Главная | Обратная связь

Становление советской исторической науки в 1917- середине 1929-х гг.

Большевики выдвинули в числе первоочередных задачу — ввести марксизм в историческую науку, задачу весьма трудную, если учесть, что понятия «наука» и «марксистская методология» по своей сути несовместимы. Именно с 20-х гг. в исторической на­уке начинают проявляться иррациональные черты марксизма, когда элементы разумного познания вытесняются элементами веры. Марксистская теория, будучи не в состоянии соперничать с дореволюционными историческими концепциями (для этого не было ни научных идей, ни квалифицированных кадров), мог­ла внедряться и укрепляться только административными спосо­бами при политической поддержке правящей партии. Это выра­зилось в создании с 1918 по 1924 г. организационных структур советской исторической науки для решения проблемы подготов­ки новых теоретических кадров.

В течении 1918 г. с неумолимой последовательностью новая власть закрывала исторические журналы, многие из которых имели долгое и славное прошлое. Канули в Лету «Русская старина», знаменитые «Чтения в Обществе истории и древностей российских при Московском университете», «Вестник археологии и истории», научно-популярный журнал «Гермес» и др. Тринадцатого апреля 1918 г. был принят декрет СНК «О памятниках Республики», где говорилось о снятии не имеющих художественной ценности памятников, воздвигнутых в честь царей и «их слуг», и о создании проектов памятников, «долженствующих ознаменовать великие дни Российской социалистической революции».

Новая власть четко заявила о своем величии и ничтожности прежней русской истории. В июне ВЦИК утвердил написанный В.Й. Лениным декрет о создании Социалистической академии об­щественных наук, которой предназначалось сыграть важную роль в деле подготовки новых специалистов по общественным наукам. Осенью Ленин направил письмо своим соратникам с указанием о необходимости усиления борьбы «с теоретическим опошлением марксизма Каутским», особенно в вопросах о государстве, дикта­туре пролетариата, буржуазной демократии, парламентаризме. А 17 ноября 1918 г. в Соцакадемии состоялся первый в истории страны общественный диспут о К. Каутском и каутскианстве. От­чет об этом диспуте фрагментарен, но нет сомнения в том, что он проходил в русле ленинских указаний и тех задач, которые боль­шевистское руководство ставило перед Соцакадемией.

Итак, уже в первые месяцы своего существования новая власть предприняла определенные действия по коренной перестройке исторической науки. Они были направлены прежде всего на фор­мирование новых кадров историков, на переориентацию истори­ческих изданий, которым давались указания, как оценивать, с одной стороны, старую историю России, а с другой, ее новый рево­люционный этап. Первая дискуссия была плоть от плоти новой революционной жизни страны и, возможно, стала образцом для будущих.

В последующие годы эта тенденция укрепилась. Новая власть все более решительно меняла облик общественных наук. В 1919—1923 гг. были закрыты еще действовавшие дореволюцион­ные исторические периодические издания, такие как «Голос минувшего», «Русский исторический журнал». Новые периодиче­ские издания рассматривали прежде всего революционную про­блематику, пропагандировали идеологические установки власти большевиков. В них много места отводилось истории, но в ее новом понимании — так, как это виделось руководителям идео­логических служб. Наиболее заметными здесь были «Вестник агитации и пропаганды», «Печать и революция», «Пролетарская революция», «Красный архив», которые фактически находились под контролем партийных органов. Многими из них руководи» ли соратники Ленина - А.В. Луначарский, М.Н. Покровский, М.С. Ольминский. Луначарский и Покровский соответственно в качестве наркома и замнаркома просвещения осуществляли партийный контроль над высшей школой, а значит, над преподаванием там общественных наук. Именно под их руководством проводилась бурная реорганизация и даже упразднение истори­ко-филологических факультетов российских университетов, на смену которым пришли факультеты общественных и социальных наук, ориентированные на освоение марксизма, истории РКП (б).

Девятнадцатого ноября 1920 г. Ленин подписал декрет СНК РСФСР «О реорганизации преподавания общественных наук в высших учебных заведениях РСФСР». Пятого февраля 1921 г. В «Правде» были опубликованы «Директивы ЦК коммунистам - работникам системы Наркомпроса», написанные Лениным. В документах присутствует положение о привлечении к преподаванию в высшей школе старых специалистов, но при условии, «содержание обучения, поскольку речь идет об общеобразовательных предметах, в особенности же о философии, общественных науках и коммунистическом воспитании, должно определяться только коммунистами». Спустя месяц Ленин подписал декрет СНК «Об установлении общего научного минимума, обязательного для преподавания во всех высших школах РСФСР». Среди предметов этого минимума были названы исторический материализм и история пролетарской революции.

Одновременно продолжали открываться новые институты и курсы при высшей школе и научные общества марксистского на­правления. Был учрежден Коммунистический университет нм. Я.М. Свердлова, образована Комиссия по изучению истории Октябрьской революции и РКП(б) (Истпарт), филиалы которой вскоре охватили своей сетью всю страну. В феврале 1921 г. был издан Декрет СНК «Об учреждении института по подготовке «красной профессуры». Он предусматривал подготовку преподавателей по общественным наукам для высшей школы, прежде всего по истории и историческому материализму. На исходе 1921 г. ЦК принял постановление об организации в Коммунистическом университете двухгодичного курса для подготовки марксистских аров из среды рабочих и крестьян.

Многочисленные марксистские и историко-революционные общества были призваны обеспечить идеологически реорганизацию общественных наук, в том числе и истории. Так, в Петрограде в 1919 г. создаются Научное общество марксистов и Общество изучения истории освободительного и революционного движения в России. Тогда же принимается решение организовать Общество бывших политкаторжан и ссыльнопоселенцев, имевшее сильный неонароднический крен, со своим журналом «Каторга и ссылка». Это мощное движение ученых-марксистов, других гуманитариев революционной ориентации, активно поддержанное и инспирируемое сверху непосредственно Лениным, Луначарским, Покровским, завершается уже после смерти Ленина, в 1925 г., организацией Общества историков-марксистов, в совет которого вошли все тот же М.Н. Покровский, а также историки-марксисты Н.М. Лукин, А.В. Шестаков, молодая А.М. Панкра­това и другие. Общество получило и свой журнал «Историк-мар­ксист», который сыграл знаменитую роль в становлении идеоло­гизированной советской исторической науки и в подавлении так называемой буржуазной науки. Уже первые шаги Общества чет­ко определили его направленность: на майском собрании общест­ва М.Н. Покровский выступил с докладом «Пугачевщина», а Г.С. Фридлянд — с докладом «Крестьянская война в Германии»'. На следующем заседании 23 октября прозвучали доклады М.Н Пок-ровского о революции 1905 г. и А.В. Шестакова о Всеобщей октябрьской стачке. Революционный идеологический поезд Об­щества двинулся в путь.

Общий идеологический фон дополнялся организацией обще­ственных юбилеев, которые проходили при активном участии гу­манитариев-марксистов. В январе 1919 г. торжественно отмечал­ся юбилей А.И. Герцена, в марте состоялось собрание, посвящен­ное памяти С. Халтурина и деятелей 1 марта 1881 г. В 20-х гг. ши­роко праздновались 25-летие РКП (б), 100-летие восстания декабристов, 5-летие комсомола, 20-летие революции 1905 г. Позднее нарастает общественная волна в связи с юбилеями М.А. Бакунина и Н.Г. Чернышевского. Решения о них принимались высшим партийным руководством, а затем в качестве директив адресов»» лись нижестоящим партийным организациям, в том числе и тем, которые были связаны с исследовательскими и преподаватель­скими задачами в области истории.

С каждым годом, при поддержке сверху, ширится совершенна фантастическое по размаху, близкое к средневековым по своему характеру движение по созданию культа В.И. Ленина. Уже в 1919 г. решением Моссовета учреждается общественно-исторический музей им. В.И. Ленина. Год спустя коллегия Истпарп постановила открыть музей Ленина при Истпарте. В 1923 г. организуется Институт В.И. Ленина, а затем и музей Ленина при этом институте. Все более последовательно увековечивается память Ленина и его творческое идеологическое наследие. И это при живом лидере советской системы.

Мероприятия в области реформирования высшей школы, по организации новых марксистских исследовательских и учебных цен­тров, по созданию всевозможных научных обществ дополнялись открытием новых марксистских изданий, — по существу, снимая с повестки дня вопрос о свободном развитии общественных наук, о свободном научном поиске, о полнокровных дискуссиях.

Заметим, что перечисленное выше зародилось и получило развитие в первые годы советской власти, под непосредственным руководством самого Ленина. Именно по его инициативе, при его покровительстве были заложены основы идеологизации общественных наук, что стало моделью для последующего их развития вплоть до 80-х гг. Большевики ненавидели старый строй, старую науку, старую историю и взяли на себя смелость создать новую историческую науку, основанную на постулатах, которые они считали единственно правильными. Став на этот путь, руководители партии и страны, те, кто возглавлял систему просвещения, «управлял» исторической наукой, не отдавали себе отчета, что созданные ими идеологические постулаты уже в силу своей революционной субъективности были недолговечны, зависели от политической конъюнктуры.

Выполнение идеологической задачи «разоблачения искаже­ний русского исторического процесса буржуазными.историками и развитие исторической мысли в стране» делалось наиболее ак­туальным, в связи с чем на первый план выдвинулась фигура ис­торика-профессионала М.Н. Покровского. В 1920 г. он издал свой первый после Октябрьской революции труд «Русская исто­рия в самом сжатом очерке», отличительной особенностью ко­торого были черты, впоследствии ставшие определяющими для всей советской исторической науки: выделение классовой борь­бы в русской истории как ее движущей силы; акцентировка на истории революционного движения как основе всего историче­ского процесса. Если учесть другие работы Покровского, а так­же изданную позднее третью часть «Русской истории в самом сжатом очерке», доведенную до первой мировой войны, то мож­но смело сказать, что М.Н. Покровский стоял у истоков разра­ботки новой проблематики советской исторической науки: исто­рия классовой борьбы в России, пролетарского революционного движения, история большевизма, история трех революций в Рос­сии.

М.Н. Покровский оказался пионером и в изучении историо­графических проблем в советское время, что было закономерно, ибо он являлся одним из немногих профессиональных истори­ков, воспринявших марксистские идеи и ставших активными критиками так называемой буржуазной историографии.

Творческий стиль М.Н. Покровского имел ряд особенностей, наиболее ярко проявившихся в его историографических работах, которые вместе с тем содержали типичные черты нарождающей­ся советской исторической науки. К ним, в первую очередь, от­носятся «ниспровержение авторитетов буржуазной науки», стрем-кние к «коренному пересмотру» идей буржуазной историогра­фии, огромного фактического материала, накопленного ею, ост­рая полемичность, доведенная до утверждений «все это неверно»¹.

Первым опытом разработки специальной исторической темати­ки стал курс лекций Покровского, прочитанный в 1923 г. студен­там Петроградского комуниверситета и в том же году изданный под названием «Классовая борьба и русская историческая литера­тура». Курс отличало отсутствие систематического изложения. Он открывался характеристикой воззрений Н.М. Карамзина, затем мши оценки концепций Б.Н. Чичерина, А.П. Щапова, СМ. Соловьева, В.О. Ключевского, Н.И. Костомарова, Г. В. Плеханова и ИА Рожкова.

Главной задачей для Покровского, красной нитью проходи­мей через все его лекции, остается обнаружение политической направленности воззрений характеризуемых историков. Этому подчинена и логика отбора самых типичных, по мнению Пок­ровского, представителей исторической науки, чьи взгляды он собирался подвергнуть «классовой расшифровке». В результате Покровский выделил следующие направления в русской исто­риографии: дворянское, буржуазное и мелкобуржуазное. Однако оценки Покровского имели свою специфику. Он утверждал, что «сякая идеология является «кривым зеркалом», в котором отра­жаются, каждый раз по-своему, классовые интересы историков различных направлений². Объективно отсюда вытекал вывод, что любая идеология, в том числе и марксистская, не может претен­довать на подлинную научность. Впоследствии сам Покровский станет отмежевываться от своей идеи как ошибочной, а его кри­тики будут связывать ее с недостаточной марксистской зрело­стью его взглядов в 20-х гг. На самом деле это была, пожалуй, последняя ниточка, которая связывала Покровского с рациона­листической традицией в истории. Но и она оборвалась.

Во второй половине 20-х гг. в ответ на решения ХШ съезда РКП(б) М.Н. Покровский со слушателями своего семинара актив­но включился в процесс «овладения ленинским теоретическим на­следием», в результате чего в 1926—1931 гг. появляется целая се­рия его статей об исторических взглядах так называемых «демо­кратически настроенных историков» (А.П. Щапов, Н.Г. Черны­шевский)³, а также К. Маркса и В.И. Ленина⁴, кроме того, разо­блачительные статьи о трудах русских историков, оказавшихся в эмиграции⁵.

Русская историография XIX — начала XX в., создавшая самые фундаментальные концепции русского исторического процесса, не случайно оказалась в центре внимания первого историка-мар­ксиста. Развенчание авторитета «старой» историографии было обязательным условием утверждения марксистских постулатов в исторической науке. Одним из первых Покровский сформулиро­вал задачу изучения марксистско-ленинской теории как основы для обогащения и совершенствования методологии историческо­го и историографического исследования. Влияние Покровского на формирование советской исторической традиции было столь велико еще и потому, что он занимал монопольное положение в решении задач подготовки кадров историков-марксистов. Уже со второй половины 20-х гг. слушатели семинара Покровского в Институте красной профессуры начинают активно выступать в марксистских периодических изданиях с историческими и исто­риографическими статьями, как правило, солидаризируясь со взглядами своего учителя.

Особенно показательно в этом плане издание в 1927 и 1930 гг. двух частей сборника «Русская историческая литература в клас­совом освещении». В основу статей были положены рефераты слушателей историографических семинаров М.Н. Покровского. В предисловии указывалось, что в сборнике предпринята первая попытка обозреть с марксистских позиций развитие русской ис­торической науки на протяжении всего XIX и начала XX в. в ли­це ее крупнейших представителей. Трудов с таким широким хро­нологическим охватом в тот период не было. Сборник интересен тем, что показывает уровень исторической мысли первых деся тилетий советской власти. Здесь мы находим и указание на край­нюю устарелость «дворянской» историографии, и обоснование *леи, что все русские «буржуазные» историки выступали вырази­телями интересов торгово-промышленного капитала, практиче­ская защита которого и составляла суть их концепций.

Качество статей, вошедших в сборник, различно. Наиболее про­фессиональные из них принадлежат перу М.В. Нечкиной. Это — статьи о И.Г. Эверсе и В.О. Ключевском. Молодые историки, вы­ступившие в сборнике, вслед за своим учителем анализируют классовую сущность воззрений историков XIX - начала XX в. Перед нами в основном те же фигуры, что и в лекциях Покров­ского 1923 г. Нет Карамзина, отсутствует Плеханов, но прибавлен Эверс. Создать систематический труд по русской историографии молодым историкам-марксистам не удалось. И в теоретическом отношении они недалеко ушли от установок своего учителя, хотя кх работы и были насыщены соответственно подобранным фак­тическим материалом. Показательно, что среди авторов этого первого историографического сборника будущие известные со­ветские историки - М.В. Нечкина, АЛ. Сидоров, которые воз­главят целые направления советской исторической науки.

Данный сборник, по существу, подвел итог историографиче­ских разработок 20-х гг.

М.Н. Покровский активно работал на «историческом фронте», как тогда говорили, до самой смерти в 1932 г, В статьях, опубли­кованных в связи со смертью Покровского, его ученики аполо­гетически поддерживали взгляды учителя, в штыки встречая лю­бую критику в его адрес. Они особенно подчеркивали как глав­ную заслугу Покровского его основной тезис, что все «буржуаз­ные» историки в той или иной мере отражали классовую борьбу своего времени, в основе их исторических концепций лежали оп­ределенные политические воззрения, и что их труды — «это по­литика, опрокинутая в прошлое».

Результатами своей деятельности в области исторической нау­ки Покровский мог быть удовлетворен. «Школа» Покровского об­ладала всеми характерными для советской исторической науки чертами: претензией на обладание истиной, идейной монополией, линейным пониманием общественного прогресса, монологизмом. Вследствие ее непримиримой борьбы с концепциями историков «старой школы», начиная с СМ. Соловьева и В.О. Ключевского и кончая «агентами великорусской буржуазии» М.К. Любавским, СВ. Бахрушиным, Е.В. Тарле и другими, все богатство знаний, каким располагала русская историческая наука, осталось практи­чески невостребованным советскими историками. Покровский продемонстрировал своим ученикам, как и какими методами на­до возводить «новое» здание советской исторической науки, тем самым создав прецедент и в отношении судьбы своего собствен­ного наследия.

«Золотой век» советской историографии: дискуссии второй половины 20-х гг.

 

Дискуссии в исторической науке, как это показал уже первый диспут о К. Каутском и каутскианстве, стали мощным рычагом идеологизированной системы, созданной по инициативе партийного руководства. Вслед за диспутом 1918 г. последовали другие. В 1920 г. на ши­роком партийном совещании по народному образованию состоялось острое обсуждение проблем, связанных с планированием развития общественных наук. Речь шла о том, как более точно и оперативно претворить в жизнь директивы партии по переориентации общественных дисциплин в высшей школе в сторону марксизма. О последовательной идеологизации исторической науки свидетельствует научная дискуссия об особенностях русского исторического процесса и природе русского самодержавия, состоявшаяся в 1922 г. В ней, естественно, принимали участие лишь историки-марксисты. Цель дискуссии заключалась в том, чтобы нанести удар по концепциям старой, так называемой буржуазной науки, а также по историческим воззрениям историков-меньшевиков, эсеров, сторонников Л.Д. Троцкого. Возглавлял дискутантов-марксистов М.Н. Покровский. «Правда» широко освещала ход дискуссии.

В то время как историки-марксисты дробили в пыль представления предшествующей историографии о русском историческом процессе, видные русские философы, историки, другие крупные специалисты готовились к печально знаменитой высылке за рубеж (1922 г.), которая нанесла невосполнимый ущерб отечественной науке.

На следующий год на страницах журналов «Пролетарская революция», «Под знаменем марксизма», «Спутник коммуниста» разгорелся спор вокруг новой книги В. Астрова «Экономисты – предтечи меньшевизма. Экономисты и рабочее движение в Рос­сии на пороге XX в.». На этот раз смысл дискуссии заключался не в том, чтобы постичь научную истину, а в том, чтобы идеоло­гически сокрушить злейшего врага большевизма - оппортунизм. В ноябре 1923 г. на страницах газеты «Правда» прошла дис­куссия о преподавании истории и ее влиянии на формирование марксистского мировоззрения. В ней участвовали Покровский, Бубнов, Крупская и другие. Предмет дискуссии снова был огра­ничен чисто идеологическими задачами - утверждением в пре­подавании истории марксистских взглядов и борьбой с буржуаз­ной идеологией.

На исходе 1923 г., с началом подготовки к 100-летнему юби­лею восстания декабристов, в советской исторической литерату­ре вспыхнула дискуссия относительно сущности этого движения. Интерес историков-марксистов к революционерам первой чет­верти XIX в. находился в общем русле интереса ко всяким про­явлениям революционности в истории и прежде всего в России. Дискуссия началась после появления 16 декабря в газете «Рабо­чая Москва» статьи М.С. Ольминского «Две годовщины». Автор с ультрареволюционных позиций характеризовал движение декабри­стов как «движение дворян-землевладельцев», которые обманом увлекли солдат на Сенатскую площадь, а затем предательски поки­нули их. В защиту декабристов выступили М.Н. Покровский, В.Д. Виленский-Сибиряков и некоторые другие. Покровский пи­сал о них, особенно о членах Южного общества и Общества соеди­ненных славян, как о «настоящих революционерах и революцион­ных демократах», чуть ли н& предшественниках большевиков.

Как видим, первые дискуссии советской исторической науки представляли собой не научные, а скорее горячие революцион­ные диспуты внутри марксистского крыла историографии. Они преследовали чисто идеологические и политические цели, кото­рые были тесно связаны с задачами высшей и средней школы по марксистскому воспитанию. Но акцентируя внимание на избран­ных темах, историки-марксисты тем самым (порой стихийно, по­рой организованно и сознательно) отодвигали в тень, а потом и вовсе отправляли в небытие многие ключевые темы российское истории. Началось замалчивание истории русской церкви, исто­рии российского нобилитета, предпринимательства. Политическая история приобретала совершенно гротескный характер, либерализм подвергался осмеянию и поруганию. Да и излюбленные темы, связанные с историей рабочего класса, крестьянства, рево­люционного движения столь идеализировались, что зачастую ис­кажалась сама суть исторического явления.

Смерть Ленина не остановила тенденции к общей идеологизации советской исторической науки. Напротив, в условиях ожесточенной борьбы за власть внутри большевистского руководства, когда каждая из сторон апеллировала к имени и взглядам Ленина и когда обращение к истории русской революции, истории русского радикального движения, истории страны вообще служило до­полнительным аргументом в ожесточенных политических схват­ках, историческая наука как таковая и дискуссии в частности все более и более становились орудиями этой борьбы. К тому же об­ещая революционно-идеологическая устремленность историков-марксистов, выработанная и сформировавшаяся в первые после­революционные годы, их общее неприятие «старорежимных» взглядов на историю страны, а также тех воззрений, которые они считали отражением охваченной кризисом буржуазной историографии, придавали дискуссиям середины и второй половины 20-х гг. особо воинственный и идеологизированный характер.

Истпроф ВЦСПС в начале 1924 г. провел дискуссию об историках профсоюзного движения в России. В апреле этого же года на общем собрании Соцакадемии обсуждался вопрос о расширении углублении работы по изучению ленинизма. Главную роль в суждении играл основной докладчик М.Н. Покровский. В том году на страницах журналов «Пролетарская революция» и «Каторга и ссылка», ориентированных в известной мере на старые, еще народнические традиции, прошла дискуссия о русском якобинстве. В центре спора оказалась статья Н.Н. Батурина «О наследстве русских якобинцев». От выяснения общности корней французских якобинцев 1792 г. и русских народников (Ткачева, Зайчневского и др.) дискуссия естественно перешла к определе­нию классовых и теоретических корней большевизма. Среди уча­стников мы снова видим Покровского и других историков-марксистов.

В конце 1924 г. в условиях крепнущего культа Ленина, массовых публикаций его работ, празднования различных революци­ях годовщин на страницах партийной печати началась дискуссия о ленинской теории социалистической революции и теории перерастания буржуазно-демократической революции в революцию социалистическую, о понимании Лениным проблемы диктатуры пролетариата и союза рабочего класса с крестьянством. В ходе дискуссии на страницах журнала «Большевик» вы­шли В.Н. Астров, А.С. Бубнов, С.И. Гусев, Э.И. Квиринг, В. Сталин. В этом же журнале в 1925-1926 гг. дискутировались вопросы о классовой дифференциации крестьянства в России до и после Октябрьской революции, о содержании лозунга «Союз пролетариата и крестьянства» после революции, о путях послере­волюционного кооперирования крестьянства. Те же проблемы обсуждались в аграрной секции при Комакадемии. В обществе историков-марксистов прошла дискуссия о советах и крестьян­ском движении в 1905 г. В 1926 г. после выхода в свет «Очерков истории РКП (б)» А. Попова журнал «Большевик» вновь начал дискуссии об отношении партии к крестьянству, народническом социализме, комбедах, характеристике нэпа и др. Они были тес­но связаны с острой политической борьбой в партии по поводу дальнейших судеб российского крестьянства, с нарастающим не­довольством победившего люмпена имущественной дифферен­циацией, которую нес нэп. Сторонники ортодоксально-ленин­ской ориентации повели атаки на «троцкистское» и «мелкобур­жуазное» понимание этих проблем. По существу, исторические реалии продолжали оставаться полем острой идеологической и политической борьбы.

В том же году исторические дискуссии затронули такую проб­лему, как оценка роли национальных движений в истории России. Так, на I пленуме Института этнических и национальных культур народов Востока объектом дискуссии стал доклад А. В. Шестакова «Спорные вопросы восстания в Средней Азии в 1916 г.». Обсуж­дались причины, характер, движущие силы восстания. В связи с его антирусским характером обращалось внимание на использо­вание феодальными кланами народных масс в своих интересах. По существу, дискуссия стала первой пробой сил историков-марксистов в оценке национальных движений, в стремлении подчинить эти оценки идеологическим задачам дня, определить взаимные интересы народов разных наций в борьбе за общее ре­волюционное дело, приблизиться к апологетике общеисториче­ского движения на пути к Октябрьской революции и создания СССР. Но одновременно здесь было начало искажения истории присоединения отдельных народов к России. «Историк-марксист» в 1926-1927 гг. опубликовал результаты этой дискуссии.

В 1928-1929 гг. в периодических изданиях продолжалось обсу­ждение острейших идеологических и политических проблем, связанных с ленинским пониманием перерастания революции буржуазно-демократической в социалистическую, в частности о темпах и хронологических границах этого перерастания, о хара­ктере революции 1905 г.

Двигателями дискуссий были все те же идеологические вопро­сы о судьбе революции в России, о характере Октябрьской рево­люции. Победители старались найти себе достойное и закономер­ное место в истории. Одновременно в поле зрения марксистов-дискутантов оказались вопросы конкретной истории революционного движения в России: о значении I съезда РСДРП, о политических взглядах Н.Г. Чернышевского. В последней дискуссии нар­яду с маститыми марксистами М.Н. Покровским, Ю.М. Стекловым пробовали силы молодые В.Я. Кирпотин, М.В. Нечкина, И.И. Минц и другие.

Дискуссия о Чернышевском была одной из наиболее крупных во второй половине 20-х гг. Историки-марксисты стремились к так называемому ленинскому пониманию истории предреволюционной поры. Поводом к дискуссии послужила серия работ О.М. Стеклова о Чернышевском, в которых он характеризовал первого российского революционного демократа «как предтечу С Маркса и Ф. Энгельса, "революционного коммунизма", провозвестника социалистической революции в России». Оппоненты Стеклова определяли Чернышевского как крестьянского революционера и революционного демократа. Дискутанты широко цитировали Ленина. Тон задавал Покровский и, как отмечалось в позднейшем историографическом труде, он значительно приблизился к «ленинскому пониманию» личности и деятельности Чернышевского. Попутно участники исторических баталий развер­зли борьбу против либеральных, меньшевистских, эсеровских взглядов на Чернышевского, представлявших его как весьма далекого от революционных и социалистических устремлений деятеля. Соответствие понимания научно-исторического вопроса и ленинского представления о нем стало, таким образом, квинтэссенцией названной и ряда последующих дискуссий по истории России. И это несмотря на то что уже имелась обширная литература о Чернышевском, созданная как в дореволюционные го­ры, так и позднее в России и за рубежом, где облик русского де­мократа вовсе не соответствовал тем спорам, которые яростно вели между собой историки-марксисты.

К данной дискуссии непосредственно примыкала другая - о личности и деятельности М А. Бакунина. Она проходила все в том же русле интереса к революционному движению в России, к пред­шественникам коммунистической партии. Против Ю.М. Стеклова, подтягивавшего Бакунина к родоначальникам российского комму­низма, на страницах журналов «Историк-марксист» и «Печать и революция» выступила группа ученых, в том числе Е.А Мороховец, В.П. Полонский и другие. Правда, в целом Мороховец положительно оценил взгляды Стеклова. Примечательно, что ре­дакция «Историка-марксиста» отредактировала текст Мороховца, придав ему большую политическую направленность, против чего автор протестовал в письме, присланном в журнал. Позднейший исследователь советских периодических изданий того времени А.И. Алаторцева оценила совершенно невероятный, с точки зрения подлинной науки, факт фальсификации следующим образом: «В этом сказалось стремление редколлегии журнала к четкости политической позиции и ясности научной точки зре­ния».

Тогда же прошла и короткая дискуссия о С.Г. Нечаеве. Ее уча­стники отвергли взгляд на него как на предшественника больше­виков, а также осудили попытки оправдать революционную прак­тику Нечаева.

Дальнейшее развитие этой линии принес 1929 г. В Обществе историков-марксистов, на страницах ряда журналов и централь­ных газет состоялась дискуссия о «Народной воле», приуроченная к 50-летию организации. Дискуссия отразила длительные усилия историков-марксистов по воссозданию ленинской концепции на­родничества. Открыла дискуссию статья соратника Ленина, быв­шего участника народнического движения И.А. Теодоровича «Историческое значение партии "Народная воля"», опубликован­ная в юбилейном номере журнала «Каторга и ссылка». С пози­ций марксизма автор критиковал либеральные, народнические, эсеровские, плехановские взгляды на народничество; отвергал он и «веховский» подход к народничеству как узкоинтеллигентской организации, а также определение Покровского «Народной воли» как буржуазно-либерального движения. Теодорович не соглашал­ся и с меньшевиками, отрицавшими «революционно-демократи­ческое» содержание народничества. Советская историография сочла это сильной стороной статьи Теодоровича. А вот ее слабой стороной стала, по мнению участников дискуссии, попытка оп­ределить народников и народовольцев как «прямых предшест­венников большевизма», а «Народную волю» как организацию крестьянства для «единой мировой социалистической револю­ции». В 1930 г. дискуссия продолжалась. Главное внимание ее участники сосредоточили на ленинских оценках идеологии «На­родной воли» как теории народного социализма. В конце концов и эта дискуссия, подобно предшествовавшим ей спорам об исто­рической роли Чернышевского, Бакунина, Нечаева, привела к постановке проблемы идейных истоков большевизма, предпосы­лок ленинизма. Не нужно забывать, что дискуссия совпала с ост­рейшими внутрипартийными разногласиями, с борьбой против «новой оппозиции», троцкизма, позднее — против «правого ук­лона», что придало ей особую идеологическую напряженность, а самого Теодоровича ее волна отнесла к «правому уклону». Имен­но тогда оформляется Общество аграрников-марксистов, а в Обществе историков-марксистов заслушивается доклад Д.Я. Кина «О пролетарской революции, буржуазных реставраторах и мелко­буржуазных ликвидаторах».

Итогом дискуссии стали тезисы о «Народной воле», подгото­вленные отделом культуры и пропаганды ЦК ВКП(б). В них од­нозначно отметались «неправильные» оценки и давалась «пра­вильная». Народовольство характеризовалось как революцион­но-демократическое течение. Все другие мнения причислялись к «правому уклону». В тезисах подчеркивалась важность «правиль­ной» постановки вопроса об отношении социализма пролетар­ского к социализму «мелкобуржуазному, крестьянскому в усло­виях вовлечения бедняцко-середняцких» масс в сплошную кол­лективизацию; отмечалось, что стремление смазать различия ме­жду научным и утопическим социализмом ведет к возрождению народнических взглядов на возможность крестьянства стихийно прийти к социализму.

После выхода «Тезисов» в свет травля Теодоровича усилилась. В ней приняли участие Э.Б. Генкина, И.Л. Татаров, М.А. Поташ, В.Ф. Малаховский, которые продемонстрировали «настоящее знание ленинских работ», что считалось подлинным научным критерием в оценке проблемы. Как отмечалось в «Очерках истории исторической науки в СССР», «дискуссии способствовали более глубокому усвоению историками марксистско-ленинского учения». И это было справедливо, но для подлинного развития науки ничтожно мало. Целые тематические и методологические пласты, бывшие важ­ным достоянием русской дореволюционной историографии, ак­тивно вымывались, исчезали.

На рубеже 20-30-х гг. в советской исторической науке актив­но дискутировались не только проблемы истории революцион­но-демократического движения XIX в. Интенсивно изучалась и обсуждалась и история российской социал-демократии. Таким образом, история освободительного движения в целом выстраи­валась в единую цепь, наиболее значительным и решающим зве­ном которой был большевизм. Подтверждением тому являлась дискуссия в связи с 45-летием группы «Освобождение труда» и 10-летием со дня смерти Г.В. Плеханова. В условиях борьбы с различными партийными уклонами и практической узурпации масти И.В. Сталиным, поддержанным широкими слоями беднейшей части народа, эта дискуссия стала, по существу, одной из проб идеологических сил сталинистов. В журнале «Пролетарская революция» появились публикации о наличии меньшевистских тенденций в деятельности Плеханова и его группы. Крайние взгляды отличали и авторов статей, опубликованных в «Красной летописи». Однако редакция «Пролетарской революции» поуме­рила их разрушительную критику своими комментариями. «Ис­торик-марксист» взял «под защиту» Плеханова, отрицая верность позиции НЛ. Сергиевского, который отдавал пальму первенства в становлении русской социал-демократии Д. Благоеву, рассмат­ривая именно его в качестве предтечи большевизма". По мне­нию В.И. Невского, это было опасно, так как сближало лени­низм с народничеством, к которому тяготел Благоев.

Широко обсуждались и другие революционные страницы ис­тории страны: революция 1905-1907 гг., февральская революция.

Что касается первой русской революции, то здесь пафос поле­мистов был направлен прежде всего против положений Троцко­го о советах как органах «самоуправления» и «прообразе рабочей партии». Историками-марксистами отстаивалось ленинское положение о советах как органах восстания и революционной власти27. Особое внимание участники дискуссии уделяли борьбе против взглядов меньшевиков на революцию как ^буржуазную н защите ее народного, в первую очередь, рабоче-крестьянского характера. И здесь историков прежде всего интересовала позиция противников большевизма и ее преодоление, но отнюдь не ре­альный и объективный исторический процесс.

В дискуссиях о февральской революции прослеживалась та же линия: клеймились взгляды Троцкого на Февраль, на Советы как пример перескакивания через этап буржуазно-демократической революции непосредственно к революции социалистической, опровергались расхожие представления о Феврале как об «истин» ной», «славной», «бескровной», «народной» революции. Историки рьяно следовали курсу постановления ЦК ВКП(б) 1927 г. «Об ознаменовании 10-летия февральской революции». Журналы «Историк-марксист», «Красная летопись», «Каторга и ссылка» опубликовали серию статей, рецензий, воспоминаний, в котором «был поднят комплекс важных вопросов о формировании ленинских оценок февраля», о роли большевистских организаций накануне и в период революции, о расстановке классовых сил и т. п.

Главной же темой дискуссий второй половины 20-х гг. по-прежнему оставалась история Октябрьской революции. И здесь на первых порах советские историки решали не столько научные, сколько идеологические задачи. Что же интересовало их прежде всего? Критика антимарксистских течений, борьба с эмигрантской историографией, овладение «ленинской концепцией» революции.

Постановление ЦК ВКП(б) 1927 г. «О подготовке к празднованию 10-летия Октябрьской ре­волюции» еще более стимулировало усилия советских историков. В 1927 г. фронт был повернут против Г.Е. Зиновьева и Л.Б. Ка­менева, в частности против книги Г.Е. Зиновьева «Ленинизм». В адрес одного из лидеров новой оппозиции были брошены поли­тические упреки в том, что он объединился с Троцким «на почве отрицания социалистического характера Октября».

Тогда же Ем. Ярославский выступил со статьей «Ленин как вождь пролетарского восстания», направленной против книги Троцкого «Уроки Октября». К тому времени системой стали политические выпады, подменяющие научную аргументацию, наклеивание ярлыков, передергивание фактов, прямые идеологические обвинения. Казалось, что воинственный дух партийных пленумов и съездов, где сторонники Сталина откровенно расправлялись со своими политическими оппонентами, перекочевал на страницы исторических изданий.

Главное, к чему стремились советские историки, - опровергнуть идеи о незрелости и отсталости России, ее неготовности к социалистической революции и строительству социализма. Они пытались выявить историческую закономерность Октябрьской революции и роль пролетариата как ее авангарда. В этой связи со второй половины 20-х гг. и на рубеже 20-30-х гг. историки все чаще обращаются к трактовке вопросов формационного развития общества, характеристике отдельных формаций в их российско-марксистском понимании. Стремление к безусловному делению общественного развития на формационные этапы, кроме научных задач, преследовало определенные идеологические цели - доказать, что общественное развитие не­умолимо двигалось к пролетарской революции, к Октябрю. Вот почему наряду с чисто историко-философскими, методологиче­скими задачами понимания эволюции общества перед историка­ми стояла и политическая сверхзадача, которая вносила все ту же идеологическую страстность в дискуссии по этим вопросам.

В 1929 г. в Институте красной профессуры и в Обществе ис­ториков-марксистов прошла дискуссия по книге СМ. Дубровского «К вопросу о сущности "азиатского способа производства", феодализма, крепостничества и торгового капитала». В «Очерках истории исторической науки в СССР» правильно указывалось на особо важную роль этой дискуссии, поскольку в учении об обще­ственно-экономических формациях нашло «объективное вопло­щение марксистско-ленинское понимание закономерности исто­рического процесса».

С.М. Дубровский с марксистско-ленинских позиций выступил против бытовавшего в то время и подвергавшегося постоянным политическим атакам за «империалистические» и «национал-ре­формистские идеи» представления об особом «азиатском» спосо­бе производства. Он ратовал за универсальный характер общест­венно-экономических формаций, независимо от того, в какой ча­сти земли они проявлялись — на Западе или на Востоке. Автор пытался выявить марксистско-ленинское понимание обществен­ных способов производства. Больше всего внимания СМ. Дуб­ровский уделил феодализму и крепостничеству как особым фор­мам производственных отношений, выступив, по существу, про­тив известной теории «торгового капитала», ярым апологетом ко­торой был М.Н. Покровский. К тому времени звезда неистового историка-марксиста первых лет революции уже закатывалась, и Дубровский одним из первых нанес по нему разящие удары.

В трактовке «азиатского» способа производства Дубровского поддержали. Но положение о крепостном строе как обществен­но-экономической формации подверглось критике, хотя некото­рые выступавшие видели в нем своеобразный вариант феодализма. А.И. Малышев даже выдвинул положение о крепостничестве - «новом феодализме», приспособленном к начальным стади­ям развития капитализма. Противники Малышева считали, что он переоценивает роль крепостничества в процессе увеличения товарности сельскохозяйственного производства.

Спорящие стороны апеллировали к Марксу и Энгельсу, употребляли весьма сильные идеологические выражения, что отразилось на заглавии дискуссионной статьи Э. Газганова, опубликованной в «Историке-марксисте» — «Против ревизии марксо-ленинского учения о феодализме и крепостничестве». Стенограм­ма дискуссий в Институте красной профессуры была напечатана в сборнике с характерным для тех лет названием: «Против механистических тенденций в исторической науке». Дискуссия об азиатском способе производства вышла далеко намеченные рамки. В ходе дискуссии обсуждались также проблемы абсолютизма, самодержавия, соотношения таких понятий, как «формация» и «уклад», взаимоотношение классов и его вли­яние на судьбы страны, в первую очередь, на эволюцию общественных отношений. Самое поразительное заключалось в том, что каждый из выступавших был уверен в своем абсолютно точном знании содержания «марксистско-ленинской» концепции феодализма. Такая убеж­денность подкреплялась упорным обращением к цитатам из работ Маркса-Энгельса-Ленина. Но еще более поразительным было то, что ни у кого из ученых не возникло и тени сомнения в правильности «марксистско-ленинской» концепции феодализма. Приобщение к ней уже давало блестящий шанс на разрешение вопроса об исторических судьбах России, а главное, укладывало эти судьбы в неумолимый общественный поток, который вел к смене формаций, к революциям, к социализму.

В 1933 г. в Ленинграде в Государственной академии истории материальной культуры обсуждался доклад Б.Д. Грекова «Рабство и феодализм в Древней Руси», который положил начало раз­работке формационного подхода в его марксистском понимании применительно к ранней истории России и послужил основой для дальнейшей дискуссии.

Одновременно проходила и другая дискуссия, которая отразила интерес советской исторической науки к формационным дефинициям и самой сущности формационной периодизации истории. Речь идет о дискуссии по проблемам российского империализма, в частности вокруг понятия «финансовый капитал» I применительно к России. По существу же, историческая мысль, взбадриваемая идеологией, постоянно обращалась все к той же проблеме — предпосылки Октябрьской, революции. В этой связи историки начали осваивать ленинскую концепцию империализ­ма и его малоизвестную тогда брошюру «Империализм как выс­шая стадия капитализма». Уже в середине 20-х гг. М.Н. Покров­ский и А.Н. Слепков развернули спор о социально-экономиче­ских истоках таких явлений, как первая мировая война, развитие капитализма в России, эволюция самодержавия в XX в. Слепков, в частности, обращал внимание на перерастание промышленного капитала в финансовый и появление в России монополисти­ческого капитализма.

Дискуссия вышла на новый виток после издания книг Н.Н. Ванага и СЛ. Ронина в 1925-1926 гг., посвященных проблемам ис­тории финансового капитала в России, и появления рецензий на них П.О. Горина и В. Рейхарда. Ее следующий этап определился в 1929 г. в связи с обсуждением этих вопросов на Всесоюзной кон­ференции историков-марксистов и публикацией в журнале «Исто­рик-марксист» статей Н.Н. Ванага «К методологии изучения фи­нансового капитала в России» и И.Ф. Гиндина «К спорным воп­росам истории финансового капитала в России»", а также других материалов.

Советские историки обсуждали вопрос о времени перехода России к империализму, о соотношении экономических и поли­тических предпосылок пролетарской революции в России, наци­ональных и «иностранных» элементов в системе российского фи­нансового капитала и т. д. Ванаг и Ронин отдавали пальму первенства в развитии этого социально-экономического феномена иностран­ному капиталу. Такая точка зрения на «денационализацию» оте­чественного капитализма, поддержанная также Л.Н. Крицманом и М. Гольманом, сразу же оказалась в центре идеологическое борьбы. Тезис Гольмана о «дочернем» происхо­ждении русского империализма, о полуколониальном положе­нии России по отношению к странам Запада в условиях ожесто­ченных идеологических битв в партии и отчаянной борьбы я власть в стране был чреват далеко идущими политическими выводами, что впоследствии и подтвердилось. Если нет полнокров­ного, самостоятельного российского империализма, то страна не готова (согласно Ленину) к социалистическим преобразованиям. А это уже вело к «уклонам»; антипартийным взглядам и т. п.

Покровский поддержал Ванага и Ронина, но выпускники его семинара в Институте красной профессуры А.Л. Сидоров и Е.Л. Гра­новский, а также Г.В. Цыперович и И.Ф. Гиндин выступили с позиций «национальной» школы в изучении империализма, акцентируя внимание на том, что в России складывалась самостоятельная система монополистического капитализма. Молодые истори­ки привлекли к анализу широкий, ранее не исследовавшийся конкретно-исторический, в том числе архивный, материал.

В ходе обмена мнениями на конференции и в печати Ванаг отошел от крайностей концепции «денационализации». Сторонники «национальной» школы стали, в свою очередь, говорить о взаимопроникновении процессов «национальных» и «иностранных» в развитии российского империализма.

Дискуссия переросла в новую, более широкую по своим под­ходам — о двух путях развития капитализма в России, о необходимости рассмотрения истории и сущности финансового капитала в России в тесной связи с общими процессами развития капитализма в стране. В марте 1923 г. Н.Н. Ванаг в Обществе историков-марксистов вновь оказался застрельщиком споров на эту ему. Он утверждал, что «вся история России с 1861 г. до 1917 г. история борьбы первой и второй буржуазных тенденций... путей развития капитализма в России».

Провозглашая подобные взгляды, историк, с точки зрения ленинистов-ортодоксов, совершал страшный грех:, он оставлял за бортом ленинское положение о двух социальных войнах в России, которые и определяли процесс перерастания буржуазно-демократической революции в социалистическую. Над Ванагом навис дамоклов меч идеологического остракизма. Он каялся и признавал верными положения своих оппонентов.

В итоге этих обсуждений сложилась и безотказно действовала в течение десятков лет оппортунистическая формула, восходящая к Ленину, о «среднем уровне» развития капитализма в России. Ванаг же признал, что его позиции подрывают тезис о закономерности победы пролетарской революции в России и победоносного строительства социализма в СССР.

Наряду с дискуссиями по принципиальным научно-идеологическим вопросам спонтанно вспыхивали споры по другим проблемам истории России. В 1929 г. в связи с переходом в стране к коллективизации на I Всесоюзной конференции аграрников-марксистов началась дискуссия о путях развития советской де­ревни. В.П. Милютин и А.И. Гейстер, например, акцентировали внимание на закономерности социалистических преобразований в сельском хозяйстве России. Другое ученые вновь возвращались к уже разгромленным к тому времени «буржуазным» и «мелко­буржуазным» неонародническим взглядам в аграрном вопросе, обрушивались как на троцкистское, так и на бухаринское пони­мание развития аграрных отношений. Дискуссия по аграрному вопросу параллельно велась и на страницах журналов «Больше­вик» и «На аграрном фронте». В центре ее была книга Н.Э. Крицмана «Пролетарская революция в деревне» (1929 г.). Отдельные события гражданской войны, в частности история похода Юдени­ча на Петроград, представленная в книге А.И. Егорова «Львов Варшава. 1920» (1929 г.), также стали предметом дискуссий в Комакадемии и на страницах ряда журналов.

Таким образом, после остроидеологических дискуссий первой половины 20-х гг., которые прежде всего помогли самоопреде­литься, сформироваться марксистскому направлению в совет­ской исторической науке и способствовали идеологическому и политическому подавлению представителей старой дореволюци­онной науки, а также исторической школы меньшевиков, эсе­ров, «неонародников», Л.Д. Троцкого и его сторонников, дис­куссии второй половины 20-х гг., вплоть до начала 1931 г., носи­ли несколько иной характер. Как и прежние, они были вызваны требованиями властей в целях полного подчинения историче­ской науки идеологии. Как и прежде, их участники предъявляли своим оппонентам жесткие идеологические и политические об­винения. Как и прежде, участники дискуссий обращались лишь к излюбленным марксистским темам и оставляли в стороне дру­гие важные темы отечественной истории, содействуя тем самым созданию определенного исследовательского вакуума.

Система функционирования новой советской исторической науки, заложенная Лениным, Луначарским, Покровским, другими лидерами большевизма, продолжала неукоснительно действо­вать, а дискуссии, как и прежде, оставались непременной ее че­стью. Во второй половине 20-х и на рубеже 30-х гг. овладение лени­низмом, особенно в свете внутрипартийной борьбы, стало навязчивой идеей почти всех проходивших дискуссий. К тому же ог­ромное влияние на историков оказывало идеологическое обая­ние существующей власти, которой они и поклонялись, и служили, и частью которой были именно как марксисты. Все это вно­сило в дискуссии, как и в историческую науку в целом чрезвы­чайно сильный дух идеологизированности.

Однако было бы наивно думать, что исторические дискуссии не несли в себе ничего, кроме псевдонаучных идеологических догм. В жестокой и неравной дискуссионной борьбе 20-х гг., не­смотря ни на что, шло накопление научных знаний в тех облас­тях исторической науки, которые ранее либо разрабатывались слабо, либо не разрабатывались вовсе.

Следует сказать, что за эти годы действительно был в значи­тельной мере отмобилизован марксистский историко-материалистический потенциал, который представлял собой определенное интеллектуальное завоевание человечества. Даже несмотря на же­сткий экономический детерминизм в представлении основопо­ложников марксизма об истории человечества, несмотря на рево­люционную заостренность их исторических оценок и определен­ную революционно-политическую заданность ленинских взгля­дов на историю России XIX - начала XX в., а также взглядов его сподвижников – Троцкого, Зиновьева, Бухарина, чьи воззрения до середины 20-х гг. наряду с ленинскими в значительной степе­ни влияли на развитие исторической науки, марксизм и в своем, так сказать, первозданном виде, и в трактовке его эпигонов в России открывал некоторые возможности для постижения истории развития человеческого общества, в том числе русской истории. В ходе дискуссий 20-30-х гг., опиравшихся на активно веду­щиеся разработки истории России, марксистами были поднят совершенно новые исследовательские пласты. Это относится, в первую очередь, к истории революционного движения в России, его лидерам, идолам, жертвам. Что было, то было. Пусть дискус­сии не имели столь решающего значения для судеб страны, как представляли себе историки-марксисты, пребывавшие в революционно-историческом угаре, но все же они были одной из гра­ней жизни России. Именно историки-марксисты высветили э» грань, наполнили содержанием. В ходе дискуссий в научный оборот включались новые неизвестные материалы по движению декабристов, революционных народников, ранней российской социал-демократии, истории революций 1905 и 1917 гг., револю­ционного движения крестьянских и рабочих масс, гражданской войны в России и др.