Главная | Обратная связь

Информационная инфраструктура

Каждое измерение глобализации выдвигает требования к ин­формационной инфраструктуре и вносит свой вклад в ее разви­тие, с тем чтобы она соответствовала меняющимся точкам напря­жения мировой экономики. Поскольку процессы глобализации разрастаются и продолжаются, обработка информации и инфор­мационные потоки должны занимать в них свое место.

Главными элементами информационной инфраструктуры яв­ляются:

♦ Всемирное распространение и экспансия таких услуг, как банковские услуги, финансы, страхование и реклама, ко­торые являются основными компонентами глобализации. Без этих услуг ТНК не могли бы работать. Разумеется, инфор­мация входит в их бизнес, является ключевой частью их работы. Это информация о рынках, потребителях, регио­нах, экономиках, рисках, моделях инвестирования, нало­говых системах и т.д. Для оказания такого рода услуг необ­ходимо хранение информации, а также ее производство и распространение. Стоимость ее увеличивается благодаря ана­литической работе, своевременности ответа на запрос и со­поставления.

♦ Глобализация требует производства компьютеров, а также, где это необходимо, их совершенствования и коммуника­тивных технологий. За последние годы мы наблюдали быс­трое введение информационных технологий и их постоян­ное усовершенствование — от факсовых аппаратов до меж­дународных компьютерных сетей, что является необходимым условием для координации глобальных предприниматель­ских структур.

♦ Эта информационная инфраструктура привела к чрезвы­чайному росту информационных потоков. Например, эко­номический журнал Fortune (1993, December, 13, с. 37) со­общает, что международная телефонная связь в Соединен­ных Штатах за период 1981-1991 гг. выросла на 500% (с 500 млн до 2,5 млрд). Кроме того, повсюду наблюдалось порази­тельное увеличение финансовых операций по международ­ным информационным супермагистралям (правда, эти опе­рации сконцентрированы в основном в больших городах бо­гатых стран). Валютные торги, разные модели прямого зарубежного инвестирования, рынки ценных бумаг и акций быстро росли, тем самым подтвердив важность финансовых информационных потоков для глобальных рынков.

Закат фордизма?

Глобализация означает, что режим фордизма все труднее под­держивать. И как может быть иначе, если организационная пред­посылка фордизма — национальное государство — размывается экспансией транснациональных корпораций и постоянными потоками информации, циркулирующей по всему земному шару? Фордизм основывался на существовании суверенных национальных государств, на способности правительства управлять имуществом и вводить определенную политику на своих территориях, на отно­сительной защищенности местных компаний от иностранной кон­куренции и на практике разделения национальных корпораций. Но все эти условия все больше сходят на нет в нашей реальности глобального маркетинга, бешеного темпа зарубежных валютных сделок и предприятий, размещенных по всему миру.

Глупо было бы отрицать, что роль государства остается важной в очень многих областях жизни — от права и охраны правопорядка до образования и социального обеспечения, что государство по- прежнему служит основным элементом самоиндентификации лю­дей, но с экономической точки зрения оно, несомненно, утрачи­вает свое значение. Особенно ярко свидетельствуют об этом два показателя. Во-первых, стремление транснациональных корпора­ций к доминированию делает непонятной проблему собственнос­ти. Можно спросить, к примеру, насколько General Electric или Hitachi принадлежит тому или иному государству? Подобного рода корпорации обычно навешивают себе ярлык той или иной стра­ны, но поскольку значительная доля их производства и инвести­ций размещается за рубежом, очень трудно однозначно опреде­лить, является ли та или другая ТНК японской или английской. Уже в 1970-х годах в Великобритании более 50% производствен­ных мощностей в сфере высоких технологий (компьютеры, элект­роника и т.п.) и в сильно рекламируемых производствах потреби­тельских товаров (бритвы, кофе, бакалея и т.п.) принадлежали дочерним фирмам иностранных компаний (Pollard, 1983). Кому принадлежат предприятия, размещенные в Великобритании, — Nissan (Сандерленд), IBM (Портсмут) и Gillette (Лондон) — Вели­кобритании, Японии или США? В 1983 г. исследование, предпри­нятое Labour Research, обнаружило, что 44% выработки 50 веду­щих производительных компаний приходится на долю предприя­тий, размещенных за границей, что определенно не соотносится с правительственными стратегиями, поощряющими отечествен­ное производство. Яркой иллюстрацией того, насколько трудно придать национальный характер глобальным корпорациям, стала реакция General Electric на попытки британского правительства со­здать единую компанию Еигосо. Представители General Electric от­вергли эти попытки по следующим причинам: «Мы — транснаци­ональная фирма, шестая из самых крупных в США. Нам не надо, чтобы нас считали английской фирмой, и мы не собираемся гово­рить на тему Еигосо (Guardian, 1998, June, 1).

Возникает поэтому тревожный вопрос: а перед кем ответствен­ны ТНК? Если существенная часть их инвестиций размещена вне пределов юрисдикции той страны, которую можно было бы на­звать страной происхождения, то перед кем они ответственны? Возникает трудно разрешимый вопрос о собственности, но мы можем быть вполне уверены, что собственниками ТНК являются граждане не одной страны. Утверждение, что частные корпорации несут ответственность перед своими акционерами, означает, что эта международная собственность подрывает концепцию нацио­нальных интересов и стратегий, вырабатываемых отдельными го­сударствами.

Второе направление размывания национальных государств и, следовательно, фордистских режимов — это давление на их функ­ционирование со стороны глобального экономического окруже­ния (Sklair, 1990). Если национальные государства уже не играют прежней роли в принятии решений в сфере бизнеса, поскольку инвесторы и ТНК ищут наиболее высокие прибыли по всему миру, то отдельным странам, испытывающим сильное давление, при­дется участвовать в глобальной системе отношений. Становится все более очевидным, что в связи с ростом финансовых потоков и уязвимостью национальных государств в отношении своих валют и инвестиций, правительствам придется что-то предпринимать. Ин­теграция и взаимопроникновение экономик приводят к тому, что государства должны адаптироваться к международной системе, т.е. мириться с тем, что отдельным странам «стало чрезвычайно труд­но сохранять свою целостность перед лицом новых реалий капита­лизма» (Scott and Sorper, 1986, с. 7).

Большинство стран сейчас более или менее активно стремятся получить инвестиции ТНК, но необходимым предварительным условием для этого является подчинение корпоративным интере­сам, которые связаны с рыночной практикой (поскольку она в наибольшей степени выражает интересы ТНК) и в то же время не связаны определенными территориями. Следовательно, свобода каждого правительства определять собственную национальную политику ограничена потребностью в иностранных инвестициях.

Результатом унификации мировых финансовых рынков стала также угроза монетарному суверенитету отдельных стран, возни­кающая каждый раз, когда участники торгов и инвесторы чувству­ют малейшие колебания и слабость валют; это испытали на себе в начале 1990-х годов Великобритания, Ирландия, Испания и дру­гие страны. Это означает, что политические предпочтения и авто­номия правительств уже не существуют, поскольку анонимный глобальный рынок капиталов и его суждения относи­тельно кредитоспосбности и устойчивости правительств являются последним доводом, значительно более серьезным, чем мнение электората той или иной страны. Это раньше перед мнением элек­тората правительства пасовали. Теперь же если они не будут по­слушно следовать... политике, с которой согласен рынок, то их долги и валюты будут проданы, что принуждает их идти на нежела­тельные ограничения своей политики.

(Hutton, 1994, с. 13)

В середине 1960-х годов премьер-министр от лейбористов жа­ловался на таинственных «цюрихских гномов», которые, торгуя валютой, вынудили его правительство девальвировать фунт и со­кратить социальные расходы. Этот случай часто упоминается, ког­да хотят привести пример того, что финансисты своей властью могут ставить условия внутренней политике государств. Все так и есть, однако насколько серьезнее это давление сегодня, когда фи­нансовые центры намного более интегрированы и обеспечены элек­тронной связью!

Постфордизм

Эти тенденции — необходимость разрабатывать глобальные кор­поративные стратегии, беспрецедентная конкуренция между транс­национальными гигантами, размывание государственного сувере­нитета из-за глобализации финансовых сделок — вместе с рецесси- ями, поразившими страны развитого капитализма в 1970-х годах, стимулировали возникновение нового режима накопления. Предпола­гается, что после 25 лет стабильности фордизм выдохся. Новые усло­вия потребовали радикальных перемен, в том числе и коренной ре­структуризации корпоративных организаций, чего требовала даль­нейшая экспансия и новые обстоятельства, в которых они оказались.

Важной составляющей этих перемен стало наступление на орга­низации трудящихся, поначалу на профсоюзы, а потом и на все коллективистские идеи. С одной стороны, это было необходимым условием, поскольку традиционная лейбористская практика пре­вратилась в препятствие для глубинных перемен, а с другой — стали вообще симптомом громоздкости и прикрепленности к тер­ритории фордистской эры. Глобализация и длящаяся экономичес­кая неопределенность требовали, как мы еще увидим, быстроты и разнообразия реакций, т.е. того, чего фордизм не мог обеспечить по определению.

Условием для глубоких перемен стала такая политика в облас­ти производственных отношений, подорвавшая профсоюзное дви­жение. В Соединенных Штатах это произошло сравнительно лег­ко, а после решительного поражения, которое в начале 1980-х го­дов Рейган нанес авиадиспетчерам, переменам уже практически не сопротивлялись. В Великобритании лейбористское движение было значительно сильнее, но и оно потерпело поражение в ре­зультате применения различных средств, в том числе и законода­тельных актов, ослабивших воздействие пикетов. Свою роль сыг­рали и долги законно признанных профсоюзов, и стремление преодолеть беспрецедентно высокую безработицу, выросшую в период между 1979 и 1981 гг. на 200% и подкосившую промыш­ленность, где был сосредоточен высокоорганизованный рабочий класс, и решительная правительственная политика, которая от­била все нападки, особенно со стороны шахтеров, проводивших упорные забастовки в 1984 и 1985 гг. В результате были приняты предложения о радикальных переменах в промышленности и в сфере занятости вообще.

Тесно связана с вышесказанным появившаяся тенденция из­бавления от рабочей силы, что было необходимой реакцией кор­пораций на стагнирующие рынки, но эта тенденция оказалась долгосрочной в двух направлениях. Во-первых, то, что эвфемис­тически называлось сокращениями, продолжалось до 1990-х го­дов и далее, при том что многие успешные корпорации оказались способны на рост «при сокращении рабочих мест». Рост произво­дительности в результате интенсификации труда и применения новых технологий — характерное явление для постфордистского режима. Хотя оно и не имело всеобщего характера, подобных при­меров немало: с 1983 г. IBM, сократив на четверть штат своих работников, удвоила при этом доходы, British Telecom вдвое со­кратила свой персонал, прибыли же резко возросли.

Во-вторых, для постфордистской организации, как часто по­лагают, характерна тенденция к вертикальной дезинтеграции. Это означает, что, вместо того чтобы производить как можно больше в одной структуре (которая не может не быть вертикально интегри­рованной), фирма стремится заключать как можно больше кон­трактов со сторонними предприятиями. Такая стратегия аутсор­синга хорошо сочетается с сокращениями персонала, так как она требует относительно меньшего числа работников в центральной организации и облегчает процесс избавления от рабочей силы, когда она становится избыточной (вместо сокращения штата про­сто не возобновляются контракты). Очень часто приводят пример фирмы Benetton, итальянского производителя одежды (Murray,

1985), которая использует труд 12 тыс. работников, однако непос­редственно в своем штате имеет всего лишь 1500 человек. Ее стратегия франшиз (более 3000 в 50 странах) — другая грань аут­сорсинга. Она позволяет компании освободиться от той ответствен­ности, которая возникает, когда огромный персонал находится в постоянном штате.

Очевидно, что вертикальная дезинтеграция возможна лишь при наличии соответствующей, достаточно сложной инфраструктуры коммуникаций и компьютерного оборудования, с помощью кото­рого обеспечиваются контроль и координация деятельности. Как иначе почти 140 агентов Benetton, работающие каждый в своем регионе, могут координировать свою работу? Такая инфраструк­тура — безусловно технологическая, однако требующая персонала для оказания необходимых информационных услуг — рассматри­вается как основной элемент постфордизма по нескольким при­чинам, каждая из которых подчеркивает роль информации при новом режиме. Я уже говорил об этом, когда мы обсуждали воп­рос о том, что глобализация была предвестником постфордизма, но на некоторых существенных чертах информационной инфра­структуры необходимо остановиться подробнее.

Во-первых, наличие такой инфрастуктуры является необходи­мым условием для управления глобализованными производствен­ными и маркетинговыми стратегиями. Некоторые исследователи считают, что мы стали свидетелями нового международного разде­ления труда (Frobel et al., 1980), которое проявляется в транснаци­ональных корпорациях, способных руководить производством, ди­стрибуцией и продажами по всему свету, координируя деятель­ность десятков отделений в разных странах. Как аутсорсинг зависит от компьютеризированных коммуникаций, которые дают возмож­ность компаниям постоянно наблюдать за поставщиками и ди­стрибьюторами, не нанимая большого числа работников в цент­ральном офисе, так и глобальная корпоративная стратегия может существовать только на базе сложных информационных сетей. Кроме того, о процессах реструктуризации, о которых мы говорили, во всех своих аспектах, но в первую очередь в «глобальном» (произ­водство в Маниле, комплектующие в Праге, освоение рынка в Москве, отдельные элементы оборудования в графстве Корк) «и помыслить было бы нельзя без развитых информационных техно­логий и в особенности телекоммуникаций» (Henderson, 1989, с. 3).

Во-вторых, информационная инфраструктура необходима для ведения глобальной финансовой деятельности и представления связанных с ней информационных услуг, которые являются ос­новными составляющими глобализованной экономики. Без надежных и разветвленных информационных сетей огромные объемы торговли акциями, валютами, связи между банками, между бан­ками и клиентами плюс сопутствующая всему этому деятельность были бы невозможны, и соответственно невозможен был бы и постфордистский режим накопления.

В-третьих, информационная инфраструктура занимает цент­ральное место в совершенствовании продукции и производствен­ных процессов, обеспечивая не только большую производитель­ность и эффективность благодаря более точному мониторингу и, значит, улучшению контроля, но и более легкое внедрение новых технологий, которые способствуют снижению затрат и повыше­нию качества (при этом вспоминаются механизация и автоматиза­ция, особо наглядная в робототехнике, компьютерный контроль и общая компьютеризация офисной работы).

В-четвертых, информационная инфраструктура — условие еще более обострившейся конкуренции. В свете конкуренции на пер­вый план выдвигается то обстоятельство, что компании находят­ся в авангарде внедрения новых технологий, т.е., по выражению бывшего министра промышленности Патрика Дженкина, выбор только один — «автоматизировать или ликвидировать». Но необ­ходимость усилить свои преимущества в конкурентной борьбе не сводится лишь к внедрению компьютерных технологий в произ­водственных помещениях. Важно и наличие сетей, их оптималь­ное использование внутри и вне компании, важно, что эффек­тивность может быть увеличена благодаря устранению слабостей дочерних предприятий и поставщиков и поддержке их сильных сторон, важно, что все возможности, предоставляемые рынком, могут быть вовремя поняты. Становится все более очевидным, что успешная корпорация — это корпорация, которая не только име­ет высокую степень автоматизации производства и предлагает луч­ший и доступный продукт, но и обладает первоклассными сетя­ми, обеспечивающими доступ к отличным базам данных о внут­ренних операциях, о реальных и потенциальных потребителях, одним словом, обо всем, что может так или иначе повлиять на состояние дел, а также способно быстро реагировать на поступа­ющую информацию.

Дэвид Харвей (Harvey, 1986b) полагает, что все эти процессы, как результат того, что он называет «уплотнением времени—про­странства» (с. 284), происходили в течение веков, но начиная с 1970-х годов они вошли в интенсивную фазу, когда простран­ственные ограничения резко сократились (благодаря информа­ционным сетям корпорации могут защищать свои интересы, не­взирая на географическую удаленность) и были сняты временные ограничения (торговля в реальном времени все больше становит­ся нормой в век глобальных сетей). Когда-то географические точ­ки находились очень далеко друг от друга и добираться из одной в другую было невероятно долго. Стоит вспомнить, сколько време­ни век назад занимала дорога до США или даже из Лондона до Парижа. Теперь же и с Соединенными Штатами, и с Парижем благодаря ИКТ можно связаться немедленно. Совершенно верно и то, что важнейшим элементом уплотнения времени—простран­ства стало распространение быстрых видов транспорта, в первую очередь авиации, которая за несколько десятилетий резко сокра­тила расстояние между континентами. Но еще более важным было создание сложных и подвижных информационных сетей, которые обеспечили постоянное и четкое управление географически раз­бросанным бизнесом с относительно малыми временными огра­ничениями. Если подумать, скажем, об ассортименте скоропор­тящихся фруктов и овощей в типичном супермаркете и о том, что необходимо для круглогодичной их доставки из разных частей мира, начинаешь понимать, что означает «уплотнение времени- пространства» для реальной жизни в начале XXI в. То же касается машиностроения, микрочипов, холодильников, одежды и даже книг.

Все это говорит о некоем качестве, присущем постфордизму и всегда приводимому в его описаниях. Это — гибкость. Как бы ни расходились исследователи в частностях, существует общее согла­сие относительно того, что гибкость (на уровне дефиниций) быс­тро становится нормой. И, как правило, это утверждается по кон­трасту с условиями фордистских режимов, которые характеризо­вались как громоздкие, структурированные и стандартизованные. Сейчас мы рассмотрим некоторые основные аспекты гибкости, имея при этом в виду, что для времен фордизма были свойствен­ны вроде бы противоположные характеристики.

Для большинства ученых, испытавших влияние школы регу­лирования, режим «гибкого накопления» (Harvey, 1989b, с. 147) отличается от предшествующего по трем направлениям. Во-пер­вых, гибкость наемных работников. Постфордистские рабочие не связаны строгим профессиональным разделением и вовсе не счи­тают, что, однажды обучившись какому-то делу, они будут зани­маться им все жизнь. В отличие от эры «разграничительных спо­ров», когда «став слесарем, останешься слесарем навсегда», те­перь главным качеством считается адаптивность, а нормой — разнообразие трудовых навыков и умений. Сюда проецируется об­раз «пожизненного обучения», понимание, что в «новые времена» перемены происходят постоянно, и наемный работник должен быть в первую очередь «гибким» (McGregor and Sproull, 1992). Ориента­ция на профессии и обучение — одна сторона этой гибкости, дру­гие проявляются в гибкой оплате труда (индивидуальной оплате труда, а не установленной по соглашению с профсоюзами или государственными тарифами), трудовой гибкости (готовность ме­нять работу раз в несколько лет, чему способствует все более рас­пространенная практика заключения контрактов на определенные сроки) и временная гибкость (быстро возрастает число мест с не­полным рабочим днем, широко применяется «гибкий график», есть необходимость в сменной работе и — довольно часто — в ра­боте в выходные дни).

Во-вторых, гибкость производства. Здесь выдвигается предполо­жение, что фордистские методы вытесняются распространением (бла­годаря информационным сетям) более подвижных и эффективных способов производства, как, например, система «точно в срок», когда фабрика начинает работать лишь по получении заказа, что позволя­ет экономить на складировании и, разумеется, на нераспроданной продукции. Чтобы такая система функционировала, она должна быть достаточно гибкой и оперативной — заказчики долго ждать не захо­тят. Рыночная конкуренция поощряет такую гибкость и заставляет корпорации инвестировать в информационные системы, которые могут ее обеспечить. Другая форма гибкости производства — верти­кальная дезинтеграция, о которой уже говорилось. Очевидно, что возрастающее число субконтрактов дает корпорации возможность менять поставщиков и продукцию, не испытывая неприятной необ­ходимости избавляться от собственного персонала.

В-тертьих, гибкость потребления. Предполагается, что электрон­ные технологии дают возможность фабрикам выпускать более раз­нообразную продукцию, чем это было при стандартизованном фор- дистском производстве. Компьютеризация придает производствен­ным линиям беспрецедентную подвижность, и краткосрочные заказы становятся выгодными. В дополнение — и к этому я еще вернусь — покупатели отворачиваются от стандартизованных фордистских то­варов, они ищут особые вещи, которые отражали бы их особый об­раз жизни и предпочтения. За этим следует такой аргумент: в пост- фордистскую эру благодаря информационной и коммуникационной инфраструктуре желания потребителя могут быть удовлетворены, так как кастомизация товаров, т.е. ориентирование их на запросы поку­пателя, происходит во все больших размерах.

Следует понимать, что все эти компоненты гибкости на практи­ке сочетаются в большей или меньшей степени. Таким образом, архетипическая постфордистская компания получает заказ, его харак­теристики передаются на фабрику, где производство запрограммировано так, чтобы учитывать индивидуальные спецификации, и пер­сонал, обладающий разнообразными профессиональными навыка­ми и адаптивностью, принимается за работу и быстро производит требуемое. Обратите внимание, что весь процесс в целом и каждая его стадия основаны на обработке, применении и дистрибуции ин­формации. От заказа до поставки условием sine qua поп является ско­ростная, сложная и подвижная информационная сеть.

Из этих тенденций следует, что в постфордистскую эру мы на­блюдаем упадок массового производства. На месте огромного и цент­рализованного промышленного предприятия возникают — и рас­пространяются по всему миру — небольшие производства, на каж­дом из которых работает как максимум несколько сот человек, но в целом организующая производство корпорация может иметь гораз­до больше дочерних производств, чем раньше. В крупных центрах метрополий возможность для транснациональных корпораций реор­ганизовать свое производство в международных масштабах довела эту тенденцию до логического предела, и производство переводится за границу и за пределы городов, тогда как банковское дело, страхо­вание и бизнес в сфере услуг растут там в неимоверных масштабах (в Великобритании — более чем вдвое с 1970-х годов).

Это означает глубокие изменения в распределении рабочей силы по профессиям и занятиям в таких странах, как Англия. Промыш­ленный рабочий-мужчина становится все более редкой фигурой, фабричное производство неуклонно превращается в анахронизм, теперь на первый план выходят работницы-женщины, занятые неполный рабочий день, которых нанимают по контракту с ого­воренным сроком в сферу услуг. Начиная примерно с 1970 г. завод­ской труд упорно и, по-видимому, необратимо сокращается, а «гибкую рабочую силу» (Hakim, 1987) составляют в основном жен­щины. К 1990-м годам в промышленности оставалось чуть более четверти рабочих мест, тогда как на сферу услуг приходилось 70%, причем большую часть работ выполняли женщины. В связи с этим началось размывание профсоюзов, безуспешно пытающихся орга­низовать работников нового типа. Кроме того, во многих компа­ниях привычным стало сокращение числа постоянных сотрудни­ков до основной группы и достижение гибкости за счет использо­вания периферического труда (работников на неполный рабочий день, у которых в компании положение неопределенное). Это на­зывается временной рабочей силой (те работники, которых нани­мают при благоприятной конъюнктуре и увольняют при небла­гоприятной), по оценкам, она составляет 25% рынка труда в США. Главной фигурой становится подвижный, информационно-ори­ентированный работник, который на высших уровнях вошел в группы менеджмента, количественно выросшие в связи с рест­руктуризацией и глобализацией, но и на низших уровнях «инфор­мационных рабочих мест» становится все больше в таких областях, как делопроизводство, продажи и секретарская работа.

Возникновение постфордизма трансформирует и географичес­кие регионы, которые раньше были тесно связаны с тем или иным производством. Упадок промышленного производства и рост заня­тости в сфере услуг — это вопрос и тендерных перемен, и перено­са наибольшей активности с севера на юг. Последняя тенденция особенно наглядна в США, но даже в Великобритании север пе­реживает относительный упадок, тогда как на юге количество фирм и рабочих мест растет.

Вместе с этим меняются и политические, и социальные уста­новки. Промышленные рабочие с их солидаристским унионизмом и коллективистскими установками мало общего имеют с постфордист- ским гражданином. Напротив, сейчас мы видим возрождение энту­зиазма по поводу «рыночного чуда», который почти угас в результа­те послевоенного планирования. Историк Кеннет Морган (Morgan, 1990) заявил даже, что «главной жертвой британской обществен­ной жизни... стал дух планирования» (с. 509), т.е. идеология, не при­вязанная к быстроте перемен и laissez-faire «новых времен».

Сейчас действительно кажется, что даже классовый язык утра­тил свои позиции. Долгое время класс был осевым концептом со­циологов («Скажи мне, к какому классу ты принадлежишь, и я расскажу тебе о твоих политических взглядах, работе, о переменах в образовании... и даже о сексуальных привычках»), но сегодня отмечается спад интереса к классовым различиям, конфликтам и неравенству. Все это представляется чем-то старомодным, напо­минающим о 1960-х годах, Алане Силлитоу и мрачном промыш­ленном Севере. Конечно, в интеллектуальных кругах существует ин­терес к самым низшим слоям, к обитателям городских гетто и изо­лированных районов, но на самом деле речь идет об очень маленькой группе, оторванной от огромного большинства населения, отдель­ной и самовоспроизводящейся, которая, пусть даже и раздражая законопослушных граждан, живет сама по себе и не имеет ничего общего с основным населением, обладающим собственностью под закладные, озабоченного собой и собственной карьерой.

Сейчас стало общим местом утверждение, что для населения характерен различный образ жизни. При постфордистском режиме клас­совые категории и связанная с ними общая культура (рабочий-муж- чина — работа, сообщество, приятели, девушки, футбол, бега, пиво) уступили место различным образам жизни, выбору, предпочтениям и, как уже говорилось, кастомизации продукта. Единообразие и похожесть вышвырнуты вон, их заменило разнообразие внутри инди­вида и внутри социальных групп.

Некоторые исследователи упорно говорят о том, что это при­водит к фрагментации идентичности, к утрате стабильности и удов­летворения, для других же это проявление демократизирующей силы, которая открывается в новом опыте и новых возможностях, стимулирует «децентрализованное» Я и вызывает эмоциональный подъем. Но каковы бы ни были различия в точках зрения, в одном соглашаются все: новый индивидуализм существует, как и при­знание права на различный образ жизни, и согласие с фактом, что класс — сам термин — является конструктом социологов, ко­торый навязывался субъектам исследований и утратил свои пози­ции как фактор, определяющий другие нормы поведения и пред­почтений и как основа для мобилизации людей на политические и индустриальные фронты.

И снова мы можем оценить, насколько значительную роль играет информация и ее обращение в постфордистском режиме. Поскольку фордизм трансформировался от производства к ори­ентированной на потребителя системе, мы видим не только со­кращение промышленных рабочих, но и возникновение более ин­дивидуалистической, сосредоточенной на потреблении личности. Разумеется, в жизни такой личности информация не может не играть значительной роли, поскольку, во-первых, потребители должны знать, что и где они могут потреблять, а во-вторых, в наше индивидуализированное время они заявляют о себе посред­ством потребления. Оба фактора способствуют распространению информации, первый — поскольку он связан с рекламой и про­движением товаров (информация достигает потребителя), второй — потому что тут работает символическое измерение потребления: люди, пользуясь теми или иными вещами и отношениями, заяв­ляют о самих себе, снова производя информацию.