Главная | Обратная связь

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ. Выстрел.

Наступило первое декабря, роковой день, в который должен был произойтивыстрел колумбиады. Если бы в этот день, ровно в 10 часов 46 минут 40 секундвечера, не состоялся выстрел, то "Пушечному клубу" пришлось бы ждать целыхвосемнадцать лет, чтобы повторились те же благоприятные для выстрелаусловия, то есть совпадение зенита Луны с ее перигеем. Погода была великолепная. Несмотря на приближение зимы, солнце яркоблестело, заливая волнами света и тепла ту самую Землю, которую трое еесынов собирались покинуть для завоевания нового мира. Многим дурно спалось накануне этого долгожданного дня. Тяжким бременемдавили грудь последние часы ожидания. Сердце невольно замирало от тревожныхмыслей... Один только Мишель Ардан составлял исключение. Этот удивительныйчеловек был такой же, как всегда, живой и деятельный, такой же веселый ибеспечный, не обнаруживая ни тени тревоги или озабоченности. Сон его в этуночь был крепок и безмятежен. Таким богатырским сном спал на лафете пушкиТюренн накануне сражения. Уже с самого раннего утра несметная толпа покрывала неоглядные равнины,окружающие Стонзхилл. Каждые четверть часа поезда подвозили все новые массылюбопытных. Это нашествие на Стонзхилл приняло прямо баснословные размеры;если верить отчетам "Тампа-Таун Обсервер", пять миллионов человек съехалисьв этот день во Флориду, чтобы присутствовать при выстреле колумбиады... Уже больше месяца, как в городе не хватало квартир, и большая частьприезжих вынуждена была разместиться в походных палатках и наспехпостроенных домишках вокруг Стонзхилла. Эти постройки положили началогороду, который впоследствии получил название Арданс-Таун. Степь была усеянахижинами, бараками, навесами и всевозможными палатками, и в этих временныхжилищах ютилось население, численности которого могли бы позавидовать дажекрупные города Европы. Все народы Земли, казалось, имели тут своих представителей. Слышалсяговор на всевозможных языках. Это было поистине смешение языков, как вбиблейские времена при построении Вавилонской башни. Здесь смешались всеклассы американского общества. Банкиры, земледельцы, моряки, маклеры,комиссионеры, хлопковые плантаторы, торговцы, судовладельцы, чиновникибесцеремонно толкали друг друга и тут же знакомились. Креолы из Луизианыбратались с фермерами из Индианы; джентльмены из Теннесси и Кентукки,изящные и надменные аиргинцы запросто разговаривали с полудикими звероловамииз области Великих озер и скотопромышленниками из Цинциннати. Особенновыделялись креолы и южане испанского происхождения. В белых широкополыхкасторовых шляпах или в классических панамах, в кричащих цветов ботинках, вбрюках Опилусаса, в нарядных полотняных светло-желтых блузах с вычурнымибатистовыми жабо, эти щеголи выставляли у себя на груди, на галстуках,манжетах, на всех десяти пальцах и даже в ушах целую коллекциюдрагоценностей -- колец, запонок, цепочек, серег и брелоков, на редкостьдорогих и на редкость безвкусных. Их жены, дети и слуги, разряженные неменее пышно и не менее безвкусно, всюду следовали гурьбой за своими отцами,мужьями и хозяевами, которые походили на вождей первобытного племени,окруженных своими многочисленными родичами. Особенно любопытно было смотреть на этих пришельцев в обеденные часы,когда они набрасывались на свои любимые южные блюда, истребляя их саппетитом, угрожавшим пищевым запасам Флориды. Правда, европейцев стошнилобы от их яств вроде фрикассе из лягушек, тушеной обезьяны, жареныхдвуутробок, кровавого бифштекса из опоссума и биточков из енота. Зато какие только напитки не подавались к этим неудобоваримым блюдам! Асколько их поглощалось! В ресторанах, барах и тавернах на полках и столахкрасовались батареи стаканов, кружек, графинов, кувшинов и бутылок самыхразнообразных размеров и вычурных форм, вперемешку со ступками для толчениясахара и пучками соломинок. У обеденных столов стоял невообразимый шум игам. Продавцы наперебой предлагали всевозможные напитки. -- Мятное прохладительное! Кому мятной прохлады? -- кричал одиноглушительным голосом. -- Сангари на бордосском вине! -- пронзительно пищал другой. -- Джин-смерч, джин-смерч! -- ревел третий. -- Коктейль! Бренди-наповал! -- голосил четвертый. -- Кому угодно настоящего мятного прохладительного по последней моде?-- И ловкий торговец тут же на глазах у всех, с быстротой фокусника, кидал встаканы куски сахара, лимона, свежего ананаса, толченого льда, лил туданастойку зеленой мяты, коньяк и воду, приготовляя прохладительное питье. В обычные дни эти разноголосые пронзительные крики, обращенные кразгоряченным пряностями пьянчугам, сливались в оглушительный гам. Но в день1. декабря? этих выкриков почти не было слышно. Продавцы напитков толькоохрипли бы без толку, предлагая свой товар. Тут было не до еды, не до питья;многие зрители ничего не ели с самого утра, позабыв о своем обычном ленче.Волнение и любопытство одержали верх даже над врожденной страстьюамериканцев к картам и другим азартным играм. Кегли валялись на земле,игральные кости покоились в стаканчиках, колода карт, на которые был всегдаогромный спрос для игры в крабидж, вист, "двадцать одно", "красное ичерное", "монтэ" и "фаро", даже не распечатывались. Предстоящеезнаменательное событие отвлекало всех от будничных интересов и развлечений. Весь день, до самого вечера, в толпе бродило и нарастало глухоеволнение, словно ожидание катастрофы, смутная, неизъяснимая тревога. Всехтомило гнетущее чувство, болезненно сжимавшее сердце. Всякий страстно желал,чтобы "все это" поскорее кончилось... Однако к семи часам тяжелое безмолвие внезапно рассеялось. Надгоризонтом взошла полная Луна. Громовым протяжным "ура" -- из миллионов уст-- встречено было ее появление. Луна точно, минута в минуту, явилась насвидание. Долго не смолкали восторженные крики, рукоплескания гремели совсех сторон. А светлокудрая Феба спокойно сияла на дивном южном небе, ласкаянежными, приветливыми лучами возбужденную толпу. В эту минуту у ограды Стонзхилла появились бесстрашные героипредстоящего путешествия. При виде их толпа разразилась восторженнымиприветственными криками. Внезапно раздались звуки американскогонационального гимна. Тысячи голосов подхватили мотив, и "Янки дудл" вознессяк небу бурей звуков. После этого неудержимого порыва, когда замерли последние звуки гимна,толпа притихла, и лишь глухой гул выдавал ее глубокое волнение. Тем временем француз и два американца вошли в ограду, вокруг которойтеснилась толпа. За ними следовали члены "Пушечного клуба" и многочисленныедепутации от европейских обсерваторий. Барбикен -- спокойный ихладнокровный, как всегда,-- отдавал на ходу последние приказания. Следом заним твердым, размеренным шагом выступал Николь, крепко сжав губы и заложивруки за спину. Мишель Ардан шагал с сигарой в зубах, обмениваясь направо иналево горячими прощальными рукопожатиями, которые он щедро расточал. На нембыл неимоверно просторный дорожный костюм из коричневого бархата, охотничьясумка через плечо и кожаные краги. Он не переставая сыпал шутками, смеялся,острил, поддразнивая, как мальчишка, почтенного Дж. Т. Мастона. Он оставалсядо последней минуты истым французом, более того -- истым парижанином. Пробило десять часов. Для путешественников настало время занять места ввагоне-снаряде, так как спуск на дно колумбиады, завинчивание люка снаряда иуборка подъемной машины, поставленной у жерла колумбиады, должны были занятьизвестное время. Барбикен поставил свой хронометр с точностью до десятой доли секунды похронометру Мерчисона, .которому поручили посредством электрического запалапроизвести выстрел. Таким образом, путешественники могли следить внутриснаряда за бесстрастной стрелкой, которая должна была указать мгновение ихотлета. Настала минута прощания. Сцена была трогательная. Лихорадочнаявеселость Ардана не помешала ему почувствовать глубокое волнение. У Мастонаскатилась из-под его сухих век горькая слеза, словно сберегавшаяся долгиегоды ради этого случая. И Мастон уронил эту слезу на чело своего любимогопредседателя. -- А что, не сесть ли и мне с вами? -- шепнул он.-- Есть еще время... -- Невозможно, старина! -- ответил Барбикен. Через несколько минут трое путешественников были уже в снаряде изавинчивали его дверцу изнутри; в то же время сверху поспешно убралиподъемную машину, и жерло колумбиады, освобожденное от последних пут,смотрело прямо в небо. Николь, Барбикен и Мишель Ардан были уже заперты в металлическомвагоне. Кто мог бы изобразить волнение зрителей? Оно достигло крайних пределов. Луна плыла в прозрачно-чистом небе, затмевая своим ясным светоммерцание звезд; она находилась в этот момент в созвездии Близнецов, почти наодинаковом расстоянии между горизонтом и зенитом. Всякий понимал, что нетуда будет направлен прицел колумбиады, а выше -- подобно тому как целятсяне прямо в бегущего зверя, а в некую точку впереди него. Воцарилось мертвое молчание. Ни единого дуновения ветерка! Ни единогослова из миллионов уст! Каждый притаил дыхание, каждый задерживал биениесвоего сердца. Все взгляды были прикованы к зияющему жерлу колумбиады... Мерчисон между тем напряженно следил за стрелками своего хронометра. Довыстрела оставалось еще сорок секунд. Каждая из них казалась столетием. На двадцатой секунде толпа дрогнула. Многим пришла в голову мысль, чтои там, внутри снаряда, отважные путешественники также считают эти страшныесекунды! Из толпы стали вырываться отдельные крики: -- Тридцать пять! Тридцать шесть! Тридцать семь! Тридцать восемь!Тридцать девять! Сорок! Пли!!! Мерчисон нажал кнопку выключателя, замкнул ток и метнул электрическуюискру в глубину колумбиады. Раздался ужасный, неслыханный, невероятный взрыв! Невозможно передатьего силу -- он покрыл бы самый оглушительный гром и даже грохот извержениявулкана. Из недр земли взвился гигантский сноп огня, точно из кратеравулкана. Земля содрогнулась, и вряд ли кому из зрителей удалось в этомгновение усмотреть снаряд, победоносно прорезавший воздух в вихре дыма иогня.