 |
|
ЧЕРНОВИКИ И ПОДСТРОЧНИКИ ПЕТЕРБУРГСКОГО ТЕКСТА
Петербург – открытый город. Эта устойчивая характеристика городского ландшафта воспринимается вполне законной частью культурного опыта, который был унаследован Российской столицей от имперского Рима.
Укорененному в общем сознании представлению о Петербурге как городе европейском не могли (и уже не могут) повредить подчеркнуто отрицательные или испуганно-анекдотические оценки самих европейцев. В системе национальных «установок на восприятие» одиноким и скромным остается голос отечественного «эксперта» – поэта В. Романовского:
Кто воспоет тебя достойно,
О град Великого Петра,
Великолепный, дивно-стройный,
Восточных вымыслов игра!
«Восточных вымыслов игра…» отстаивает для «Северной Пальмиры» права на особенность национальной судьбы, однако при непременном условии сохранения формата «европейского мышления».
Символом «открытости» Новой России стала емкая пушкинская формула «все флаги в гости будут к нам…» – их актуальное присутствие становится обязательной приметой Невского пейзажа.
Чьи корабли на рейде отдыхали, –
А воды, не струясь, под ними отражали
Все флаги пестрые в Неве…
– будет писать А. Фет в стихотворном «Ответе Тургеневу» (1856). Реминисценции пушкинского образа составляют вполне устойчивую традицию в русской литературе, реальное начало которой – в наследии поэтов XVIII столетия:
…А ныне там, где скромно крались
Рыбачьи челны близ брегов,
С бесценным бременем помчались
Отважны сонмища судов.
Ермий, сей купли вождь, со славой
Развешивая легкий флаг,
Меж полюсами на зыбях
Летит с гордыней величавой,
Летит то с севера на юг,
То с запада в восточный круг…
Семен Бобров. Торжественный день столетия
от основания града Св. Петра майя 16 дня 1803.
Хорошо известно, что первый торговый корабль под иностранным флагом появился в будущей столице летом 1703 – в год ее основания.
Для Пушкина положение Петербурга как культурного и торгового перекрестка определялось принципами географического детерминизма:
Природой здесь нам суждено
В Европу прорубить окно…
Не менее актуальными при выборе места для будущего «столичного града» представляются критерии исторического ретроспективизма.
«Невская першпектива» как часть Нептунова трезубца и приоритетный центр застройки была проложена от Адмиралтейской верфи в сторону Александро-Невской лавры – к месту, которое мыслилось основателем города как «исторический топос» битвы легендарного русского князя со шведами. Символическое замещение устья Ижоры и р. Черной (Монастырки) как пространственная «ошибка» могла быть сознательно предопределена «замыслом» русского царя.
Металандшафт – это установка на восприятие «горнего» измерения города. Таков взгляд на Москву с высоты колокольни Ивана Великого – высоты птичьего полета, обозначающей идеальные координаты пространства.
Петербургская «вертикаль» истории предлагала рассмотрение пространства Мирового города в «относительной одновременности» новых и прежних смыслов. Значимые для визуального восприятия градостроительные доминанты, выделявшиеся на фоне рядовой застройки Московской стороны, – шпиль Адмиралтейства и купол Троицкого собора – стали символическими детерминантами новой столицы.
Невский проспект актуализировал в сознании современников не пространственные, а хронологические координаты, связывая в ценностный контекст год 1704 и год 1240. Так обозначалось смысловое единство прежнего летописания и новейшей хронологии, когда логика исконной мотивированности находила свое продолжение в акте военной и политической свершенности.
Пространственная контекстуальность города становилась выражением исторического предопределения. Невский проспект возникает как «ось времени», относительно которой формируется в качестве «композиционного целого» полутысячелетний период отечественной истории с его проекцией в будущее. Закладка Новой столицы происходила «перед лицом всей Европы» и имела форму «исторического ответа».
Под этим углом зрения следует рассмотреть некоторые актуальные производные «открытости» Петербурга, наиболее емким выражением которых выступают его толерантность и веротерпимость.
С первого дня своего существования Петербург был многонациональным и многоконфессиональным городом. Экономические приоритеты в значительной степени предопределили тот факт, что Северная столица России формируется как полирелигиозное пространство. «Торговля в Петербурге должна <¼> весьма утвердить свободное отправление религиозных обрядов, которое дозволяется здесь иностранцам»[184], – отметит автор одного из ранних описаний столичного города (первого на шведском языке). В этом же источнике содержится важное указание, что в Петропавловской крепости с момента ее основания «есть <…> немецкая и русская церкви» [185] – первый Петропавловский собор и церковь Св. Анны.
Однако отмеченные факты пространственной соположенности учитывают и столь же очевидную для современника оппозицию противо–поставленности: «немецкая и русская слободы <…> построены на разных островах». Русская слобода стоит под прикрытием крепости, и в ней «живут только русские и финны, но не иностранцы <…> Немецкая слобода совершенно отделена от крепости и от русской слободы рекой Невой…» [186].
Аналогичной (и, можно утверждать, типологически исконной) была планировка большинства русских приграничных торговых центров. Классический в этом отношении – пример средневекового Пскова, в котором все крепостные сооружения были возведены на правом берегу реки Великой, а на противоположном располагались Немецкий и иные торговые дворы. Та же оппозиция «правого» и «левого» отличала положение Ивангорода по отношению к Нарве.
Петербургский взгляд на Европу «из окна» не поддавался однозначной оценке, и «амбивалентность» пушкинской метафоры закономерно породила в отечественной литературе (особенно в фольклорной традиции) множество самых недвусмысленных толкований:
Петра Первого «окошко»
С толстой рамою двойной,
Запад виден там немножко,
А Восток весь за стеной…
Сперанский. Тоска по родине (1860).
Как долго в полусне зевая,
Мы лбом совалися в окно!
Мысль не влетала к нам живая:
От ней хранило нас оно
Своими стеклами двойными!
Александр Яхонтов. Окно в Европу (1863).
Другая сторона «европейского» облика Петербурга – миф его регулярности, к которому неизбежно подключается «внутренний спор» российских столиц. «Москва создана веками, Питер миллионами» (В.И. Даль. Пословицы русского народа), и их взаимная полемика определялась различием мировоззрений и бытовых укладов.
Прямой, как стрела, Невский проспект – символ регулярности и воплощение принципов рационализма, свойственных духу эпохи Просвещения. Петербург – «город фасадов», древняя же столица славилась (по крайней мере в прошлом) не всегда благоустроенными, но зато уютными «московскими двориками». Отличались обе столицы и своим пониманием художественных стилей – так формировались региональные типологические особенности, очевидные не только для специалистов-архитекторов. Если ампир Петербургский – подчеркнуто официозный, выделяющийся на фоне рядовой застройки, то ампир московский – домашний, по-соседски уживающийся с памятниками как более ранних, так и более поздних эпох; московский модерн – «греет» изнутри, петербургский – в лучшем случае «защищает» от внешнего «холода».
Противопоставление Москвы и Петербурга на протяжении трех столетий (теперь, правда, все чаще с иных позиций) считается «хорошим тоном», и количество текстов, отразивших эту взаимную полемику, могло бы составить не одну полноценную хрестоматию. Не акцентируя данной проблематики, позволим привести только один пример.
«В 1887 году я вышла замуж и переехала в Петербург, – вспоминала писательница Лидия Авилова. – Мне нравилось переменить жизнь так, чтобы старая и новая совершенно не походили одна на другую с внешней стороны. На Б. Итальянской, рядом с пассажем, <…> я нашла квартиру в 5 комнат, выкроенную так хитро, что окно гостиной сходилось под острым углом с окном столовой, а окна спальной и смежной комнаты <…> выходили в такие узкие и глубокие колодцы-дворики, что даже в самый яркий, солнечный день в них было темно. Таких домов <…> я в Москве не видала. Это было совершенно ново» [187].
По отношению к московской квартире (где ситуация любого доходного дома, казалось бы, определялась теми же экономическими условиями) вряд ли можно было сказать, что она была «выкроена». Запутанная и «сбивчивая» планировочная ситуация петербургского дома определялась вовсе не удаленностью от парадного центра («чтобы выйти на Невский, надо было только пройти через пассаж или по короткой Михайловской улице»).
Замысленный Петром Великим «Парадный Парадиз» на протяжении всего своего существования соответствовал по преимуществу лишь первой части «исторического определения» (и явно за счет второй). Именно поэтому оборотная сторона планировочной «симметрии» всегда сохраняла в Петербурге ощутимый «национальный акцент».
Во второй половине XVIII века, когда на Невском формируется культурный и торговый центр столицы, на нем почти одновременно оказываются построены и храмы основных христианских конфессий. Град Св. Петра возникает на Невских берегах как столица Христианского мира, и потому закономерно, что его главная «першпектива» мыслится наглядным примером созидания архитектоники христианского единства. Д. Лихачев с полным основанием называл Невский проспектом веротерпимости (более раннее определение Невского как «Rue de tolerance», которое предлагает в своем «Путешествии по России» Дюма, необходимо прокомментировать дополнительно, но чуть позже).
На обширном участке главной городской магистрали – от Полицейского моста на р. Мойке (которая служила естественной границей Петербурга в начале Елизаветинской эпохи) до моста Аничкова на Фонтанке, рядом с которым расположился дворец фаворита императрицы – на протяжении всей второй половины XVIII столетия последовательно выстраиваются (а в XIX веке уже и перестраиваются) храмы всех христианских конфессий.
Вслед за зданием Голландской церкви, занимавшей целый квартал до Б. Конюшенной улицы (современный храм – П.П. Жако, 1831-1835 гг),. квартал следующий традиционно заполняли строения немецкой лютеранской общины (современный собор Св. Петра – А.П. Брюллов, 1833-1838 гг.). Далее, за Екатерининским каналом, располагался католический костел Св. Екатерины (Ж.Б. Вален-Деламот, А. Ринальди; 1763-1783 гг.), одновременно с ним напротив Гостиного двора в память Св. Екатерины строился армяно-григорианский храм (Ю.М. Фельтен; 1771-1780 гг.).
Поставленные «по-соседски» храмы христианских конфессий символизировали экономическую и вероисповедальную открытость Петербурга.
Вместе с тем очень важно обратить внимание на планировочные и градостроительные особенности центра столицы, учитывавшие архетипы, укоренившиеся в национальном сознании задолго до наступления революционной и поворотной петровской эпохи. Все «инославные» христианские храмы выстраиваются «одной линией» на левой стороне Невского проспекта, с правой стороны которого возвышается православный Казанский собор. (В эту оппозицию композиционно включаются евангелическо-лютеранские финская ц. Св. Марии (1803-1805; 1871 гг.) и шведская ц. Св. Екатерины (1780; 1863-1867 гг.) на Большой и Малой Конюшенной улице, с одной стороны, и домовая церковь Александра Невского в Аничковом дворце, с другой).
Отмеченный факт оценочной противоположности воспринимается не просто как утверждение авторитета православия, а выступает характеристикой мировоззренческого порядка.
Петербург – это город «имперского диалога». В «симметрии» Невского проспекта оказались расставлены неслучайные смысловые акценты, так как приоритеты экономического партнерства не могли распространяться на равенство позиций в сфере духовной.
Предложенная типологическая ситуация представляется вполне убедительной до начала 1840-х гг., пока город развивался в пространственных пределах «Пушкинского Петербурга».
Оппозиция «правого» и «левого» может быть уточнена замечаниями Н.В. Гоголя о Невском проспекте как о «всеобщей коммуникации» и «петербургской витрине».
«Солнечная» и «теневая» стороны Невского обозначают не менее актуальную «экономическую оппозицию» по-европейски аристократичного «Пассажа» и разночинно-купеческого Гостиного двора.
Вошедшее «с легкой руки» А. Дюма в Петербургский смысловой обиход определение Невского как «улицы терпимости» почти сразу приобретает дополнительные «недвусмысленные оттенки», отражавшие актуальный фон городских реалий. (Так, А.Ф. Писемский в критическом разборе романа М. Авдеева «Подводный камень» (ключевой темой которого была «свобода проявления чувств») будет говорить о «неотвратимых законах судьбы и природы, по каким солнечная сторона Невского проспекта привлекает вечерних посетителей и посетительниц, а магнит притягивает железо» [188]).
Вместе с тем Петербург остается идеальным пространством, в котором находит специфическое преломление и система образов, и история идей. Металандшафт – в меру своей идеальности – понятие условное. Специфика «большой композиции» полноценно раскрывается лишь в «большом времени», когда невозможно говорить о конвенциональной основе, объединившей реальные усилия архитекторов. Кто сегодня воспринимает водное пространство между Стрелкой Васильевского острова, крепостью и Зимним дворцом как главную площадь столицы морской империи? В городской повседневности мы почти потеряли главную (основную когда-то) точку зрения на город – с поверхности воды, с борта партикулярного судна. (Именно так воспринимал Санкт-Петербург приехавший а Россию в 1839 году маркиз де Кюстин). Однако ускользающие в повседневности значения – не значит ушедшие навсегда.
Если оказаться около полудня на Дворцовой площади, то ровно в 12 часов вас застанет полуденный выстрел с Нарышкинского бастиона крепости, «разбуженные» им, пробьют куранты Зимнего дворца, а затем, немного запоздав, – часы на башне Адмиралтейства. Так – на уровне звуковой рифмовки – восстанавливается историческая система площадей – важная для городской застройки система пространственных ориентиров.
Архитектурные ансамбли Петербурга – одно из зримых, а потому наиболее ярких слагаемых петербургского мифа. Именно поэтому, избегая «буквальных прочтений» городских урочищ, позволительно указать на степень оче–видности отразившейся и запечатленной в них культурной памяти. Именно эту (столь значимую, но не бесспорную) составляющую «ландшафта воображений» прокомментировал когда-то В.Ф. Одоевский: «если этот анекдот был в самом деле, тем лучше; если он кем-либо выдуман, это значит, что он происходил в душе сочинителя; следственно, это происшествие все-таки было, хотя и не случилось…».
В большом времени культуры оппозиции «мыслимого» и «реального» «незаметно» подменяют друг друга, иногда – просто «меняются местами». Отмеченный в докладе пространственный статус «правого» и «левого» при ретроспективном взгляде неизбежно изменяется на противоположный. Однако нелишним будет впомнить, что Санкт-Петербург был задуман своим создателем как город «исключительно першпективный».
Н.В. Гришанин
(Санкт-Петербург)