 |
|
ХУДОЖЕСТВЕННАЯ ЖИЗНЬ СОВРЕМЕННОГО ПЕТЕРБУРГА
Т. С. ЮРЬЕВА
(Санкт-Петербург)
ХУДОЖНИК И ГОРОД
(Некоторые аспекты современного искусства)
В Париже есть музей неполученных посылок. У меня ощущение, что и художник и город забыли получить свою посылку под названием – Современные правила развития культурных отношений…
Бытие упорно в своем самоутверждении. Наша брутально бестолковая культурная жизнь – тому подтверждение. Поражения и победы сам творец может быть и не должен отличать, но в летопись современной петербургской художественной жизни они обязаны быть вписаны.
Для истории Санкт-Петербурга такое явление в искусстве как полистилизм еще с XIX столетия становится важнейшим фактором движения общественной и художественной мысли. Петербургские концепты строятся как преемственность культурных пластов, само разнообразие выбора которых в различные времена зависит от личности творца. Художник определяет художественную жизнь Санкт-Петербурга.
Я не уверена, что сам город отличается толерантностью, безмолвие строений скорее отражает безразличие. Гранитные набережные сковывают не только Неву.
В мифологии Санкт-Петербурга миф о Петре I оказался самым устойчивым. Любовь к великому граду и его основателю – основа пересечений, интерференции художественных процессов начала ХХ и начала ХХI веков. Петербург- Петроград – Ленинград прошлого столетия был загадочен и интересен для мира не менее чем в предшествующие столетия. Город Блока, Ахматовой и Шостаковича внушал душевный трепет и не всегда оптимистического свойства.
Сам процесс эстетизации переживаемых чувств сближает разные поколения. Город, по которому бродили Бенуа, Бакст, Сомов, и Дягилев, сохранился таким же. В том же царстве мистерии площадей и неразгаданных тайн архитектурных ансамблей жило и воображение современных художников.
Петербургская острота чувства, изысканность вкуса, артистичность прикосновения к холсту, глине, бумаге – прикосновение не только в виртуальном, но и реальном смысле – к невской мистической гранитной глыбе, «сопровождающей» Неву – неповторимо в той же степени, как и к эрмитажным шедеврам. Но все эти характеристики, похоже, остались в прошлом.
Художник многое способен предвидеть. Он гипнотизирует реальность, подправляет ее, он иногда способен превратить ее в некую игрушку, с которой что хочет то и делает. Но в последние годы тревожит удивительно пренебрежительное отношение к художественному качеству, похоже, навсегда из искусства выброшены понятия нравственности, ответственности и тому подобное.
Я позволю себе привести высказывание Бойса для демонстрации позиции одного из крупнейшего современного художника Запада. Идентичного примера на российском фоне найти трудно. Бойс предложил рассматривать берлинскую Стену под углом зрения, который учитывает лишь пропорции этого сооружения, полностью отвергая его политическую роль. Такой взгляд, наполненный внутренним смехом, уничтожит Стену. Так была снята ее агрессивно-охранительная функция в конкретно-историческом контексте.
Деревянная весточка от Бойса (им сделанная почтовая открытка), продавалась в лавках Нью-Йорка и стала своего рода напоминанием о рукотворном творчестве. В своей арт-практике он оперировал социальными, политическими материями – Social Body – как скульптурным материалом, объектом пластической моделировки. Открытка воспринималась как резонатор новых значений и ощущений. По Бойсу все, что может действовать наделяется чувством ответственности.
Новая ситуация в мире требует нового выражения. Уместность имплантировать в ткань современного художественного процесса – благородные тексты, отвечающие на запросы своего времени – именно к этому стремились выдающиеся художники ХХ века. В современном западном искусстве есть это эстетически привлекательное допущение ни в коей мере не означающее упрощение. Российское и, в частности, петербургское искусство, облегчило себе существование не желая решать важные задачи при создании художественного произведения. Вялые и скучные, пустые картинки заполонили выставочные залы и галереи. О вкусе говорить не приходится.
Хуже всего, когда язык политики превращается в лепет, заметил Ролан Барт. Искусство не может быть беспомощным, добавим мы.
«Главная моя цель писать не быстрее, а медленнее. Лучше всего было бы высекать слова на камне – не чтобы навечно, а чтобы не торопясь», – писал С. Довлатов, прекрасно понимающий свою ответственность писателя.
Интеллект. Воображение. Ирония. Интуиция. Современное сложносоставное искусство по определению не может не опираться на эти философские свойства художественного творчества. Благодаря их отражению в произведении и проявляется личностный фактор в истории. Тогда откроются новые траектории развития изобразительного искусства, состоится «самособытие» (М. Цветаева), позволяющее говорить о рождении таланта.
Теперь я перехожу к тому, что с моей точки зрения мешает развитию современного изобразительного искусства и уже не зависит от творца. Выделим несколько определяющих не решенных проблем, необходимых для развития культурной жизни Петербурга.
- Отсутствие культурной политики в городе дало свои горькие плоды. Художник не защищен государством, более того вместо лозунга «Вперед к победе коммунизма» появился – « Денег на культуру нет». Известно, что нищих не уважают, может быть, иногда жалеют. Ситуация крайне неблагоприятная для творчества.
- Отношения с рынком, которого нет, не выработаны юридические нормы, позволяющие культуре грамотно развиваться.
- Взаимотношения с художником не может выстроить ни одна галерея, ибо нет средств для заключения нормального договора. Это весьма тягостно отражается на ситуации в городе. В галереях, музеях – одни и те же имена.
- Отсутствие налоговых льгот для спонсоров – главный тормоз для создания финансовых отношений в современной культуре.
- Необходимость агрессивной пропаганды того, что стоит пропагандировать. Иначе царит мусор.
В последние годы проводятся достаточно много акций, демонстрирующих современный Петербург, Активно работает Центральный выставочный зал – регулярны выставки «Весь Петербург», «Диалоги», «Биеннале» и т.д. Однако удручает отсутствие новых молодых имен. Что-то не то в нашем королевстве. Я уже тринадцать лет нахожусь в гуще петербургской художественной жизни. Дягилевский центр искусств во многом сам определил ее направленность, первым сделав выставки тех, кого раньше не экспонировали. Мы открыли Музей Ленина (Мраморный дворец) для современного искусства, впервые масштабно выставив и Африку (С. Бугаев) и неоакадемизм, В. Шагина А. Белкина, К. Симуна и художников «Русского зарубежья». Самое главное, мы не только увековечили имя Сергея Павловича Дягилева и в Петербурге и в Париже, но во многом оказались верны его взглядам.
Художник сам находится в модели мира – «картине мира» (А.Я. Гуревич), обусловленной культурной традицией. Культура призвана регулировать социальную реальность. Труднее всего пришлось «неофициальному искусству». Сам этот термин мог возникнуть только при жестокой советской власти, заточившей русский авангард в железный занавес.
О наличии разных вкусов – мы и не подозревали, вернее подозревали. но молча испытывали на себе неприемлемость официоза… Изображая социализм как национальную форму абсурда победили художники «неофициального искусства», ставшие известными в масштабе мира. Тихое сопротивление режиму оказалось услышанным. Честь и хвала ленинградцам Е. Рухину, М. Шемякину, А. Арефьеву, А. Басину, А. Белкину, В. Овчинникову, А. Васильеву, Т. Новикову, С. Ковальскому, Е. Абезгаузу и многим другим. К сожалению, иных уж нет, а те далече.
Подобные художники доставляют абсолютную радость, так как являют образ культуры дифференцированной и одновременно коллективной – множественной. Образ функционирует и в массовой и в высокой культуре.(На фоне петербургского искусства выделяется единственно грамотно созданная группа – Митьки).
Творчество представителей неофициального искусства предстает не как явление маргинальное, случайное, неким экзотическим цветком, выросшим назло терниям тоталитарно взращенного соцреализма. Напротив, оно выступает как явление глубоко закономерное, исправляющее.
С самолета не видно, что лес состоит из деревьев. И каждое дерево не похоже на другое. Нас заставляли быть одинаковыми. После перестройки появились творцы, умеющие каяться с тем же размахом что и грешить. Классики социалистического реализма создавали массированную реальность. Уметь разряжать реальность научились поставангардисты.
На нашем поколении мифы кончились. В отличие от легенды миф нельзя пересказать – только прожить. Настоящую импровизацию завершает не финал, а изнеможение. Мы это понимали.
Когда художники чувствуют наступление конца истории, тогда допускается игра с формами прошлого. Восстановление духовного контакта с миром сакральных образов минувших столетий. Процесс абстрагирования внешнего мира заметен в современной культуре. Настроение абсурда, иронии, нигилизма заменило мир чувственных восприятий к переживанию духовных основ мироздания.
Будущее есть совокупность проектов. В городе, претендующем на роль культурной столицы, есть все для классической столицы, но не современной. Санкт-Петербург живет без Музея современного искусства. (Такого нет ни в одной крупной столице). К кому только не обращались, сколько проектов рухнуло, сколько исчезло средств… Остается, как в старину, уповать на батюшку царя, в нашем случае на Президента. Напомним – музей Д’Орсе не был бы создан без Ж. Помпиду. Третьяков, Морозов создали и принесли в дар коллекции, позволившие создать уникальные музеи. Да и цари, как видно в Петербурге и окрестностях, тоже постарались.
Мгновение и вечность отождествляются. В искусстве девяностых годов художнику нравится роль очевидца и современника всех времен.
Ностальгия по прошлому как по мистической встрече родных душ. Карнавальные подмостки. Механически-откровенный облик Коломбины. Бесконечные тени теней, отрешенные лица-маски. Полуулыбка – полуплач. Это Шемякин, много сделавший для расширения зрительского понимания современного искусства. Санкт-Петербург нуждается в креативных натурах.
Я боюсь, что черный занавес в темпере А. Головина «Могила командора»(1917) – опускается и над современным искусством.
Самую глубокую интерпретацию философии нового мироощущения предложил Альбер Камю в «Мифе о Сизифе». Смысл самого существования неуловим. Быть, но не быть господином – это для цивилизованного человека как бы и не жизнь вовсе. Быть, но не сказать свою единственную Истину это провал. Становится характерным прием самоутверждения через отрицание. Тогда отрицание должно носить самобытный характер. Демократия это терпимость не только к другому мнению, но и к другой жизни.
Новоевропейская культура требует быть личностью и, прежде всего, выявлять свою творческую индивидуальность. Реализм потенциально циничнее, чем все, что могут измыслить враги реализма. Советские официальные художники воспроизводили атмосферу самозабвенного восторга перед новым партийным Откровением, создавали симуляции документально точного запечатления горячих рукопожатий, сверкающих улыбок.
Когда колдовским образом вызываешь к жизни несуществующее и умудряешься придать ему соблазнительность существующего, то за это надо платить. Наступила эпоха релятивизации, отрезвления того странного мира, который от нас ускользал. Мир ускользал от здравого смысла и рациональности. Спустя десятилетия люди отказывались верить в реальность того, чем был мир социализма.
На первые места теперь выдвинулись мастера « технического искусства», точнее «искусства высоких технологий». Особая изобразительность.
Тридцать лет назад освобождение искусства от эстетики и семантики произвело сильное впечатление, но в конце ХХ века игра с искусством в пространстве за пределами искусства уже не казалась заслуживающей внимания. Рубеж, ограничивающий искусство, разрушен и перейден.
Кассельская «Документа» и венецианская «Биеннале» определяют современное международное направление, которое можно назвать «интерконтинентальным» (выделим акционизм и концептуализм). Современное искусство отрешено от образного пластического мышления, от традиций, а представляет те или иные акции, действия, не имеющие практической или эстетической цели.
Когда художники чувствуют наступление конца истории, тогда допускается игра с формами прошлого. Происходит восстановление духовного контакта с миром сакральных образов иных времен. В. Духовлинов, Л. Лазарев, Г. Богомолов, В. Михайлов, Ф. Волосенков, В. Лукка, Е. Фигурина – серьезные мастера, явно выделяющиеся в пространстве современного петербургского искусства.
Без глубоко внутреннего и точного осознания своего положения в культурной жизни города художнику трудно определить направленность своих творческих поисков, ибо они столь же спонтанны сколь и рациональны.
Художники «Мира искусств» во главе с С. Дягилевым и А. Бенуа прекрасно осознавали, что они открыли новую философию отечественного искусства рубежа веков и стали своеобразными неофициальными представителями русской культуры на Западе. Они преодолели границы пространства и времени. Дягилев стал фигурой, прославившей русское искусство в ХХ веке. Петербург в мировой культуре в ХХ столетии зазвучал и, может быть, впервые был подан с таким блеском именно С.П. Дягилевым.
Если уж служить, то Аполлону, если быть заложником, то вечности. Эта просветительская точка зрения была осознана «Миром искусства» с позиций нового времени, которое ни в коей мере не соответствовало их представлению о жизни. Они выбрали себе роли очевидцев прошлого. Но российское общество требовало художественной лести настоящему, или искало эволюционную форму, предсказывающую будущее.
Будучи людьми короткой памяти, мы только теперь начинаем понимать, что значили для нас десятилетия глухого заточения на берегах Невы, откуда путь к Сене у большинства мог быть только насильственным. Несколько поколений российской интеллигенции это понимало и при царизме, и во время революций, и в советское время. Известны имена художников, поэтов, музыкантов, явившихся вольно, а чаще невольно, посланниками петербургской культуры. Мировая культура становилась многограннее. Париж и Нью-Йорк спасли не только жизни художников, но дали возможность свободному проявлению их таланта. Судьба бросила его в мир мощнейших образов, созданных такими титанами как Э. Уорхол и Ф. Бэкон. Нью-Йорк, Берлин становились такими уникальными центрами современного искусства, прежде всего, благодаря художникам, сила личности и энергетика которых заставляла зрителя проникать в суть жизненных философских проблем и быть поглощенным Искусством. В этом потоке впечатлений горожанину помогали определить свою культурную и психологическую систему координат.
Петербург привнес в мировое искусство свое видение. Интернациональный по сути город вобрал в себя искусство разных времен и разных стран. Открытый город первым осознал единство культурного пространства в планетарном смысле.
Новая Россия издает петербургских И. Бродского, С. Довлатова и открывает выставки М. Шемякина и других представителей русского зарубежья. Памятник Петру I создал художник, который любит говорить «У нас в Нью-Йорке». Петр I Михаила Шемякина в Петропавловской крепости стал знаковым для Петербурга. В дни 300-летия в карнавальном шествии по Невскому проспекту, где было несчетное количество ряженых Петров первых – вдруг предстал шемякинский, ставший своим для питерцев. Этот памятник, как и его создатель, подвергался немыслимым оскорблениям от «перестроечного» общества, но с гордостью выдержал испытание времени.
А. Камю когда-то утверждал, что не сказать свою единственную Истину это провал. В XXI веке эта мысль обретет новые грани. Важно понять, что одна из задач художника заботиться о гуманизации общества. Тогда оно станет просвещенным. Есть все основания ждать собственной игры в пространстве смыслов в произведениях петербургских художников. Остается лишь добавить, что предпочтение и разнообразие форм зависят от качества личности.
С.Т. МАХЛИНА
(Санкт-Петербург)