзья удрали на стройку.
– И тут мертвецами пахнет! – выдавил из себя Веник, когда они спустились в подвал недостроенного дома. – Везде этот запах.
– Да вроде не пахнет? – ответил Петька. – Ты это, наверное, дома нанюхался?
– Нет, точно пахнет.
Петька начал рыскать кругом. Вскоре из-за стены раздался его голос:
– Точно, Веник! Твоя правда: кошак тут дохлый валяется. Двинули отсюда!
– Там Геник мертвый! Тут кошак! – тоскливо прошептал Веник. – Чего это все кругом умирают?
– Да кошак не сам умер, – ответил ему Петька. – Его пацаны придушили: у него петля на шее и глаз выколот.
Веник тихо заскулил, прошептав упавшим голосом:
– Вот взяли кошака и ни за что убили! Просто захотели и убили. Вот Геник не хотел умирать, а умер! И мы с тобой, Петька, тоже помрем или нас убьют! Может, завтра…
– Да не умрем мы! Не умрем! – начал успокаивать его Петька. – Ты же сам говорил: наступит коммунизм – такие лекарства изобретут, что никто больше умирать не будет!
– Все равно умрем! А так не хочется умирать!
– Да не умрем! С чего бы нам умирать?! Надо идти вперед, не сдаваться и искать, искать...
– Чего искать!
– Бессмертия, конечно!