Главная | Обратная связь

РОЖДЕНИЕ КАТАСТРОФЫ

(Правдивая история)

- Все нормально, - говорил врач. - Лежите спокойно. Голос его звучал где-то далеко, и казалось, он кричит на нее. - У вас сын. - Что? - У вас чудесный сын. Понимаете? Чудесный. Слышали, как он плакал? - С ним все в порядке, доктор? - Разумеется, в порядке. - Прошу вас, дайте мне на него взглянуть. - Скоро вы его увидите. - Вы уверены, что с ним все в порядке? - Совершенно уверен. - Он еще плачет? - Попытайтесь отдохнуть. Вам не о чем беспокоиться. - А почему он больше не плачет, доктор? Что случилось? - Да не волнуйтесь вы так. Все нормально. - Я хочу видеть его. Пожалуйста, позвольте мне посмотреть на него. - Дорогая моя, - сказал врач, похлопывая ее по руке. - У вас чудесный,здоровый ребенок. Разве вы не верите тому, что я говорю? - А что это там женщина делает с ним? - Вашего ребенка готовят к тому, чтобы на него было приятно смотреть, -сказал врач. - Мы его немножко вымоем, вот и все. Дайте нам минутку. - Клянетесь, что с ним все в порядке? - Клянусь. А теперь лежите спокойно. Закройте глаза. Ну, закройте же.Вот так. Так-то лучше. Умница... - Я так молилась, чтобы он выжил, доктор. - Разумеется, он будет жить. О чем вы говорите? - Другие же не выжили. - Что? - Из других моих детей ни один не выжил, доктор. Врач стоял возле кровати и смотрел на бледное, изможденное лицо молодойженщины. До сегодняшнего дня он ее никогда не видел. Они с мужем были новымилюдьми в городе. Жена хозяина гостиницы, которая пришла помочь принять роды,говорила, что муж ее работает в местной таможне на границе и что онинеожиданно прибыли в гостиницу с одним чемоданом и сумкой три месяца назад.Муж был пьяницей, говорила жена хозяина гостиницы, заносчивый, властный,задиристый, а вот молодая женщина была тихой и набожной. И очень грустной.Она никогда не улыбалась. За те несколько недель, что она там прожила, женахозяина гостиницы ни разу не видела, чтобы она улыбнулась. Ходили слухи, чтоэто третий брак мужа, одна его жена умерла, а другая развелась с ним в силунеприглядных причин. Но то были только слухи. Доктор нагнулся и натянул простыню повыше на грудь пациентки. - Вам не о чем тревожиться, - мягко произнес он. - У вас совершеннонормальный ребенок. - То же самое мне говорили и о других детях. Но я всех их потеряла,доктор. За последние восемнадцать месяцев я потеряла троих своих детей,поэтому не вините меня, что я нервничаю. - Троих? - Это мой четвертый... за четыре года. Врач беспокойно переступил с ноги на ногу. - Вряд ли вы понимаете, что это значит, доктор, потерять их всех, всехтроих, по очереди, одного за другим. Они и сейчас у меня перед глазами. Явижу лицо Густава так ясно, как будто он лежит рядом со мной в постели.Густав был замечательным мальчиком, доктор. Но он всегда болел. Ужасно,когда они все время болеют и нельзя ничем им помочь. - Знаю. Женщина открыла глаза, несколько секунд пристально смотрела на врача,потом снова закрыла их. - Мою маленькую девочку звали Идой. Она умерла накануне Рождества. Тоесть всего лишь четыре месяца назад. Как бы мне хотелось, чтобы вы виделиИду, доктор. - Теперь у вас другой ребенок. - Но Ида была такая красивая. - Да, - сказал врач. - Я знаю. - Откуда вы можете это знать? - вскричала она. - Я уверен, что это был прекрасный ребенок. Но и этот тоже красивый. Врач отвернулся от кровати и стал смотреть в окно. Был дождливый серыйапрельский день, и он видел красные крыши домов на другой стороне улицы.Огромные капли дождя стучали по черепице и разлетались брызгами. - Иде было два года, доктор... и она была такая красивая, что я глаз немогла от нее оторвать с утра, когда одевала ее, и до вечера, когда она сноваблагополучно лежала в постели. Я все время боялась, как бы с ней неслучилось чего-нибудь страшного. Густава не стало, не стало моего маленькогоОтто, и она единственная у меня оставалась. Иногда среди ночи я тихоподходила к кроватке и прикладывала ухо к ее ротику, чтобы убедиться, чтоона дышит. - Попытайтесь отдохнуть, - сказал врач. - Пожалуйста, попытайтесьотдохнуть. Лицо женщины было бледно и бескровно, а вокруг носа и рта появился едвазаметный голубовато-серый оттенок. Ко лбу прилипли пряди мокрых волос. - Когда она умерла... я опять была беременна, когда это произошло,доктор. Этому, который только что родился, было целых четыре месяца, когдаИда умерла. "Не хочу! - кричала я после похорон. - Не буду его рожать!Достаточно я похоронила детей!" А мой муж... он расхаживал среди гостей согромной кружкой пива... он быстро обернулся и сказал: "У меня для тебя естьновости, Клара, хорошие новости". Вы можете себе такое представить, доктор?Мы только что похоронили нашего третьего ребенка, а он мне говорит, что унего для меня хорошие новости. "Сегодня я получил назначение в Браунау, -говорит он, - поэтому можешь собираться. Там ты все начнешь сначала, Клара,- говорит он. - Новое место, да и врач там новый..." - Пожалуйста, не разговаривайте... - Вы ведь и есть новый врач, правда, доктор? - Да, это так. - А мы в Браунау? - Да. - Я боюсь, доктор. - Постарайтесь ничего не бояться. - У четвертого есть хоть какие-то шансы? - Не настраивайте себя так. - А я не могу думать иначе. Я уверена - что-то наследственноезаставляет моих детей умирать. Это точно. - Какая ерунда. - Знаете, доктор, что сказал мне мой муж, когда родился Отто? Он вошелв комнату, заглянул в кроватку, в которой лежал Отто, и сказал: "Почему всемои дети такие маленькие и слабенькие?" - Я уверен, он этого не говорил. - Он низко наклонился над кроваткой Отто, будто там лежало крошечноенасекомое, и сказал: "Я хочу знать только одно: отчего получше экземпляры неполучаются? Только это я и хочу знать". А через три дня после этого Оттоумер. На третий день мы было окрестили его, и в тот же вечер он умер. Апотом умер Густав. А потом Ида. Все умерли, доктор... И неожиданно весь домопустел. - Не думайте сейчас об этом. - А этот очень маленький? - Нормальный ребенок. - Но маленький? - Пожалуй, немножко маленький. Но маленькие часто покрепче большихбудут. Только представьте себе, фрау Гитлер, - на будущий год в это время онуже будет учиться ходить. Разве не приятно об этом думать? Она ничего не ответила. - А через два года, наверное, будет болтать без умолку и сводить вас сума своим лепетом. Вы уже выбрали для него имя? - Имя? - Ну да. - Нет. Пока не знаю. Кажется, мой муж говорил, что, если будет мальчик,мы назовем его Адольфусом. - Значит, Адольф. - Да. Моему мужу нравится имя Адольф, потому что оно чем-то напоминаетему его собственное имя. Моего мужа зовут Алоиз. - Вот и замечательно. - Нет! - вскричала она, оторвав голову от подушки. - То же самое у меняспрашивали, когда родился Отто! Значит, он умрет! Нужно сейчас же окреститьего! - Ну, ну, - проговорил врач, осторожно беря ее за плечи. - Вы не правы.Уверяю вас. Просто я любопытный старик, вот и все. Люблю поговорить обименах. Думаю, Адольфус - очень хорошее имя. Одно из моих любимых.Смотрите-ка - вон его несут. Жена хозяина гостиницы, прижимая ребенка к своей огромной груди,проплыла по палате и приблизилась к кровати. - Вот он, красавец! - улыбаясь лучезарной улыбкой, сказала она. -Хотите подержать его, моя дорогая? Положить его рядом с вами? - Он хорошо закутан? - спросил врач. - Здесь очень холодно. - Конечно, хорошо. Ребенок был плотно закутан белой шерстяной шалью, из которойвысовывалась только крошечная розовая головка. Жена хозяина гостиницыбережно положила его на кровать рядом с матерью. - Ну вот, - сказала она. - Теперь можете лежать себе и вдоволь имлюбоваться. - По-моему, он вам понравится, - улыбаясь, произнес врач. - Прекрасныйребенок. - Да у него просто чудесные ручки! - воскликнула жена хозяинагостиницы. - Какие длинные изящные пальчики! Мать лежала не шелохнувшись. Она даже голову не повернула, чтобыпосмотреть на ребенка. - Ну же! - громко сказала жена хозяина гостиницы. - Он вас не укусит! - Боюсь смотреть. Не могу поверить, что у меня еще один ребенок и с нимвсе в порядке. - Не будьте же вы такой глупой. Мать медленно повернула голову и посмотрела на маленькое безмятежноелицо ребенка, лежавшего рядом с ней на подушке. - Это мой ребенок? - Ну конечно. - О... о... да он красивый. Врач отвернулся и, подойдя к столу, начал складывать свои вещи вчемоданчик. Мать лежала на кровати и, глядя на ребенка, улыбалась, касаласьего пальцами и что-то бормотала от удовольствия. - Привет, Адольфус, - шептала она. - Привет, мой маленький Адольф... - Тсс! - сказала жена хозяина гостиницы. - Слышите? Кажется, идет вашмуж. Врач подошел к двери, открыл ее и выглянул в коридор. - Герр Гитлер! - Да. - Входите, пожалуйста. Небольшого роста человек в темно-зеленой форменной одежде тихо вошел вкомнату и огляделся. - Поздравляю вас, - сказал врач. - У вас сын. У мужчины были огромные бакенбарды, тщательно подстриженные на манеримператора Франца-Иосифа, и от него сильно пахло пивом. - Сын? - Да. - И как он? - Отлично. Как и ваша жена. - Хорошо. Отец повернулся и с надменным видом прошествовал к кровати, на которойлежала его жена. - Ну-с, Клара, - проговорил он. - Как дела? Он нагнулся, чтобы посмотреть на ребенка. Потом нагнулся еще ниже.Дергаясь всем телом, он нагибался все ниже и ниже, пока лицо его неоказалось примерно в дюжине дюймов от головки ребенка. Свесив голову сподушки, жена смотрела на него. Во взгляде ее была мольба. - У малыша просто замечательные легкие, - заявила жена хозяинагостиницы. - Послушали бы вы, как он кричал, едва только появился на свет. - Но Клара... - Что такое, дорогой? - Этот даже меньше, чем Отто! Врач быстро шагнул к кровати. - Ничего необычного в ребенке нет, - возразил он. Муж медленно выпрямился, отвернулся от кровати и посмотрел на врача. - Нехорошо врать, доктор, - сказал он. - Я знаю, что это значит. Опятьбудет то же самое. - Теперь послушайте меня, - сказал врач. - А вы знаете, что случилось с другими, доктор? - О других вы должны забыть, герр Гитлер. Дайте шанс этому. - Но он такой маленький и слабый! - Дорогой мой, он же только что родился. - Все равно... - Что вы собираетесь сделать? - воскликнула жена хозяина гостиницы. -Разговорами свести его в могилу? - Хватит! - резко произнес врач. Мать плакала. Рыдания сотрясали ее тело. Врач подошел к ее мужу и положил руку ему на плечо. - Будьте с ней поласковее, - прошептал он. - Прошу вас. Это оченьважно. Потом он сильно стиснул плечо мужа и незаметно подтолкнул его ккровати. Муж замялся в нерешительности. Доктор стиснул его плечо сильнее,давая мужчине понять, чтобы он не колебался. В конце концов муж нехотянагнулся и коснулся щеки жены губами. - Все хорошо, Клара, - сказал он. - Хватит плакать. - Я так молилась, чтобы он выжил, Алоиз. - Да-да. - Несколько месяцев я каждый день ходила в церковь и молила, стоя наколенях, чтобы этому дано было выжить. - Да, Клара, я знаю. - Трое мертвых детей - больше я не могу выдержать, разве ты этого непонимаешь? - Разумеется. - Он должен жить, Алоиз. Должен, должен... О Господи, будь же милостивк нему...

ЭДВАРД-ЗАВОЕВАТЕЛЬ

Луиза вышла из задней двери дома с кухонным полотенцем в руках. Сад былзалит холодными лучами октябрьского солнца. - Эдвард! - крикнула она. - Эд-вард! Обед готов! Она постояла с минуту, прислушиваясь, потом ступила на газон и пошла посаду, и ее тень последовала за ней; обойдя по пути клумбу с розами, онаслегка коснулась пальцем солнечных часов. Двигалась Луиза довольно грациознодля женщины полной и невысокой; в походке ее была какая-то размеренность, аруки и плечи в такт ходьбе слегка покачивались. Она прошла под тутовымдеревом, свернула на уложенную кирпичом дорожку и двинулась по ней дальше,пока не приблизилась к тому месту этого большого сада, где начинался уклон. - Эдвард! Обедать! Теперь она увидела его ярдах в восьмидесяти, в низине на окраине леса -высокую худощавую фигуру в брюках цвета хаки и темно-зеленом свитере. Онстоял возле огромного костра с вилами в руках и бросал в него веткикуманики. Костер вовсю полыхал оранжевым пламенем, и облака молочного дымаплыли над садом, разнося прекрасный запах осени и горящих листьев. Луиза стала спускаться по склону к мужу. Она могла бы еще раз окликнутьего, и он бы наверняка ее услышал, но в костре было что-то притягательное.Ей захотелось подойти к нему поближе, ощутить его жар и послушать, как онгорит. - Обед готов, - сказала она мужу. - А, привет... Хорошо, сейчас иду. - Какой хороший костер. - Я решил вычистить это место, - сказал ее муж. - Надоела мне этакуманика. Его длинное лицо было мокрым от пота. Маленькие капли, точно росинки,висели на усах, а два ручейка стекали по шее к вороту свитера. - Смотри не перетрудись, Эдвард. - Луиза, перестань со мной обращаться так, будто мне восемьдесят лет.Немного движения никому еще не повредило. - Да, дорогой, знаю. Эдвард! Смотри! Смотри! Он обернулся и посмотрел на Луизу, которая указывала куда-то по тусторону костра. - Смотри, Эдвард! Кот! На земле, вблизи огня, так, что языки пламени, казалось, касались его,сидел большой кот необычного окраса. Он был совершенно неподвижен. Склонивголову набок и задрав нос, он глядел на мужчину и женщину холодными желтымиглазами. - Да он обгорит! - вскричала Луиза и, бросив полотенце, подскочила ккоту, схватила обеими руками и отнесла на траву подальше от огня. - Сумасшедший кот, - сказала она, отряхивая руки. - Что с тобой? - Коты знают, что делают, - отвечал муж. - Ни за что не встретишь кота,который делал бы то, чего он не хочет. Кто угодно, только не они. - Чей он? Ты его видел когда-нибудь? - Нет, никогда. Какой удивительный окрас, черт побери. Кот уселся на траве и искоса поглядывал на них. Глаза его выражаликакую-то затаенную многозначительность и задумчивость, а вместе с тем и едвауловимое презрение, словно эти люди среднего возраста - невысокая женщина,полная и розовощекая, худощавый мужчина, весь в поту, - вызывали у негонекоторый интерес, но особого внимания не заслуживали. У кота окрасдействительно был удивительный - чисто серебряный цвет совсем без примесиголубого, - а шерсть длинная и шелковистая. Луиза наклонилась и погладила кота по голове. - Иди-ка ты домой, - сказала она. - Будь хорошим котом... Муж и жена стали взбираться по склону. Кот поднялся и побрел следом заними, сначала в некотором отдалении, но постепенно приближаясь все ближе иближе. Скоро он уже шествовал рядом с ними, потом - впереди; держа хвосттрубой, кот двигался по газону в сторону дома с таким видом, будто все здесьпринадлежало ему. - Иди к себе домой, - сказал Эдвард. - Давай, иди домой. Ты нам ненужен. Но кот вошел вместе с ними, и Луиза дала ему на кухне молока. Во времяобеда он запрыгнул на пустой стул между ними и так и сидел, держа головучуть выше уровня стола, наблюдая за происходящим своими темно-желтымиглазами и медленно переводя взгляд от женщины к мужчине, а потом от мужчинык женщине. - Не нравится мне этот кот, - сказал Эдвард. - А по-моему, он красивый. Мне бы так хотелось, чтобы он побыл у насеще хотя бы недолго. - Послушай-ка меня, Луиза. Это животное никак не может здесьоставаться. У него есть хозяин. Он просто потерялся. И чтобы он не питалиллюзий на тот счет, будто можно проболтаться тут весь день, отнеси-ка еголучше в полицию. Там позаботятся о том, чтобы он попал домой. После обеда Эдвард вернулся к своим садовым занятиям. Луиза пообыкновению направилась к роялю. Она была хорошей пианисткой и настоящимлюбителем музыки и почти каждый день примерно час играла для себя. Котразлегся на диване, и, проходя мимо, она остановилась, чтобы погладить его.Он открыл глаза, коротко взглянул на нее, потом снова закрыл их и продолжалспать. - Ты ужасно милый кот, - сказала Луиза. - И какой красивый окрас. Какбы я хотела оставить тебя. И тут ее пальцы, гладившие кота, наткнулись на бугорок, небольшуюопухоль как раз над правым глазом. - Бедный котик, - сказала она. - Да у тебя шишки на твоей прекраснойморде. Ты, наверное, стареешь. Она села за рояль, но играть начала не сразу. Ее маленькимудовольствием было превращать каждый день в своего рода концерт, с тщательносоставленной программой, которую она подробно продумывала. Она не любилапрерывать это удовольствие и играла не останавливаясь и не задумываясь, чтобы сыграть еще. Ей нужна была лишь короткая пауза после каждого сочинения,пока публика восторженно аплодирует и требует продолжения. Представлять себепублику было так приятно, и, когда она играла, комната всякий раз - то естьв особенно удачные дни - уплывала куда-то, гас свет, и Луиза видела лишьряды сидений и море обращенных к ней белых лиц, слушающих с восторженным ивосхищенным вниманием. Иногда она играла по памяти, иногда по нотам. Сегодня она будет игратьпо памяти - такое у нее настроение. А какая будет программа? Она сиделаперед роялем, стиснув на коленях руки, - полная розовощекая женщина скруглым, все еще красивым лицом и с волосами, аккуратно собранными назатылке в пучок. Скосив глаза вправо, она увидела кота, свернувшегося надиване. Его серебристо-серая шерсть казалась особенно красивой на фонефиолетового дивана. Может, начать с Баха? Или, еще лучше, Вивальди.Кончертогроссо Баха для органа ре минор. Это сначала. Потом, пожалуй,немного Шумана. "Карнавал"? Неплохо. А после этого - хм, немного Листа дляразнообразия. Один из "Сонетов Петрарки". Второй, самый красивый - ми мажор.Потом опять Шуман, его создающая хорошее настроение вещь - "Kinderscenen"{"Детские сцены" (нем.)}. И наконец, на бис, вальс Брамса или даже два, еслибудет настроение. Вивальди, Шуман, Лист, Шуман, Брамс. Очень хорошая программа - из тех,которые она легко может исполнить без нот. Она придвинулась поближе к роялюи выждала с минуту, пока кто-то из публики - она уже чувствовала, что это ееудачный день, - пока кто-то из публики не откашлялся; потом, с неторопливымизяществом, сопровождавшим почти все ее движения, она поднесла руки кклавиатуре и заиграла. В этот момент она вообще не смотрела на кота, вовсе забыв о егосуществовании, но едва только мягко прозвучали первые глубокие нотыВивальди, она почувствовала, как справа, на диване, что-то метнулось. Онатут же перестала играть. - Что такое? - спросила она, оборачиваясь к коту. - В чем дело? Животное, несколько секунд назад мирно дремавшее, сидело, вытянувшись вструнку, на диване, все тело его было напряжено; кот трепетал, навострив ушии широко раскрыв глаза, и пристально смотрел на рояль. - Я напугала тебя? - ласково спросила Луиза. - Ты, наверное, никогдараньше не слышал музыки? Да нет, сказала она про себя. Похоже, дело не в этом. Внимательнеепосмотрев на кота, она заметила, что он принял совсем не ту позу, котораявыражает страх. Он не съежился и не отпрянул. Скорее подался вперед, притомс каким-то одушевлением, а морда... на морде появилось странное выражение,что-то среднее между удивлением и восторгом. Морды у котов, разумеется,весьма невыразительные, но если обратить внимание, как у них взаимодействуютглаза и уши, и особенно если посмотреть на подвижную кожу под ушами, томожно увидеть отражение очень сильных эмоций. Луиза глядела на кошачьюморду, и, поскольку ей любопытно было узнать, что будет дальше, она поднесларуки к клавишам и снова заиграла Вивальди. На сей раз кот был к музыке готов и лишь еще немного напрягся. Однакопо мере того, как музыка набирала мощь и убыстрялась, переходя к волнующемуместу во вступлении к фуге, на морде животного, как это ни странно,появлялось выражение бурного восторга. Уши, которые до этого стояли торчком,кот постепенно отвел назад, веки опустились, голова склонилась набок, иЛуиза готова была поклясться, что он в этот момент действительно чувствуетмузыку. Она увидела (или же ей показалось, что увидела) то, что много раззамечала на лицах людей, затаенно слушающих какое-нибудь музыкальноепроизведение. Когда музыка их полностью захватывает и они растворяются вней, на лицах возникает особое, проникновенное выражение, которое так желегко узнаваемо, как улыбка. Луизе почудилось, будто почти такое жевыражение она увидела на морде кота. Луиза доиграла фугу, потом исполнила сицилиану и все время не сводилаглаз с дивана. Когда музыка смолкла, она окончательно убедилась, что котслушал ее. Он сощурился, пошевелился, вытянул лапу, устроился поудобнее,окинул комнату быстрым взором, после чего выжидающе посмотрел в ее сторону.Именно так реагирует слушатель во время концерта, когда музыка ненадолгоотпускает его в паузе между двумя частями симфонии. Кот вел себя такпо-человечески естественно, что Луиза ощутила волнение в груди. - Тебе понравилось? - спросила она. - Тебе нравится Вивальди? Едва она это произнесла, как сообразила, что ведет себя глупо, и ее этонасторожило... Что ж, ничего не оставалось, как переходить к следующему номерупрограммы, к "Карнавалу". Едва она начала играть, как кот выпрямил спину;потом, когда музыка наполнила его блаженством, он снова впал в тонеобыкновенное состояние восторга, которое похоже на витание в облаках.Зрелище было поистине необычайное и забавное: серебристый кот сидит надиване и слушает музыку, позабыв обо всем на свете. А что еще более странно,думала Луиза, - кот наслаждается очень сложной музыкой, чересчур трудной длявосприятия, даже мало кто из людей может оценить ее по достоинству. Быть может, подумала она, он вовсе ею и не наслаждается. Может, эточто-то вроде гипнотической реакции, как в случае со змеями. В конце концов,если можно змею приручить с помощью музыки, то почему нельзя пленить еюкота? Миллионы котов слышат музыку каждый день по радио, на пластинках икогда дома играют на рояле, но вряд ли так себя ведут. Этот же будто следилза каждой нотой. Потрясающе! Это было просто чудо, одно из тех редких чудес, которые можно наблюдатьраз в сто лет, если только она не очень сильно заблуждается. - Я вижу, тебе понравилось, - сказала Луиза, когда сочинениезакончилось. - Хотя, к сожалению, играла я сегодня не очень хорошо. Кто тебебольше понравился - Вивальди или Шуман? Кот не отвечал, и Луиза, опасаясь, как бы не лишиться вниманияслушателя, перешла, согласно программе, ко "Второму сонету Петрарки" Листа. И тут случилось и вовсе нечто необычайное. Она еще не сыграла итрех-четырех тактов, как усы кота задергались. Он медленно потянулся,склонив голову налево, потом направо и уставился в пространство с темсердито-сосредоточенным видом, который, казалось, говорил: "Что это? Неподсказывайте мне. Я это хорошо знаю, но вот как раз сейчас не могувспомнить". Луиза была восхищена и с улыбкой продолжала играть, ожидая, чтоже будет дальше. Кот поднялся, пересел на другой конец дивана, послушал еще немного,потом вдруг спрыгнул на пол и забрался на стул, на котором она сидела. Тамон и оставался, слушая чудесный сонет - на сей раз не мечтательно, анапряженно следя своими желтыми глазищами за пальцами Луизы. - Ну вот! - произнесла она, когда прозвучал последний аккорд. - Значит,пришел со мной рядом посидеть? Здесь тебе больше нравится, чем на диване?Что ж, сиди, но веди себя смирно и не прыгай. Луиза ласково провела рукой по кошачьей спине от головы к хвосту. - Это был Лист, - продолжала она. - Запомни, что иногда он может бытьвульгарен, но в таких вещах, как эта, просто очарователен. Ей нравилось необычное представление с участием кота, и она перешланепосредственно к "Kinderscenen" Шумана. Луиза и двух минут не играла, как почувствовала, что кот опятьпереместился на свое прежнее место на диване. Она следила за своими рукамии, видимо, потому и не уловила момента, когда он ушел. Кот по-прежнемупристально смотрел на нее, явно внимая музыке, и все же Луизе показалось,что теперь - без того восторженного энтузиазма, который охватил его во времяисполнения сонета Листа. Возвращение со стула на диван само по себе явилоськрасноречивым жестом разочарования. - В чем дело? - спросила Луиза. - Чем тебе не нравится Шуман? Чем такхорош Лист? Кот смотрел на нее своими желтыми глазами, в центре которых были виднычерные как смоль вертикальные черточки. Это становится интересным, сказала она про себя, что-то тут естьсверхъестественное. Но стоило ей бросить взгляд на кота, сидевшего на диванев напряженно-выжидательной позе, как она тут же взяла себя в руки. - Хорошо, - сказала она. - Сделаю-ка я вот что. Я изменю свою программуспециально для тебя. Похоже, тебе нравится Лист, так вот тебе еще одно егосочинение. Она помедлила, поискав в памяти что-нибудь из Листа, потом мягкозаиграла одну из двенадцати маленьких пьес из "Weihnachtsbaum"{"Рождественская елка" (нем.)}. Теперь она очень внимательно следила закотом, и первое, что заметила, это как его усы снова задергались. Онсоскочил на ковер, постоял минуту, склонив голову и дрожа от волнения, апотом, неслышно ступая, обошел вокруг рояля, прыгнул на стул и сел рядом сней. В этот момент из сада вернулся Эдвард. - Эдвард! - вскричала Луиза, вскакивая со стула. - Эдвард, дорогой!Послушай! Слушай, что произошло! - Что там еще? - спросил он. - Я бы хотел выпить чаю. У него было узкое, остроносое красноватое лицо, и от пота оно блестело,точно длинная мокрая виноградина. - А все он! - громко говорила Луиза, указывая на кота, преспокойносидевшего на стуле. - Ты только послушай! - Мне кажется, я уже говорил тебе, чтобы ты отнесла его в полицию. - Но, Эдвард, выслушай же меня. Это ужасно интересно. Этот котмузыкальный. - Ну вот еще. - Этот кот чувствует и понимает музыку. - Прекрати нести чушь, Луиза, и, ради бога, давай лучше выпьем чаю. Яустал, пока вырубал куманику и разводил костры. Он опустился в кресло, взял сигарету из пачки и прикурил ее от огромнойоригинальной зажигалки. - Ты не понимаешь, - говорила Луиза, - пока тебя не было в доме, здесьпроисходило нечто удивительное, нечто такое, что может даже быть... как бысказать... что может иметь серьезное значение. - Не сомневаюсь в этом. - Эдвард, прошу тебя! Луиза стояла возле рояля. Ее розовое лицо еще сильнее порозовело, а нащеках выступил румянец. - Хочешь знать, - произнесла она, - что я думаю. - Слушаю, дорогая. - Я думаю, что в настоящий момент мы, возможно, находимся рядом с... -она умолкла, будто вдруг поняла всю нелепость своего предположения. - Да? - Может, тебе это покажется глупым, Эдвард, но я действительно такдумаю. - Рядом с кем же? - С самим Ференцем Листом! Ее муж глубоко затянулся и медленно выпустил дым к потолку. - Я тебя не понимаю, - сказал он. - Эдвард, послушай меня. То, что я видела сегодня днем своимисобственными глазами, это что-то вроде перевоплощения. - Ты имеешь в виду этого паршивого кота? - Не говори так, дорогой, пожалуйста. - Ты не больна, Луиза? - Я совершенно здорова, большое тебе спасибо. Просто я немного сбита столку - и не боюсь в этом признаться. Но кого бы не сбило с толку то, чтотолько что произошло? Эдвард, клянусь тебе... - Да что же все-таки произошло, могу я узнать? Луиза рассказала ему, и все то время, пока она говорила, ее муж сиделразвалясь на стуле, вытянув перед собой ноги, посасывая сигарету и пускаядым к потолку. На губах его играла циничная улыбочка. - Ничего особенно необычного я здесь не вижу, - сказал он, когда онаумолкла. - Все дело в том, что это дрессированный кот. Он обучен разнымштучкам, и все тут. - Не говори глупости, Эдвард. Как только я начинаю играть Листа, онвесь приходит в волнение и бежит ко мне, чтобы сесть рядом со мной на стул.Но только когда я играю Листа, а никто не может обучить кота отличать Листаот Шумана. Да и ты их не можешь отличить. А вот он может. К тому же труднодогадаться, что это именно Лист. - Дважды, - сказал муж. - Он сделал это всего лишь дважды. - Этого вполне достаточно. - Давай посмотрим, сделает ли он это еще раз. Начинай. - Нет, - сказала Луиза. - Ни за что. Потому что, если это и вправдуЛист, а я так и думаю, или душа Листа, или что-то такое, что возвращается,тогда несправедливо и не очень-то гуманно подвергать его глупым, недостойнымиспытаниям. - Дорогая ты моя! Это всего-навсего кот, глупый серый кот, которыйутром едва не спалил свою шерсть у костра. И потом, что ты знаешь оперевоплощении? - Если в нем душа Листа, этого мне достаточно, - твердо заявила Луиза.- Только это имеет значение. - Тогда сыграй. Посмотрим на его реакцию. Посмотрим, сможет ли онотличить свою собственную вещь от чужой. - Нет, Эдвард. Я уже сказала тебе, я не хочу подвергать его глупымцирковым испытаниям. На сегодня для него вполне хватит. Но вот что мысделаем. Я сыграю для него еще кое-что из его сочинений. - Черта с два это что-нибудь докажет. - Посмотрим. Но, уверяю тебя, если только он узнает, он ни за что несдвинется со стула, на котором сидит. Луиза подошла к полке с нотами, взяла папку с сочинениями Листа,полистала ее и выбрала замечательную композицию - сонату си минор. Онасобралась было сыграть только первую часть этого произведения, но едватронула клавиши, как увидела, что кот буквально дрожит от удовольствия иследит за ее пальцами с выражением восторженной сосредоточенности. Онасыграла сонату до конца, так и не решившись остановиться. Потом взглянула намужа и улыбнулась. - Ну вот, - произнесла Луиза. - Теперь ты не сможешь мне сказать, чтоон не пришел от этого в полный восторг. - Просто он любит шум, вот и все. - Он был в восторге. Разве не так, моя прелесть? - спросила она, берякота на руки. - О боже, если б он умел говорить! Только представь себе,дорогой, в молодости он встречался с Бетховеном! Он знал Шуберта,Мендельсона, Шумана, Берлиоза, Грига, Делакруа, Энгра, Гейне, Бальзака. Иеще.... О господи, да он же был тестем Вагнера! У меня на руках тестьВагнера! - Луиза! - резко проговорил муж, выпрямляя спину. - Возьми себя в руки. В голосе его прозвучали суровые нотки. Луиза торопливо взглянула нанего. - Эдвард, я уверена, ты завидуешь! - Этому жалкому серому коту? - Тогда не будь таким несносным и циничным. Если ты будешь и дальше таксебя вести, то лучше тебе отправиться в свой сад и оставить нас двоих впокое. Так будет лучше для нас всех, правда, моя прелесть? - сказала она,обращаясь к коту и поглаживая его по голове. - А вечером мы с тобой ещепослушаем музыку, твою музыку... Ах да, - прибавила она, несколько разпоцеловав его в шею, - и Шопена мы можем послушать. Нет-нет, не говориничего - я знаю, ты обожаешь Шопена. Вы ведь были с ним близкими друзьями,правда, моя прелесть? Ведь именно на квартире Шопена, если я правильнопомню, ты встретил самую большую любовь в своей жизни, госпожу... как тамее? У тебя было от нее трое внебрачных детей, так ведь? Да, так, скверный тымальчишка, и не вздумай отрицать этого. Так что будет тебе Шопен, - сказалаона, снова целуя кота, - и на тебя, наверное, нахлынут разные приятныевоспоминания, правда? - Луиза, прекрати немедленно! - Да не будь же ты таким скучным, Эдвард! - Ты ведешь себя как круглая дура. И потом, ты забыла, что сегоднявечером мы идем к Биллу и Бетти играть в канасту. - Но я никак не могу сегодня пойти. Об этом и речи быть не может. Эдвард медленно поднялся со стула, потом нагнулся и со злостью погасилокурок в пепельнице. - Скажи-ка мне вот что, - тихо произнес он. - Ты и вправду веришь вовсю эту чушь, которую несешь? - Конечно, верю. У меня теперь вообще никаких сомнений нет. Более того,я считаю, что на нас возложена огромная ответственность, Эдвард, - на насобоих. И на тебя тоже. - Знаешь, что я думаю, - сказал он. - Думаю, тебе нужно обратиться кврачу. И как можно, черт возьми, быстрее. С этими словами он повернулся и, выйдя из комнаты через французскоеокно, отправился в сад. Луиза смотрела, как он вышагивает по газону к костру и куманике.Подождав, пока он совсем исчез из виду, она побежала к парадной двери, держакота на руках. Скоро она сидела в машине, направляясь в город. Оставив кота в машине, Луиза вышла у библиотеки. Торопливо взбежав поступенькам, она направилась прямо в справочный отдел. Там она приняласьискать карточки по двум темам: "Перевоплощение" и "Лист". В разделе "Перевоплощение" она нашла сочинение под названием"Возвращение к земной жизни - как и почему", опубликованное неким Ф.Милтоном Уиллисом в 1921 году. В разделе "Лист" - два биографических тома.Взяв книги, она вернулась к машине. Дома, положив кота на диван, она уселась с книгами и приготовилась ксерьезному чтению. Она решила начать с работы Ф. Милтона Уиллиса. Книжкабыла тоненькая и какая-то замызганная, но на ощупь казалась основательной, аимя автора звучало авторитетно. Учение о перевоплощении, прочитала Луиза, утверждает, что бесплотныедуши переходят от высших видов животных к еще более высшим. "Человек, кпримеру, не может возродиться как животное, так же как взрослый не можетснова стать ребенком". Она перечитала эту фразу. Откуда ему известно? Разве можно бытьнастолько уверенным? Конечно нет. Да в этом никто не может быть уверен. В тоже время утверждение несколько ее озадачило. "Вокруг центра сознания каждого из нас, помимо плотного внешнего тела,существуют четыре других тела, невидимые материальным глазом, но явственновидимые теми людьми, чьи способности восприятия не объяснимых законамифизики явлений претерпели существенное развитие..." Эту фразу Луиза вообще не поняла, но продолжала читать дальше и скоронатолкнулась на любопытное место, где говорилось о том, сколько душа обычнопребывает вне земли, прежде чем вернуться в чье-либо тело. Время пребыванияколебалось в зависимости от принадлежности человека к какой-либо группе, имистер Уиллис предлагал следующий расклад: Пьяницы и безработные 40-50 лет Неквалифицированные рабочие 60-100 лет Квалифицированные рабочие 100-200 лет Буржуазия 200-3000 лет Высшие слои общества 500 лет Землевладельцы 600-1000 лет Ступившие на Путь Посвящения 1500-2000 лет Луиза заглянула в другую книгу, чтобы узнать, как давно Лист умер. Тамговорилось, что он умер в Байрейте в 1886 году. Шестьдесят семь лет назад.Значит, по мистеру Уиллису, он должен был быть неквалифицированным рабочим,чтобы так скоро возвратиться. Но это не укладывалось ни в какие рамки. Сдругой стороны, она была не очень-то высокого мнения о методах классификацииавтора. Согласно ему, землевладельцы едва ли не лучше всех на земле. Красныекуртки, прощальные кубки и кровавое, садистское убийство лисы. Нет, подумалаона, это несправедливо. Она с удовольствием поймала себя на том, чтоначинает не доверять мистеру Уиллису. Дальше в книге она обнаружила список наиболее известных случаевперевоплощения. Эпиктет, узнала она, вернулся на землю как Ральф УолдоЭмерсон. Цицерон - как Гладстон, Альфред Великий - как королева Виктория,Вильгельм Завоеватель - как лорд Китченер. Ашока Вардана, король Индии в 272году до нашей эры, перевоплотился в полковника Генри Стила Олкотта,высокочтимого американского юриста. Пифагор вернулся как магистр Кут Хооми -это он основал Теософское общество с г-жой Блаватской и полковником Г. С.Олкоттом (высокочтимый американский юрист, он же Ашока Вардана, корольИндии). Там не говорилось, кем была г-жа Блаватская. А вот "Теодор Рузвельт,- сообщалось дальше, - в ряде перевоплощений играл значительную роль вкачестве лидера... От него пошла королевская линия древней Халдеи; Эго,которого мы знаем как Цезаря, ставший затем правителем Персии, назначил егогубернатором Халдеи... Рузвельт и Цезарь неоднократно были вместе каквоенные и административные руководители; одно время, много тысяч лет назад,они были мужем и женой..." Луиза все поняла. Мистер Ф. Милтон Уиллис - обыкновенный гадальщик. Егодогматические утверждения весьма сомнительны. Может, он и на правильномпути, но его высказывания - особенно первое, насчет животных - нелепы. Онанадеялась, что скоро собьет с толку все Теософское общество доказательствомтого, что человек и вправду может перевоплотиться в низшее животное. И вовсене обязательно быть неквалифицированным рабочим, чтобы возвратиться на землючерез сто лет. Теперь она обратилась к биографии Листа. Ее муж как раз вернулся изсада. - Чем это ты тут занимаешься? - спросил он. - Да так... кое-что уточняю. Послушай, мой дорогой, ты знал, что ТеодорРузвельт был когда-то женой Цезаря? - Луиза, - сказал он, - послушай, не пора ли нам прекратить все этиглупости? Мне бы не хотелось видеть, как ты строишь из себя дуру. Дай-ка мнеэтого чертова кота, я сам отнесу его в полицию. Луиза, похоже, не слышала его. Раскрыв рот, она с изумлением смотрелана портрет Листа в книге, которая лежала у рее на коленях. - Господи помилуй! - вскричала она. - Эдвард, смотри! - Что там еще? - Смотри! У него на лице бородавки! А я ведь о них совсем забыла! Унего на лице были бородавки, и об этом все знали. Даже его студентыотращивали на своих лицах пучки волос в тех же местах, чтобы быть похожимина него. - А какое отношение это имеет к коту? - Никакого. То есть студенты не имеют. А вот бородавки имеют. - О Господи! - воскликнул Эдвард. - О Господи, всемогущий Боже. - У кота тоже есть бородавки! Смотри, сейчас я тебе покажу. Она посадила кота себе на колени и принялась рассматривать его морду. - Вот! Вот одна! Вот еще одна! Погоди минутку! Я уверена, что они унего в тех же местах! Где портрет? Это был известный портрет композитора в преклонном возрасте - красивоекрупное лицо, обрамленное ворохом длинных седых волос, закрывавших уши иполовину шеи. На лице была добросовестно воспроизведена каждая большаябородавка, а всего их было пять. - На портрете одна бородавка как раз над правой бровью. - Луизапощупала правое надбровие кота. - Да! Она там! В том же самом месте! Адругая - слева, выше носа. И эта тут же! А еще одна - под ней, на щеке. Адве - довольно близко друг от друга, под подбородком справа. Эдвард! Эдвард!Посмотри же! Это те же самые бородавки. - Это ничего не доказывает. Она посмотрела на мужа, который стоял посреди комнаты в своем зеленомсвитере и брюках цвета хаки. Он все еще обильно потел. - Ты боишься. Правда, Эдвард? Боишься потерять свое драгоценноедостоинство и показаться смешным. - Просто я не желаю впадать из-за всего этого в истерику, вот и все. Луиза взяла книгу и продолжила чтение. - Вот что любопытно, - сказала она. - Здесь говорится, что Лист любилвсе сочинения Шопена, кроме одного - скерцо си минор. Кажется, он эту вещьтерпеть не мог. Он называл ее "скерцо гувернантки" и говорил, что она должнабыть адресована только гувернанткам. - Ну и что с того? - Эдвард, послушай. Поскольку ты продолжаешь стоять на своем, я вот какпоступлю. Сыграю-ка я прямо сейчас это скерцо, а ты можешь оставаться здесь,и мы посмотрим, что будет. - А потом, может, ты снизойдешь до того, чтобы приготовить нам ужин? Луиза поднялась и взяла с полки зеленый альбом с произведениями Шопена. - Вот здесь. Ну да, я помню его. Это скерцо и правда ужасное. Теперьслушай. Нет, лучше смотри. Смотри, как он будет себя вести. Она поставила ноты на рояль и села. Муж остался стоять. Он держал рукив карманах, а сигарету во рту и, сам того не желая, смотрел на кота, которыйдремал на диване. Едва Луиза начала играть, как эффект оказался потрясающим.Кот подскочил точно ужаленный, с минуту стоял недвижимо, навострив уши идрожа всем телом. Затем забеспокоился и стал ходить туда-сюда по дивану.Наконец, он спрыгнул на пол и, высоко задрав нос и хвост, величественновышел из комнаты. - Ну что! - возликовала Луиза, поднимаясь со стула и выбегая за котом.- Это же все доказывает! Разве не так? Она принесла кота и снова положила на диван. Лицо ее горело отвозбуждения, она стиснула пальцы так сильно, что они побелели, а узелок унее на голове распустился, и волосы с одной стороны рассыпались. - Ну так как, Эдвард? Что ты думаешь? - спросила она, нервно смеясь. - Должен сказать, довольно забавно. - Забавно! Мой дорогой Эдвард, это нечто удивительное! О господи! -вскричала она, снова беря кота на руки и прижимая его к груди. - Разве незамечательно думать о том, что у нас в доме живет Ференц Лист? - Послушай, Луиза. Не впадай в истерику. - Ничего не могу с собой поделать, не могу. А представь только, что онвсегда будет жить с нами! - Прости, что ты сказала? - О Эдвард! Я так волнуюсь... А знаешь... Всем музыкантам на светенаверняка захочется встретиться с ним и порасспрашивать его о людях, которыхон знал, - о Бетховене, Шопене, Шуберте... - Он ведь не умеет говорить, - сказал муж. - Что ж... это так. Но они все равно захотят с ним встретиться, чтобыпросто посмотреть на него, потрогать и сыграть ему свои произведения,современную музыку, которую он никогда не слышал. - Он не настолько велик. Будь он Бахом или Бетховеном... - Не прерывай меня, Эдвард, прошу тебя. Вот что я собираюсь сделать.Извещу всех наиболее значительных из ныне живущих композиторов во всехстранах. Это мой долг. Я им скажу, что у меня Лист, и приглашу их повидатьего. И знаешь что? Они полетят сюда со всех уголков земли! - Чтобы посмотреть на серого кота? - Дорогой мой, какая разница? Это ведь он! Кому какое дело, как онвыглядит. О Эдвард, это же феноменально! - Тебя примут за сумасшедшую. - Посмотрим. Она держала кота на руках. Ласково поглаживая его, она посматривала намужа, - он стоял у французского окна и смотрел в сад. Наступал вечер. Газониз зеленого медленно превращался в черный, а вдали был виден дым от костра,поднимающийся белой струйкой. - Нет, - сказал он, оборачиваясь. - Я этого не потерплю. Только не вмоем доме. Нас обоих примут за круглых дураков. - Эдвард, что ты хочешь этим сказать? - Только то, что уже сказал. И слушать не хочу о том, чтобы тыпривлекала внимание к такой глупости. Просто тебе попался дрессированныйкот. Ну и хорошо. Оставь его у себя, если он тебе нравится. Я не возражаю.Но мне бы не хотелось, чтобы ты заходила дальше. Ты понимаешь меня, Луиза? - Дальше чего? - Я не хочу больше слушать твою глупую болтовню. Ты ведешь себя каксумасшедшая. Луиза медленно положила кота на диван. Потом разогнулась и шагнулавперед. - Черт тебя побери, Эдвард! - крикнула она, топнув ногой. - Впервые внашей жизни случилось нечто необычное, и ты уходишь в сторону только потому,что кто-то может над тобой посмеяться! Так ведь? Ты ведь не станешь этогоотрицать? - Луиза, - сказал Эдвард. - Хватит. Возьми себя в руки и прекратинемедленно. Он подошел к столику и вынул сигарету из пачки, потом прикурил ее отсвоей огромной зажигалки. Его жена смотрела на него, и тут слезы поползли унее из глаз, и два блестящих ручейка побежали по напудренным щекам. - В последнее время у нас было слишком много подобных сцен, Луиза, -сказал он. - Нет-нет, не прерывай. Выслушай меня... Вполне допускаю, что утебя, возможно, сейчас не самая лучшая пора в жизни и что... - О господи! Да ты просто идиот! Самоуверенный идиот! Неужели ты непонимаешь, что это что-то другое, что это... что-то чудесное? Неужели тыэтого не понимаешь? Он подошел к ней и крепко взял ее за плечи. Во рту он держал только чтозакуренную сигарету. На его коже, там, где пот высох, она увидела пятна. - Послушай, - сказал он. - Я голоден. Я отказался от гольфа и целыйдень работал в саду, я устал, голоден и хочу ужинать. Да и ты тоже. Иди жетеперь на кухню и приготовь нам что-нибудь поесть. Луиза отступила на шаг и закрыла рот обеими руками. - Боже мой! - вскричала она. - Я совсем упустила из виду. Он же, должнобыть, умирает с голоду. Кроме молока, я ему вообще ничего не давала с техпор, как он появился. - Кому? - Ему, конечно. Сейчас же пойду и приготовлю что-нибудь особенное. Какбы я хотела знать, какие блюда были у него самые любимые. Что, ты думаешь,ему больше понравится, Эдвард? - Черт тебя возьми, Луиза! - Послушай-ка, Эдвард, прошу тебя. Я буду поступать так, как сама сочтунужным. Оставайся здесь, - сказала она коту и, наклонившись, легко коснуласьего пальцами. - Я скоро вернусь. Луиза вошла в кухню и остановилась на минуту, раздумывая, какое быособое блюдо приготовить. Может, суфле? Вкусное суфле с сыром. Да, это будетнечто особое. Эдвард, правда, не очень-то любит суфле, но тут уж ничего неподелаешь. Поварихой она была неважной и никогда не могла поручиться, что суфле унее получится, однако на сей раз она постаралась и долго ждала, пока плитараскалится до нужной температуры. Пока суфле запекалось и Луиза рыскалаповсюду, что бы такое подать к нему, ей пришло в голову, что Лист, наверное,никогда в жизни не пробовал ни авокадо, ни грейпфрут, и поэтому решилапредложить ему и то, и другое сразу, приготовив фруктовый салат. Любопытнобудет понаблюдать за его реакцией. Правда, любопытно. Когда все было готово, она поставила еду на поднос и понесла вгостиную. В тот самый момент, когда она входила в комнату, муж как развозвращался из сада через французское окно. - Вот и его ужин, - сказала Луиза, ставя поднос на столик иоборачиваясь к дивану. - Но где же он? Эдвард закрыл за собой дверь в сад и подошел к столику, чтобы закуритьсигарету. - Эдвард, где он? - Кто? - Ты знаешь кто. - Ах да. Ну конечно же. Что ж, я скажу тебе. Он нагнулся, чтобы прикурить сигарету, и обхватил ладонями своюогромную зажигалку. Подняв глаза, он увидел, что Луиза смотрит на него - наего башмаки и брюки, мокрые оттого, что он шел по мокрой траве. - Я выходил посмотреть, как горит костер, - сказал Эдвард. И принялсярассматривать свои руки. - Прекрасно горит, - продолжал он. - Думаю, до утране погаснет. Однако под ее взглядом он чувствовал себя неловко. - А в чем дело? - спросил он, опустив руку с зажигалкой. И только теперь увидел длинную царапину, которая тянулась по диагоналипо тыльной стороне руки, от костяшек к запястью. - Эдвард! - Да, - сказал он. - Я знаю. Эта все куманика. Весь исцарапался.Постой-ка, Луиза... - Эдвард! - Ради бога, сядь и успокойся. Не из-за чего так расстраиваться, Луиза!Сядь же, Луиза!

СВИНЬЯ

Однажды в городе Нью-Йорке на свет появилось прекрасное дитя, исчастливые родители назвали его Лексингтоном. Едва только мать возвратилась домой из больницы с Лексингтоном наруках, как сказала своему мужу: - Дорогой, теперь ты должен свести меня в самый роскошный ресторан,чтобы мы отметили рождение нашего сына и наследника. Муж нежно обнял ее и сказал, что женщина, которая смогла произвести насвет такого прекрасного ребенка, как Лексингтон, заслуживает того, чтобыпойти абсолютно куда угодно. Но достаточно ли она уже окрепла, спросил он,чтобы по ночам бегать по городу? - Нет, - ответила она, - еще нет. Но разве, черт побери, это имеетзначение? И в тот же вечер они оба вырядились по последней моде и, оставивмаленького Лексингтона на попечение опытной сиделки, которая стоила двадцатьдолларов в день и была шотландкой в придачу, отправились в самый изысканныйи дорогой ресторан в городе. Там каждый из них съел по огромному омару, онираспили бутылку шампанского на двоих, а после этого пошли в ночной клуб, гдевыпили еще одну бутылку шампанского и, держась за руки, просидели несколькочасов, обсуждая все индивидуальные физические достоинства своего любимого,только что родившегося сына и восхищаясь им. В свой дом в манхэттенском Ист-Сайде они вернулись часа в два ночи. Мужрасплатился с таксистом и стал рыться в карманах в поисках ключей отпарадной двери. Спустя какое-то время он объявил, что, должно быть, оставилключи в кармане другого костюма, и предложил позвонить в звонок, чтобысиделка сошла вниз и впустила их. По словам мужа, сиделка, которой платятдвадцать долларов в день, не должна удивляться тому, что периодически еевытаскивают из постели по ночам. И они позвонили в звонок. Подождали. Дверь не открывали. Они позвонилиснова, и звонок на этот раз звенел дольше и громче. Они подождали ещеминуту. Потом отошли на мостовую и выкрикнули фамилию сиделки (Макпоттл) вее окно на третьем этаже, но по-прежнему без ответа. В доме было темно итихо. Жену начали одолевать дурные предчувствия. Ребенок заточен в доме,сказала она про себя. И он там один с Макпоттл. А кто такая эта Макпоттл?Они с ней знакомы всего-то два дня. У нее тонкие губы, маленькие,неодобрительно глядящие глазки и накрахмаленная грудь, и совершенноочевидно, что она имеет обыкновение слишком крепко спать. Если она не слышитдверного звонка, то как же она услышит, как плачет ребенок? А может, в этусамую секунду бедняжка проглатывает свой язык или задыхается в подушке. - Он не спит на подушке, - сказал муж. - На этот счет не беспокойся. Нов дом я тебя доставлю... Он чувствовал себя весьма возвышенно после шампанского. Нагнувшись, онразвязал шнурки на одном из своих черных лакированных ботинок и снял его.После чего, взяв ботинок за носок, с силой швырнул его в окно столовой напервом этаже. - Вот так-то, - ухмыляясь, проговорил он. - Это мы вычтем из жалованьяМакпоттл. Он подошел к окну, осторожно засунул руку в разбитое стекло и отодвинулзадвижку. Потом открыл окно. - Сначала я подниму тебя, моя маленькая мамочка, - сказал он и,обхватив жену за пояс, поднял ее с земли. В результате ее накрашенные губыоказались на одном уровне с его губами, и к тому же очень близко от них,поэтому он начал целовать ее. Из опыта он знал, что женщины очень любят,когда их целуют в такой позе - тело крепко обхвачено и ноги висят в воздухе,- поэтому он целовал ее довольно продолжительное время, а она болтала ногамии производила горлом громкие звуки, точно задыхалась. Наконец муж принялсяосторожно запихивать жену в открытое окно столовой. В этот моментполицейская патрульная машина, обнюхивавшая улицу, неслышно двигалась в ихсторону. Она остановилась ярдах в тридцати от них, из нее выскочили троеполицейских ирландского происхождения и, размахивая револьверами, побежали внаправлении мужа и жены. - Руки вверх! - кричали полицейские. - Руки вверх! Однако муж никак не мог подчиниться этому требованию, не отпустивпредварительно свою жену, а сделай он это, она бы либо упала на землю, либоосталась болтаться наполовину в доме, наполовину вне его, а это ужаснонеудобная поза для женщины, поэтому муж продолжал галантно подталкивать еевверх и запихивать в окно. Полицейские, уже получившие ранее медали заубийство грабителей, немедленно открыли огонь и, несмотря на то, что онипродолжали бежать, а жена, о которой здесь рассказывается, представляла дляних поистине крошечную мишень, сумели произвести несколько прямых попаданийв мужа и жену - вполне достаточных, впрочем, чтобы два выстрела оказалисьроковыми. Таким образом маленький Лексингтон, которому не исполнилось еще идвенадцати дней, стал сиротой. Известие об убийстве, за которое трое полицейских впоследствии былиупомянуты в списке отличившихся, газетчики довели до сведения всехродственников почившей пары, и на следующее утро самые близкие из этихродственников, а также сотрудники похоронного бюро, три юриста и священниксели в несколько такси и направились к дому с разбитым окном. Они собралисьв гостиной - мужчины и женщины - и расселись кружком на диванах и креслах,покуривая, потягивая херес и размышляя вслух, что же теперь делать с этимребенком, с сиротой Лексингтоном. Скоро выяснилось, что никто из родственников особенно и не жаждет братьна себя ответственность за ребенка, и споры и дискуссии продолжались целыйдень. Все выражали огромное, почти неукротимое желание присматривать за ними делали бы это с величайшим удовольствием, кабы не то обстоятельство, чтоквартирка у них слишком мала, или что у них уже есть один ребенок и ониникак не могут позволить себе еще одного, или же не знают, что делать сбедняжкой, когда летом уедут за границу, или что им уже немало лет, а этокрайне несправедливо по отношению к мальчику, когда он подрастет, и такдалее, и тому подобное. Все они, разумеется, помнили, что отецноворожденного был в солидных долгах, дом заложен, и на ребенка совсем неостается денег. Было шесть вечера, а они все еще спорили как ненормальные, когданеожиданно, в самый разгар спора, старая тетушка покойного отца (ее звалиГлосспан) примчалась из Вирджинии и, даже не сняв шляпу и пальто, не присевдаже, игнорируя предложения выпить мартини, виски или хереса, твердо заявиласобравшимся родственникам, что отныне она намерена единолично заботиться омаленьком. Более того, сказала она, она возлагает на себя полную финансовуюответственность по всем расходам, включая образование, и теперь все могутотправляться по домам успокаивать свою совесть. Сказав это, тетушка живоподнялась в детскую, выхватила Лексингтона из люльки и умчалась, крепкосжимая ребенка в объятиях, тогда как родственники продолжали себе сидеть,глазеть, улыбаться и выражать всем своим видом облегчение, а Макпоттл,сиделка, застыла у подножия лестницы, поджав губы и сложив руки нанакрахмаленной груди, и при этом неодобрительно взирала на происходящее. Таким образом младенец Лексингтон покинул город Нью-Йорк, когда емубыло тринадцать дней, и поехал на юг, чтобы жить в штате Вирджиния со своейдвоюродной бабушкой Глосспан. Бабушке Глосспан было почти семьдесят лет, когда она стала опекуншейЛексингтона, но посмотришь на нее - и ни за что об этом не догадаешься.Можно было бы подумать, что лет ей вдвое меньше. У нее было маленькое,морщинистое, но все еще вполне красивое лицо и пара симпатичных карих глаз,которые, сверкая, глядели на окружающих самым милейшим образом. Еще она быластарой девой, хотя и этого никогда не подумаешь, ибо ничего того, чтоотличает старых дев, в натуре Глосспан не было. Она никогда не бывалажелчна, мрачна или раздражительна; у нее не было усов, и она ничуть незавидовала другим людям, что уже само по себе нечто такое, что редко можносказать и о старой деве, и о девственнице, хотя, конечно же, точно неизвестно, можно ли ее оценивать и по тому, и по другому счету. Между тем это была эксцентричная старушка, тут сомнений нет. Последниетридцать лет она жила странной обособленной жизнью в полном одиночестве вкрохотном домике высоко на склонах Голубого хребта, в нескольких милях отближайшей деревни. У нее было пять акров пастбищной земли, участок длявыращивания овощей, сад с цветами, три коровы, дюжина кур и отличныйпетушок. А теперь у нее появился еще и Лексингтон. Она была строгой вегетарианкой и считала, что употребление в пищу мясаживотных не только вредно для здоровья и само по себе отвратительно, но иужасно жестоко. Она питалась превосходными чистыми продуктами, такими какмолоко, масло, яйца, сыр, овощи, орехи, травы и фрукты, радовалась, будучиуверенной в том, что ради нее не будет убито ни одно живое существо, дажекреветка. Однажды, когда от запора в расцвете сил скончалась ее коричневаякурица, бабушка Глосспан так огорчилась, что едва не отказалась вообще естьяйца. О малых детях она практически ничего не знала, но это ничуть ее небеспокоило. На нью-йоркской железнодорожной станции, дожидаясь поезда,который должен был отвезти ее и Лексингтона в Вирджинию, она купила шестьдетских рожков, две дюжины пеленок, коробку английских булавок, пакет молокав дорогу и книжку в бумажном переплете под названием "Уход за детьми". Чтоеще нужно? И когда поезд тронулся, она накормила ребенка молоком, как могла,сменила пеленки и положила его на сиденье, чтобы он уснул. Потом от корки докорки прочитала "Уход за детьми". - Какие тут проблемы? - сказала она, выбрасывая книгу в окно. - Нет тутникаких проблем. Да их и не было, как это ни странно. Когда они приехали в ее домик, всепошло гладко, да иначе и быть не могло. Маленький Лексингтон пил молоко исрыгивал, он кричал и спал, как и должен спать хороший ребенок, а бабушкаГлосспан светилась от радости всякий раз, когда глядела на него, и целымиднями осыпала его поцелуями. К шести годам юный Лексингтон превратился в прекрасного мальчика сдлинными золотистыми волосами и темно-голубыми глазами цвета васильков. Онбыл смышлен и полон бодрости и уже учился помогать своей старой бабушкеделать всякие разные вещи по хозяйству: приносил яйца из курятника, крутилручку маслобойки, копал картошку в огороде и собирал травы на склоне горы.Скоро, говорила про себя бабушка Глосспан, ей нужно будет задуматься и о егообразовании. Однако мысль о том, чтобы отправить его в школу, была для нееневыносима. Она так его полюбила, что не вынесла бы расставания с ним ни накакое время. В долине, правда, была деревенская школа, но на вид она былаужасна, и, отправь она его туда, там в первый же день Лексингтона заставятесть мясо. - Знаешь что, дорогой? - обратилась она к нему однажды, когда он сиделна высоком стуле на кухне и смотрел, как она делает сыр. - Не понимаю,почему бы мне самой не давать тебе уроки? Мальчик посмотрел на нее своими большими голубыми глазами и очень милои доверчиво ей улыбнулся. - Это было бы замечательно, - сказал он. - А начну я с того, что научу тебя готовить. - Думаю, мне это будет интересно, бабушка Глосспан. - Понравится это или нет, а учиться тебе придется много, - сказала она.- Нам, вегетарианцам, почти не из чего выбирать по сравнению с другимилюдьми, и потому мы должны научиться вдвойне грамотнее готовить пищу,которую употребляем. - Бабушка Глосспан, - сказал мальчик, - а что едят другие люди такого,чего мы не едим? - Животных, - ответила она, с отвращением вскинув голову. - Живых животных? - Нет, - сказала она. - Мертвых. Какое-то время мальчик обдумывал услышанное. - То есть они едят их, когда те умирают, вместо того чтобы хоронить? - Они не ждут, когда те умрут, моя радость. Они их убивают. - А как они их убивают, бабушка Глосспан? - Обычно перерезают горло ножом. - Это о каких животных ты говоришь? - В основном о коровах и свиньях, а также об овцах. - Коровы! - вскричал мальчик. - Вроде Розы, Снежинки и Белки? - Именно так, мой дорогой. - Но как же их едят, бабушка Глосспан? - Их режут на куски, а куски готовят. Больше всего им нравится, когдамясо красное и ближе к костям. Они очень любят есть мясо коровы кусками,чтобы кровь сочилась из него. - И свиней тоже? - Они обожают свиней. - Кровавое мясо свиньи кусками, - проговорил мальчик. - Подуматьтолько. А что они еще едят, бабушка Глосспан? - Кур. - Кур? - Притом миллионами. - С перьями и всем остальным? - Нет, дорогой, перья они не едят. А теперь сбегай-ка в огород ипринеси бабушке Глосспан пучок лука, хорошо, дорогой? Вскоре после этого начались уроки. Они состояли из пяти предметов:чтение, письмо, география, арифметика и приготовление пищи; и последнийдолгое время оставался самым любимым предметом как учителя, так и ученика.Очень скоро выяснилось, что юный Лексингтон обладает поистине замечательнымталантом. Он был прирожденным поваром. Он был проворен и спор. Сосковородками обращался, как жонглер. Картофелину он разрезал на двадцатьтонких, как бумага, долек быстрее, чем его бабушка чистила ее. Он обладалисключительно тонким вкусом и мог, отведав крепкого лукового супа, тотчасопределить присутствие в нем одного-единственного листика шалфея. Все это втаком маленьком мальчике чуточку удивляло бабушку Глосспан, и, сказать поправде, она не знала, что и думать. И все же она гордилась им, как водится,и предсказывала ребенку блестящее будущее. - Мне радостно осознавать, - говорила она, - что у меня есть такойзамечательный молодой человек, который будет присматривать за мной, когда ясовсем состарюсь. И года через два она навсегда оставила кухню, вверив Лексингтонупопечительство над всем домашним хозяйством. Мальчику к тому времениисполнилось десять лет, а бабушке Глосспан - почти восемьдесят. Предоставленный на кухне самому себе, Лексингтон тотчас же принялсяэкспериментировать с блюдами собственного изобретения. Те, что он любилраньше, более не интересовали его. У него появился неодолимый импульстворить. В голове роились сотни свежих идей. - Начну-ка я с того, - сказал он, - что изобрету каштановое суфле. Он приготовил его и в тот же вечер подал к столу. Суфле быловосхитительно. - Ты гений! - воскликнула бабушка Глосспан, вскакивая со стула и целуяего в обе щеки. - Ты войдешь в историю! Теперь дня не проходило, чтобы на столе не появлялось какое-нибудьновое усладительное творение. Тут был и суп из бразильских орехов, и котлетыиз мамалыги, и овощное рагу, и омлет из одуванчиков, и оладьи из сливочногосыра, и голубцы, и компот из полевых трав, и лук-шалот a la bonne femme, ипикантный свекольный мусс, и чернослив по-строгановски, и гренки с сыром, иопрокинутая репа, и горячий торт из иголок хвои, и много других прекрасныхкомпозиций. Никогда в жизни, заявила бабушка Глосспан, не пробовала онаподобной пищи, и по утрам, когда до завтрака было еще далеко, она выходилана крылечко, усаживалась в кресло-качалку и размышляла о предстоящейтрапезе, облизывая морщинистые губы и вдыхая ароматы, доносившиеся черезкухонное окно. - Что ты сегодня готовишь, мальчик? - громко спрашивала она. - Попробуй отгадать, бабушка Глосспан. - По запаху это вроде как козлобородниковые оладьи, - отвечала она,усиленно принюхиваясь. Тогда десятилетний мальчуган выходил из кухни с торжествующей улыбкойна лице, неся в руках большую дымящуюся кастрюлю поистине божественногокомпота, приготовленного исключительно из пастернака и лечебных трав. - Знаешь, что ты должен, - сказала ему бабушка, с жадностью поглощаякомпот. - Ты должен сейчас же взять бумагу и перо и написать повареннуюкнигу. Он смотрел на нее, медленно пережевывая пастернак. - А почему бы и нет? - спросила она. - Я научила тебя писать, я научилатебя готовить, и тебе остается соединить то и другое. Ты напишешь повареннуюкнигу, мой дорогой, и прославишься на весь мир. - Что ж, - ответил он. - Так и будет. И в тот же день Лексингтон начал писать первую страницу этогомонументального труда, которому суждено было завладеть его помыслами доконца жизни. Он назвал свой труд "Ешьте хорошую и здоровую пищу". Через семь лет, когда ему исполнилось семнадцать, он записал большедевяти тысяч различных рецептов, притом все они были оригинальные и вкусные. Но неожиданно его труды были прерваны трагической смертью бабушкиГлосспан. Ночью ее сразил жестокий приступ, и Лексингтон, примчавшийся вспальню, чтобы посмотреть, из-за чего шум, застал ее лежащей в кровати. Онакричала, изрыгала проклятия и корчилась самым немыслимым образом. Страшнобыло смотреть на нее, и взволнованный юноша прыгал вокруг нее в пижаме,ломая руки, и не знал, что и делать. Наконец, чтобы остудить ее жар, онпринес ведро воды из пруда, возле которого паслись коровы, и вылил ей наголову, но это лишь усугубило приступ, и не прошло и часа, как стараяженщина угасла. - Это очень скверно, очень, - проговорил бедный мальчик, ущипнувтетушку несколько раз, чтобы убедиться, что она умерла. - И как неожиданно!Как быстро и неожиданно! Всего лишь несколько часов назад она была вотличном настроении. Она даже трижды отведала мое самое последнее творение,грибы с пряностями, и сказала, что они очень сочные! Горько поплакав несколько минут, ибо он очень любил свою бабушку, онвсе-таки взял себя в руки, вынес ее тело из дома и похоронил за коровником. На следующий день, приводя в порядок ее вещи, Лексингтон наткнулся наконверт, который был надписан почерком бабушки Глосспан и адресован ему. Онвскрыл конверт, вынул две пятидесятидолларовые бумажки и письмо. "Дорогой мальчик, - говорилось в письме, - я знаю, ты еще никогда неспускался с горы с того времени, как тебе было тринадцать дней от роду, но,как только я умру, ты должен надеть пару башмаков, чистую рубашку, пойти вдеревню и найти доктора. Попроси его дать тебе свидетельство о смерти,которое доказывает, что я умерла. Потом отнеси это свидетельство моемуадвокату, человеку, которого зовут мистер Самьюэл Цукерман. Он живет вНью-Йорке, и у него есть копия моего завещания. Мистер Цукерман все устроит.В этом конверте деньги, чтобы заплатить доктору за свидетельство и оплатитьстоимость твоей поездки в Нью-Йорк. Мистер Цукерман даст тебе еще денег,когда ты туда приедешь, и я искренне желаю, чтобы ты употребил их насовершенствование своих изысканий в кулинарии и вегетарианских вопросах ипродолжал работать над этой твоей великой книгой, покуда не убедишься, чтоона во всех отношениях доведена до совершенства. Любящая тебя бабушка Глосспан". Лексингтон, который всегда все делал так, как велела ему бабушка,спрятал деньги в карман, надел пару башмаков и чистую рубашку и спустился сгоры в деревню, где жил доктор. - Старуха Глосспан? - изумился доктор. - Боже мой, она что же - умерла? - Конечно умерла, - ответил юноша. - Если вы сходите со мной, я выкопаюее, и вы сами сможете в этом убедиться. - И глубоко вы ее закопали? - спросил доктор. - Думаю, футов на шесть-семь. - И давно? - Да часов восемь назад. - Значит, точно умерла, - объявил доктор. - Вот свидетельство. Затем наш герой отправился в город Нью-Йорк, чтобы разыскать мистераСамьюэла Цукермана. Путешествовал он пешком, спал под заборами, питалсяягодами и лекарственными травами, и на то, чтобы добраться до этогогромадного города, у него ушло шестнадцать дней. - Какое сказочное место! - воскликнул Лексингтон, остановившись на углуПятьдесят седьмой улицы и Пятой авеню и оглядываясь вокруг. - Нигде нет никоров, ни цыплят, и ни одна из женщин нисколько не похожа на бабушкуГлосспан. Что же до мистера Самьюэла Цукермана, то таких Лексингтон вообщеникогда не видывал. Это был маленький, рыхлый человечек с лиловато-синей челюстью иогромным красным носом, и, когда он улыбался, в разных точках его рта самымчудесным образом сверкало золото. Приняв Лексингтона в своем роскошномкабинете, он горячо пожал ему руку и поздравил со смертью бабушки. - Полагаю, вы знали, что ваша любимая, дорогая опекунша обладалазначительным состоянием? - спросил он. - Вы имеете в виду коров и цыплят? - Я имею в виду полмиллиона зелененьких. - Сколько? - Полмиллиона долларов, мой мальчик. И все это она оставила вам. Мистер Цукерман откинулся в кресле и стиснул руки, положив их на своерыхлое брюшко. При этом он принялся незаметно просовывать свой правыйуказательный палец за жилетку и под рубашку, намереваясь почесать кожу околопупка - любимое его упражнение, доставляющее особое удовольствие. - Разумеется, мне придется удержать пятьдесят процентов за мои услуги,- сказал он, - но тем не менее у вас останется двести пятьдесят кусков. - Я богат! - вскричал Лексингтон. - Это прекрасно! Когда я могуполучить деньги? - Хм, - пробормотал мистер Цукерман, - да вам везет. К счастью, я ввесьма сердечных отн