 |
|
Из общения с трупиками
Г.
«Прямая и явная польза во всем, – сказал Веник. – Делаешь, так сказать, благородное дело – очищаешь город, квартиры, улицы от трупов: кому-то ведь надо это делать, не разлагаться же им у всех на виду?! И люди бывают так «рады», когда приходишь к ним часа в два ночи и забираешь труп, понятно, что они, конечно, в горе и ошарашены, но все равно рады – им становится хорошо, да еще если, например, это раковый больной или циррозник. А таковые в последнее время сплошь и рядом. И чувствуешь, что люди тебе искренне благодарны. И даже тобой как-то восхищаются. Вот ведь у людей работенка! И с другой стороны, полезно – в плане познавательно-эмоциональном. Входишь в квартиру посреди ночи, как в свое собственное владение. И все сразу нарушается: нет ни времени, ни пространства, нет и самой квартиры – все небытие. Это царство смерти, тут властвует она! Дверь – настежь, и ты ее работник! Ты сейчас главный, ты приходишь и забираешь тело, теперь это не их тело, и увозишь его… Оно теперь никому не нужно. Да тебе при этом еще и денежки платят.
Но как-то неправильно все это дело у нас поставлено. Вот представьте себе… Жило-жило себе Существо-человек в некой квартире целых двадцать пять лет, работало на большом заводе, пользуясь почетом и уважением. Заработало льготную пенсию, а потом запило и померло от цирроза печени. И стало ему ничего не нужно, только бы по-человечески обошлись с его телом-трупом. Но не тут-то было! Родственники нюхать три дня мертвечину не захотели. Это сегодня нормальное явление: так, на пару часов к подъезду привезут и… ай да ладно! Умерло оно посреди ночи в пятницу, а жена с дочкой были на море. И пока соседи разобрались, пока сообщили, пока приехали – так оно уже порядочно разложилось и начало смердить на весь подъезд. Ворвались тут среди ночи по вызову два огромных сонных мужика со службы эвакуации трупов, протопали в грязных огромных ботинках по коврам, которые он получал по талонам. Запихнули его в старое верблюжье одеяло, которое он купил на свадьбу, и почти волоком – в лифт. Засунули туда, согнув пополам, головой вниз. «Че, курва! – выругался, сплюнув, один. – Никогда, наверное, вниз головой в лифте не ездил? Вот теперь напоследок и прокатишься!» Внизу опять волоком на носилки, стоящие на первом этаже, от которых воняло сильнее раз в десять, чем от него самого. Они уже все были черно-коричневые от бесконечных трупных потеков. В уазик запихали и в морг покатили. А дело после Нового года было: криминальных всяких там, обмороженных, обгорелых, перепивших, пережравших – класть некуда! Ну и шмякнули его лбом о бетонный пол, потом сжалились, на спину перевернули. Сплюнули и ушли. И тут зашептались окружающие соморгики: «Сволочи! Твари! Эти носильщики…» Но это уже другая тема, нечего тут честной народ пугать…
Да, этому еще крупно повезло, что мужики были пожилые, а молодежь что над ними вытворяет… Все фамилии на мат переделывают: был Поздеев – стал Пи…в. На телефоны видики снимают, потом девок своих в кровати пугают. Прикалываются по-черному, ржут как лошади. «А вот это туша была, капздец! Я сравнивал – у него, блин, пятка больше, чем моя башка! Так мы этот шматок кое-как вчетвером в морг запихали. Короче, такая свинья откормленная. Туши свет! Падаль, она и есть падаль! А помнишь, Васька, ту бомжиху волокли, та вообще полмесяца валялась, и тараканы-то ее облепили, как панцирь у черепахи, и все со сливу! Я таких тараканов даже и не видал в жизни». – «Да у ней на хате мусора по колено было, вот они там, курвы шерстяные, и отожрались. А тот хрен – помнишь? Три недели валялся, так он, блин, к полу прилип, еще под ним вилка от телевизора. Так мы его тянем-потянем, вытянуть не можем. Позвал Васька на помощь родственников. Тянут-потянут, вытянуть не могут. Бац! Вытянули! Васька как отлетит в сторону и прямо в сервант! Бац! На него бутылки пустые посыпались. Бутылочный салют, короче! Ура! Потом потащили его, а он телик за собой тащит. Хрен моржовый! С теликом, видно, туда хочет. Телеман долбаный! Опять тянем-потянем – вилку от телика из него вытянуть не можем».
И это все о нашем любименьком, драгоцененьком, единственном теле, над которым мы трясемся всю нашу сознательную жизнь. Работаем на него, как проклятые, и вот такой «славный» путь ожидает нас в конце – едем в лифте на голове, обоссанные и говном вымазанные.
А вот еще из бытности трупотаскателей: лежит в морге старая-престарая, толстая-претолстая бабища и раскинула на всю Вселенную свою огромную пипищу… Бедная: в жизни последние годы, наверное, она и ноги своей оголить стеснялась – старая ведь уже. А тут с больницы привезли, умерла она там, а оттуда всегда голышом привозят. Вот простынка у нее и сползла. А пацаны и рады – сразу за телефоны-фотоаппараты. Ну и заработают они свое! А в чем, собственно, они виноваты, бухарики? Они же по жизни не трезвеют. А сколько там еще всяких маньяков, которые при случае и пнут, а которые и пощупают… Одно благо – не спят… А вообще, хрен его знает… И никому никакого дела, никакого контроля! Вот такая хрень – на плетень!»