Здавалка
Главная | Обратная связь

СПИСОК ИМЕН И НАЗВАНИЙ.. 871 42 страница



– То есть? – не понял Пиппин. – Что же ты называешь настоящим? Что не изменилось?

– Деревья и энты, – ответил Древобород. – Я не до конца понимаю, что творится в мире, поэтому и объяснить вам всего не могу. Среди нас еще остались настоящие энты, и – как бы это лучше сказать? – они еще по-своему полны жизни, но есть и такие, что понемногу засыпают и становятся с виду просто деревьями, понимаете? В лесу, конечно, и обыкновенных деревьев много. Зато среди обыкновенных есть такие, что спят только вполглаза. Случается, что дерево и совсем проснется, а некоторые из деревьев даже становятся – как бы это объяснить – ну... немножко энтами. Такие вещи происходят постоянно. И вот, когда дерево просыпается, то выясняется иногда, что у него плохое сердце! Не сердцевина, нет, именно сердце! Я знавал несколько добрых старых ив над Энтвейей – их давно уже нет на свете, увы! Внутри у них было одно сплошное дупло, они разваливались на глазах, но по-прежнему были тихи и ласковы, как молодые листочки. А в долинах, у подножия гор, встречаются деревья здоровые, крепкие, стукни по ним – загудят как колокол, а сердца у них насквозь прогнили. И эта болезнь постепенно распространяется. В этом лесу одно время были очень опасные места. Да и теперь есть.

– Это, наверное, как Старый Лес, там, на севере? – уточнил Мерри.

– Да, да, вроде того, только гораздо хуже. Я уверен, что там, на севере, задержалась тень Великой Тьмы и память о тех злых временах передается по наследству. Но в моем лесу есть и такие урочища, где Тьма пребывает доселе. Деревья там даже старше, чем я... Впрочем, мы делаем все, что можем, – например, не допускаем в лес чужаков и праздных гуляк, воспитываем, учим, ходим дозором, удаляем недобрые всходы. Мы – пастухи древесных стад. Правда, нас, старых энтов, осталось немного. Обычно с годами овцы уподобляются своим пастухам, а пастухи – пастве, только перемены происходят медленно, а овцы, да и люди, в мире долго не задерживаются. Деревья и энты уподобляются друг другу быстрее, ведь они неразлучны веками. Энты похожи скорее на эльфов, чем на людей: они не так заняты собой, как люди, и глубже вникают в чужие души. Но, с другой стороны, и с людьми энты схожи: эльфы не так быстро меняются, не так быстро приспосабливаются к переменам, не так легко меняют цвет. Но кое в чем мы превосходим оба этих племени. Мы постояннее, и ум наш задерживается на вещах дольше. Некоторые из моих родичей совсем уподобились деревьям: чтобы заставить этих сонь встрепенуться, потребовалось бы нечто из ряда вон выходящее. Говорят они теперь не иначе как шепотом. Зато у многих деревьев из моего стада ветви постепенно становятся гибкими, как руки. Многие из этих деревьев научились говорить. Начали это дело, конечно, эльфы: это они будили деревья, это они наставляли их в искусстве речи и сами перенимали у них язык леса. Прежние эльфы пытались заговаривать со всеми, кто жил тогда в Средьземелье. Но пришла Великая Тьма, и эльфы уплыли за Море или укрылись в тайные долины, слагая песни о безвозвратном. Когда-то лес простирался до самых Льюнских Гор. Фангорн был не более чем его восточной окраиной... Что это были за времена! Я мог шагать весь день, петь песни и слышать в ответ лишь свой собственный голос, возвращенный полыми холмами. Все леса были тогда похожи на леса Лотлориэна, только гуще, крепче, моложе. А воздух как благоухал! Иногда я по целым неделям предавался праздности, дышал, наслаждался и ни о чем не думал.

Древобород смолк. Он шел не останавливаясь, и хоббиты дивились тому, как неслышно он шагает. Старый энт снова что-то забормотал – сначала себе под нос, потом все громче и распевнее. Постепенно хоббиты поняли, что на этот раз Древобород поет для них.

 

По заливным лугам Тасаринана я бродил весной.[341]

Ах! Запах пробуждающегося Нан-тасариона!

И говорил я – это хорошо!

 

Под вязами Оссирианда[342] отдыхал я летом.

Ах! Плеск и музыка Семи Ручьев Оссира!

И думал я – куда же лучше?

 

Но осенью я шел под клены Нелдорета.[343]

Ах! Злато и багрец Тор-на-Нелдора!

И то был верх желаний.

 

Зимой же я ходил к дортонионским[344] соснам.

Ах! Черно-белая зима Ород-на-Тона!

И я не мог не петь под небом.

 

Ныне земли сии под волнами –

И я обхожу свой Фангорн:

Амбаронэ, Тауреморнэ, Алдаломэ,[345]

Где корни глубоко ушли под землю,

Где лет облетело не меньше, чем листьев

В Тауреморналомэ...

 

Древобород кончил петь и замолчал. В лесу стояла мертвая тишина – ни звука, ни шороха, ни вблизи, ни вдалеке.

 

День постепенно гас, и среди деревьев сгущались тени. Наконец впереди замаячили крутые темные склоны: то были подножия Туманных Гор, зеленая подошва уходящего в поднебесье Метедраса. Река Энтвейя – или, вернее сказать, пока еще не река, а всего лишь ручеек – с шумом и плеском бежала навстречу, прыгая с камня на камень, а справа поднимался пологий склон, поросший травой, серый в слабом свете сумерек. Деревья на склоне не росли, и взгляду открывалось небо – а там, в озерах меж белыми краями облаков, уже плавали звезды.

Почти не замедляя шага, Древобород направился в гору, и перед хоббитами внезапно открылся вход в его жилище. По обе стороны от входа, как часовые у ворот, стояли два огромных дерева. Створок у „ворот“ не было, но деревья тесно сплелись ветвями, преграждая путь. Старый энт подошел ближе. Деревья немедленно разняли ветви и вскинули их кверху. Листья встрепенулись и зашелестели – деревья были вечнозеленые и стояли в полном облачении, темном, чуть посверкивающем в сумерках. За порогом открылось широкое ровное пространство, служившее полом огромному залу без крыши, уходящему в склон горы. Стены зала чуть отлого поднимались вверх локтей на пятьдесят, а вдоль них тянулся ряд деревьев – чем дальше от ворот, тем выше.

Зал замыкала отвесная скала с небольшим полукруглым гротом у основания. Это была единственная „крыша“, если не считать ветвей деревьев, которые в дальнем конце зала почти смыкались над головой, оставляя посередине лишь узкую полоску открытого неба. Над входом в грот, заслоняя его прозрачной водяной занавесью, падал с отвесной каменной стены серебряный ручеек, отделившийся от горного потока. Вода собиралась в большую каменную чашу у корней деревьев, переливалась через край и бежала вдоль тропинки обратно к Энтвейе, начинавшей отсюда свой долгий путь через Фангорнский лес.

 

– Гумм!.. Пришли! – объявил Древобород. – Мы примерно в семидесяти тысячах энтийских шагов от места, где встретились, но сколько это будет по меркам вашей страны, сказать не могу. Мой дом находится здесь, у подножия Последней Горы. Если перевести название – вернее, самое начало названия, – оно будет звучать как „Родниковый Зал“.[346] Мне по душе это место. Тут мы сегодня и заночуем.

Перед сторожевыми деревьями Древобород поставил хоббитов на траву, и они вслед за ним прошли в арку ворот. Только теперь друзья заметили, что Древобород при ходьбе почти не сгибает колен, зато шаги у него получаются огромные. Ступая, он сначала зацеплял землю большими пальцами, действительно необычайно длинными и толстыми, а затем опускал ступню.

Древобород постоял немного под брызгами водопада, глубоко вздохнул, довольно рассмеялся и вошел в пещеру. Посреди нее стоял широкий каменный стол, – правда, ни кресел, ни стульев тут явно предусмотрено не было. В глубине ниши было совсем темно. Древобород поставил на стол два больших кувшина. Казалось, в них простая вода, но энт протянул над сосудами руки – и вода заискрилась: в одном – золотым, в другом – ясно-зеленым светом. В гроте стало светлее, и хоббитам показалось, что они сидят под кронами деревьев и сквозь пышную зеленую листву проникает солнце. Оглянувшись, Пиппин и Мерри увидели, что деревья, стоявшие вдоль отлогих стен зала, тоже стали светиться – сначала едва заметно, потом все ярче, пока наконец каждый лист не окаймила полоса света – зеленого, золотого, медно-красного, а стволы превратились в колонны, словно высеченные из какого-то фосфоресцирующего камня.

– Ну что ж, продолжим беседу, – сказал Древобород. – Наверное, вы хотите пить? Устали? Тогда отведайте вот этого!

В глубине пещеры стояло несколько высоких каменных жбанов с тяжелыми крышками. Одну из них энт поднял, вместительным черпаком зачерпнул какого-то напитка и наполнил три чаши – одну огромную и две поменьше.

– Это энтийское жилище, – сказал он, разводя руками. – Боюсь только, сидеть тут не на чем. Разве что на столе?

Он поднял хоббитов и усадил на каменную плиту на высоте футов шести над полом, где они довольно удобно расположились, болтая ногами и потягивая энтийский напиток. Он напоминал обычную воду, ту самую, что они пили недавно из реки. Но теперь в ней чувствовался незнакомый привкус. Казалось, в нише повеяло напоенным запахами леса ночным ветром.

Напиток не замедлил оказать свое действие. Сначала Пиппин и Мерри ощутили тепло в пальцах ног. Потом жар стал медленно разливаться по всему телу, наполняя усталые мышцы силой и свежестью. Волосы на макушке чуть-чуть приподнялись и тут же стали расти, свиваясь в пышные кудри. Тем временем хозяин грота омочил ноги в каменном бассейне у входа, вернулся и выпил свою чашу одним глотком, зато таким долгим, что, казалось, ему не будет конца.

– Ах-ха, – вздохнул наконец энт, ставя пустую чашу на стол. – Гу-ум! Гм! Ну, теперь можно и поговорить. Садитесь на пол, а я лягу – не то питье ударит мне в голову и нагонит дрему.

 

Справа, у стены, в нише стояло широкое ложе на низких – не больше двух локтей от земли – ножках, щедро устланное сухой травой и папоротником. Древобород, слегка согнувшись в поясе, медленно склонился на ложе и вытянулся в полный рост, закинув руки за голову и глядя в потолок, на котором играли зеленые и золотые блики – словно лучи в солнечной листве. Мерри и Пиппин пристроились рядом, на подушках, набитых душистым сеном.

– А теперь рассказывайте, только помедленнее, – сказал Древобород.

Хоббиты не заставили себя упрашивать и повели рассказ с самого начала – а именно с того памятного дня, когда они покинули Хоббитон. История получилась довольно путаная – уж больно они горячились, перебивая друг друга и забегая вперед, так что Древобороду то и дело приходилось останавливать их и просить немного вернуться; а иногда он сам забегал вперед, пытаясь уяснить, что произошло в последние несколько дней. О Кольце хоббиты и словом не обмолвились, равно как и о том, что именно заставило их пуститься в путь и чего ради все было затеяно. Впрочем, Древобород как будто и не проявлял к этому особого интереса.

Зато его необычайно занимало все остальное, будь то Черные Всадники, Элронд, Ривенделл, Старый Лес, Бомбадил, Морийские Копи, Лотлориэн или Галадриэль. Древобород заставил хоббитов подробнейшим образом описать Заселье и все соседние с ним земли. При этом он внезапно задал странный вопрос:

– А энтов вы там, у себя, не встречали? Нет? Вы уверены? Ну... гм... не энтов, а... хм... энтийских жен?

– Жен? – переспросил удивленный Пиппин. – А как они выглядят? Похожи на тебя, наверное?

– Гм... Пожалуй, не очень... Впрочем, теперь я уже и сам не знаю, – признался Древобород, подумав. – Но ваш край, наверное, пришелся бы им по сердцу. Вот я и спросил.

Древобород много расспрашивал о Гэндальфе, да и на деяниях Сарумана заставил остановиться подробнее. Хоббитам пришлось крепко пожалеть, что они знают так мало: Сэм, правда, пересказал им все, что говорилось на Совете Элронда, но память у них оказалась никудышная. Но главное – оба прекрасно помнили, что Углук и его головорезы направлялись не куда-нибудь, а в Исенгард, и о Сарумане говорили не иначе как о своем хозяине и повелителе.

– Гм, гумм! – подивился Древобород, когда рассказ, описав круг, вернулся к битве роханских всадников с орками. – Вот так-так! Сколько новостей разом – и каких новостей! Вы мне, конечно, не все открыли, но так уж, видно, наказывал вам Гэндальф. Вижу, грядут большие перемены, но злом они для меня обернутся или добром – я в свое время узнаю. Корень и крона! Удивительное дело! Из неведомых глубин времени ни с того ни с сего всплывает маленький народец, о котором и в Списке-то не говорится, – и вот уже в мире объявляются Девятеро Забытых и выходят на охоту за этими малышами, Гэндальф берет маленьких незнакомцев с собой в поход, Галадриэль принимает их в Карас Галадоне как дорогих гостей, а орки гонятся за ними через все Дикоземье... Похоже, большая буря подхватила на свои крылья этих невеличков! Надо надеяться, она не выворотит их из земли!..

– А тебя? – спросил Мерри.

– Хм! Гу-ум... Великие войны никогда не задевали меня, это забота людей и эльфов. Пусть этим занимаются волшебники: будущее – их дело. А я не люблю думать о будущем. Я не сражаюсь ни на чьей стороне, ведь никто не сражается на моей – если вы понимаете, что я имею в виду. Никто не заботится о лесах так, как забочусь о них я. Даже эльфы нынче отошли от этого. Правда, эльфы до сих пор ближе моему сердцу, чем остальные: это они исцелили нас когда-то от немоты, а такого дара забыть нельзя, хотя потом наши дороги и разошлись. Но, конечно, есть в мире и такие твари, на чью сторону я никогда не встану. Что бы ни случилось – им я враг. Бурарум... – Древобород глухо, с отвращением рокотнул. – ...Как их там? Ах да, орки – орки да их хозяева. Я, конечно, встревожился, когда на Черную Пущу пала тень, но потом эта тень перебралась в Мордор, и я надолго успокоился – до Мордора далеко, авось и обойдется как-нибудь. Но сейчас, похоже, подул восточный ветер. Как бы не настало то самое предреченное время, когда увянут и засохнут все леса!.. Старому энту не остановить бури. Ему остается только одно – выстоять или погибнуть. Но вот Саруман... Саруман – мой сосед, на его дела нельзя смотреть сквозь пальцы. Наверное, придется что-то предпринять. В последнее время я часто размышляю – как быть с Саруманом?

– А кто он, этот Саруман? – вмешался Пиппин. – Ты о нем что-нибудь знаешь?

– Саруман – волшебник. К этому трудно что-либо добавить. Откуда волшебники взялись и кто они такие – мне неизвестно. Они появились вскоре после прибытия Больших Кораблей из-за Моря, но Корабли их привезли или они пришли своим путем – как знать? Кажется, Саруман был среди них не последним. Спустя некоторое время – а по вашим понятиям, это случилось очень, очень давно – он бросил странствовать, перестал вмешиваться в дела людей и эльфов и поселился в Ангреносте, или Исенгарде, как называют этот замок роханцы. Поначалу Саруман держался тише воды, ниже травы. Но постепенно о нем заговорили. Говорят, он был избран главой Белого Совета, но доброго сделал мало. Может быть, сердце его уже тогда начинало склоняться ко злу? Впрочем, тогда он еще не причинял беспокойства своим соседям. Мне приходилось с ним беседовать. Одно время он частенько захаживал в мой лес. В те дни он был вежлив, всегда испрашивал у меня разрешения (по крайней мере, если мы с ним сталкивались) и всегда с охотой слушал мои речи. Я поведал ему много такого, до чего сам он никогда не докопался бы. Но откровенностью за откровенность он не платил, нет. Не припомню, чтобы он мне о чем-нибудь рассказывал. Шли годы, и он замыкался в себе все больше и больше. У меня и сейчас перед глазами стоит его лицо, хотя я уже много лет его не видел. Не лицо, а окно в каменной стене, изнутри наглухо закрытое ставнями... Но мне кажется, я догадываюсь, что он затеял. Он ищет Власти. На уме у него только и есть что железки, колеса и тому подобное, а все, что растет и дышит, ему безразлично, если, конечно, не может сослужить ему какую-нибудь временную службу. Но теперь ясно, что он к тому же еще и низкий предатель! Он связался с орками – с поганым орочьим племенем! Бррм, гу-ум! Мало того, он сотворил с ними что-то нехорошее, что-то страшное. Исенгардцы похожи скорее на людей, чем на орков. Злые твари, которые явились в Средьземелье во время Великой Тьмы, не переносят солнца, а питомцы Сарумана солнца не боятся – только скрежещут зубами. Хотел бы я знать, что он с ними сделал? Может, это искалеченные им люди? А может, он каким-то образом скрестил орков с людьми? Великое это зло, коли так!

В горле Древоборода глухо зарокотало, словно он проклинал Сарумана каким-то древним, неведомым проклятием, добытым из земных глубин.

– А я-то все дивлюсь – с чего это орки так осмелели и шныряют по моему лесу, когда им вздумается? – продолжал он, немного успокоившись. – Не сразу я догадался, что это проделки Сарумана! Он долго изучал потайные тропы в моем лесу, долго выведывал мои тайны – и вот творит теперь здесь бесчинства со своими головорезами. На опушках торчит множество пней – а ведь недавно это были совсем еще здоровые деревья! А то еще повалят ствол – и оставляют гнить. Обычные орочьи шутки! Но бóльшую часть деревьев распиливают на дрова, а дрова идут в печи Орфанка. Над Исенгардом теперь день и ночь поднимается столб дыма. Будь же он проклят, этот Саруман! Корень и крона! Я дружил со многими из тех деревьев[347], что погибли безвременной смертью от руки его слуг. Пестовал их с желудя, с орешка. Каждое из них шумело на свой, особый лад. Теперь их голосов уже не слышно... На месте поющих рощ остались только пни да колючки. Я молчал, терпел – и упустил время. Теперь все! Хватит!

Древобород внезапно поднялся и тяжело ударил кулаком по столу. Светящиеся чаши подпрыгнули, сдвинулись с места и полыхнули ярким огнем. Глаза энта метали зеленые искры, борода встопорщилась, как огромная метла.

– Я положу этому конец! – прогремел он. – А вы пойдете со мной. Не исключено, что вы мне поможете. Мне, а заодно и своим друзьям – ведь если не обезвредить Сарумана, Рохан и Гондор окажутся меж двух огней. У нас с вами общая дорога – на Исенгард!

– А что, пошли, – сказал Мерри. – Глядишь, и мы пригодимся.

– Ну конечно! – подхватил Пиппин. – Я бы рад был посмотреть, как низложат Белую Руку. Даже если от меня не будет пользы, все равно мне страсть как хотелось бы на это взглянуть! Углука я Саруману ни за что не забуду, уж будьте покойны! И прогулочки нашей по Рохану – тоже!

– Хорошо! Отлично! – одобрил Древобород, постепенно успокаиваясь. – Но я поспешил, а спешить нельзя. Не след мне было так горячиться. Надобно остыть и раскинуть мозгами. Крикнуть „хватит“ всегда легче, чем приступить к делу!

Старый энт медленно двинулся к выходу и замер под струями водопада. Не прошло и нескольких минут, как он рассмеялся и, отряхиваясь, возвратился. Падая на землю, брызги вспыхивали красным и зеленым пламенем. Затем великан снова улегся на ложе из трав и надолго замолк.

 

Спустя некоторое время хоббиты услышали бормотание. Казалось, Древобород считает по пальцам:

– Фангорн, Финглас, Фладриф, так, так... Ох! Вся беда в том, что нас – раз-два и обчелся. – Тяжело вздохнув, он повернулся к хоббитам. – Нас, энтов-старожилов, бродивших по лесам еще до наступления Великой Тьмы, осталось всего трое: я – Фангорн, потом Финглас, да еще Фладриф, как нас величали эльфы. На вашем языке Фингласа и Фладрифа, наверное, звали бы Кудролист и Живокор. Но Кудролист и Живокор для нашего дела не годятся. Кудролист в последнее время спит без просыпу и с виду стал совсем как дерево. Он привык целыми днями дремать на краю леса в одиночестве, по колено в траве, и за целое лето, бывает, так и не стронется с места. Зарос листьями, опустился... Раньше он хоть на зиму просыпался, но теперь его и зимой не расшевелишь на дальнее путешествие... Живокор? Когда-то он жил на горных склонах к западу от Исенгарда. Тамошним деревьям пришлось хуже всего. Сам Живокор был тяжело ранен, а большинство его подопечных – убито и предано огню. Погибли и деревья, и пастухи... Тогда Живокор ушел к вершинам, туда, где растут милые его сердцу березы, и спуститься его не заставит уже ничто. Попытаюсь уговорить молодежь, если только удастся объяснить им, как все это важно. Нашего брата не так-то легко растолкать: мы спешить не любим. Как жаль, как жаль, что нас так непростительно мало!

– Но почему же вас мало, если вы так давно живете в этом лесу? – удивился Пиппин. – Неужели столько умерло?

– Ох! Да нет же, – прогудел Древобород. – От хвори, сам по себе, у нас за все века никто еще не умер. Погибали – это да, было: за столько веков чего не случится! Многие погрузились в спячку... Впрочем, энтов никогда не было слишком много. Но главное – нас не прибывает. Нету молодых побегов, нету детишек, как сказали бы вы. Вот уже много, много веков, как у нас никто не рождается. Видите ли, мы потеряли своих жен.

– Вот беда-то! – огорчился Пиппин. – Отчего же они все поумирали?

– Они не умерли, – поправил Древобород. – Разве я сказал, что они умерли? Я сказал, что мы их потеряли, только и всего. Потеряли и с тех пор никак не найдем. – Он вздохнул. – Я думал, об этом знают все. Когда-то от Чернолесья до Гондора на всех языках слагали песни про энтов, которые обошли все Средьземелье в поисках своих жен. Не может быть, чтобы этих песен больше никто не пел!

– Боюсь, эти песни поют только по эту сторону Туманных Гор, потому что до Заселья не дошла ни одна, – развел руками Мерри. – Может, ты сам об этом расскажешь или споешь?

– Что ж, с превеликой охотой, – согласился Древобород, явно довольный просьбой. – Настоящего рассказа, конечно, не получится, но вкратце попробую, а потом – спать. Завтра мы держим совет, будет много работы, и, может статься, уже к вечеру энты выступят в поход.

 

– Это довольно странная и печальная история,– начал он, помолчав.– Когда мир был юным, а леса – дикими и бескрайними, энты, энтийские жены и энтийские девы жили вместе. О прекрасная Фимбретиль[348], о легконогая Ветвейя![349] О годы, когда мы были молодыми!.. Но сердца наши росли по-разному. Энты привечали все, что видели. Иное дело – жены энтов. Энтам нравились деревья-великаны, дремучие леса, высокие горы. Они пили из горных рек, а ели только то, что деревья роняли им прямо под ноги. Эльфы выучили энтов разговаривать, и мы подолгу беседовали с нашими деревьями. А женам нашим больше пришлись по вкусу солнечные поляны и деревца, растущие по опушкам. Они сразу примечали в кустах спелую ягоду ежевики, а в ветвях – дикое яблоко. Весной они бродили среди цветущих вишен, летом – по зеленым травам на заливных лугах, а осенью – меж роняющих зерна колосьев. Но подруги наши даже не пытались разговаривать со своими любимцами. Они хотели только одного – чтобы те слушались и повиновались. Энтийские жены приказывали своим подопечным расти так, а не иначе, цвести так, а не иначе. И листья должны были зеленеть по указке энтийских жен, и плоды вызревать, когда угодно было госпожам, а не в иное время... Им были по душе порядок, изобилие и покой; под этим они разумели, что все должно держаться своих мест, а уж места они сами подберут. Мало-помалу энтийские жены насадили сады и переселились туда. Мы же, энты, по-прежнему бродили по лесам, а в сады если и забредали, то изредка. Когда на северные страны пала Великая Тьма[350], энтийские жены переправились через Великую Реку, заложили там, на другом берегу, новые сады, возделали новые поля – и мы стали видеть наших подруг еще реже. Когда же Тьма потерпела поражение, сады энтийских жен расцвели пышным цветом, а колосья на нивах пригнулись к земле под тяжестью зерен... И вот люди мало-помалу переняли их искусство, и наши жены стали пользоваться у них великим почетом и уважением. А мы остались для людей легендой, тайной лесных чащоб... Но мы до сих пор живем на прежнем месте, а сады наших жен разорены и преданы запустению. Эти земли теперь зовутся у людей Бурыми Увалами. Помню, во времена, когда Саурон воевал с людьми Запада, меня охватило желание еще раз взглянуть на Фимбретиль. Когда мы виделись с ней в последний раз, она показалась мне по-прежнему прекрасной, хотя мало осталось в ней от юной девы, с которой бродил я по лесам в прежние времена. Тяжкие труды согнули стройные спины энтийских жен, солнце обожгло их щеки, волосы выгорели и стали цвета спелой пшеницы, а щеки сделались красными, как яблоки. Но глаза остались прежними, энтийскими... И вот мы переправились через Андуин, пришли в землю наших жен – и не увидели ничего, кроме пустырей и пожарищ, ибо ту землю опалила война. Жен своих мы там не нашли. Долго звали мы их, долго искали, расспрашивая всех и каждого: где они? В какую сторону направились? Одни пожимали плечами, говоря, что никогда не встречали их, другие уверяли, будто видели, как они снялись с места и двинулись к востоку, третьи указывали на запад, четвертые – на юг. Поиски наши были тщетны. Как мы горевали! Но Дикий Лес позвал нас обратно – и мы вернулись. Много лет не могли мы смириться с утратой, выходили в мир, искали, бродили по дальним странам, побывали и там, и здесь, и все звали наших жен, звали по именам – а какие прекрасные у них были имена! Но время шло, и мы все реже покидали Лес, а если и покидали – то уже не уходили далеко от него. У нас не осталось ничего, кроме воспоминаний, а бороды наши выросли и поседели... Эльфы сложили о наших Великих Поисках не одну песню. Некоторые из этих песен певали когда-то и люди. Но мы, энты, не слагаем песен о своих женах, мы просто поем их имена, и нам этого достаточно. Мы верим, что еще повстречаем их, и тогда, быть может, нам удастся разыскать страну, где мы сможем жить вместе, не тоскуя по другим краям, страну, где будет хорошо и нам, и им. Есть древнее пророчество, где говорится, что энты встретят своих жен только тогда, когда и мы, и они утратим все, что имели... Что ж! Может статься, это время не за горами. Вчера Саурон сжег сады наших жен, завтра, быть может, дохнет смертью на наши леса... У эльфов есть песня об этом. По крайней мере, я понимаю ее именно так. Когда-то эту песню пели по всей Великой Реке. Но сложили ее не мы – на нашем языке она получилась бы куда длиннее! И все же мы знаем ее и частенько мурлычем себе под нос. Вот как звучит она на вашем наречии:

 

ОН:

 

Когда весною зелен лист и весел в жилках сок,

И шаг широк, и вдох глубок, и нежен ветерок,

И оглашает ручеек округу звонкой песней –

Вернись ко мне! Скажи, что нет земли,

моей чудесней!

 

ОНА:

 

Когда весна гудит в полях и злаки в рост идут,

И белой пеною цветы в садах моих цветут,

И дождик будит все окрест своей

веселой песней –

Я не вернусь, поскольку нет земли,

моей чудесней!

 

ОН:

 

Когда приходит лето в лес и золотит листву,

И славно встать под сенью крон и грезить наяву,

И ветер с запада поет над лесом сладкогласно –

Вернись ко мне, скажи мне: „Да! Земля

твоя прекрасна!“

 

ОНА:

 

Когда лелеет лето плод и ягоды горят,

И колос гнется до земли, и медом налит сад,

Пусть ветер с запада зовет

и кличет сладкогласно –

Я не вернусь в твои леса: земля моя прекрасна!

 

ОН:

 

Когда зима дохнет в лицо и оголится лес,

И не дождешься ни луча с померкнувших небес,

И вихрь черный, ледяной, нагонит мглу

с востока –

Я разыщу тебя, мой друг: разлука так жестока!

 

ОНА:

 

Когда зима придет в поля и черным станет луг,

И мрак холодной пеленой покроет все вокруг –

Я позову тебя, мой друг! Как вьюге

ни стараться –

Мы встретимся, чтобы навек друг с дружкою

обняться!

 

ОБА:

 

В далекий край с тобою мы пойдем

одним путем –

И то, чего искали врозь, мы вместе обретем!

 

– Вот так, – сказал Древобород, кончив песню и немного помолчав. – Эльфийская песня, что и говорить: несерьезная, быстрая на слова и слишком скоро кончается. Но суть передана правильно. Правда, энты могли бы сказать в свою защиту гораздо больше, будь у них время!.. Ну ладно. Теперь пора встать и вздремнуть немного. Вы где будете стоять?

– Хоббиты спят лежа, – сказал Мерри. – Так что лучше этой постели нам тут ничего не найти.

– Лежа? – удивился Древобород. – Ах, ну конечно! Гм! Гумм! Песня унесла меня в далекие времена, и мне показалось, будто я говорю с ребятишками, с маленькими энтийскими побегами. Вот как! Ну ладно, коли так, ложитесь, а я, пожалуй, пойду постою под дождиком. Спокойной ночи!

Взобравшись на каменное ложе, Мерри и Пиппин свернулись калачиком и натянули на себя листья папоротника. Подстилка была свежей, душистой и теплой. Свет постепенно гас, деревья мерцали совсем слабо. За порогом смутно виднелся силуэт Древоборода – он стоял совершенно неподвижно, высоко подняв руки над головой. С неба глядели яркие звезды; пронизанные лучами капли воды, льющейся на руки и голову великана, падали и падали к ногам энта беспрестанным серебряным водопадом. Так, под звон капель, хоббиты и уснули.

 

Когда они снова открыли глаза, широкий зал озаряли лучи прохладного солнца, добравшиеся уже до самого порога ниши. Высоко в небе неслись обрывки облаков, подгоняемые сильным восточным ветром. Древоборода поблизости не было, но, не успев еще толком умыться водой из каменной чаши, Мерри с Пиппином услышали гудение и бормотание – и на дорожке между деревьями, что-то напевая, появился хозяин дома.

– Хо-о! Хо! Доброе утро, Мерри и Пиппин! Долго же вы спите! Я успел сделать уже не одну сотню шагов. Хлебнем-ка водицы – и на Собор!

Он налил хоббитам две полные чаши энтийского питья – на этот раз из другого жбана. На вкус питье тоже показалось другим: гуще, сытнее. Пока хоббиты, болтая ногами, потягивали водицу и отщипывали по маленькому кусочку от эльфийских хлебцев (не потому, что им хотелось есть, а просто – какой же завтрак без еды?), Древобород стоял рядом, мурлыча себе под нос какую-то энтийскую, а может, эльфийскую песенку на неизвестном хоббитам языке, и глядел в небо.







©2015 arhivinfo.ru Все права принадлежат авторам размещенных материалов.