Главная | Обратная связь

Художественное воображение и уязвимость советского человека

Активизация воображения во время перестройки облегчалась тем, что вкачестве доводов идеологи почти исключительно применяли образы, которые мыне могли соотнести с реальностью. Это были образы иных стран ("Запад") илииных исторических периодов ("сталинские репрессии"). И самой неустойчивойгруппой, склонной строить в воображении ложные образы и затем вырабатыватьиз них самоубийственную линию поведения, оказалась интеллигенция, но нетолько она. Ниже мы увидим, как быстро удалось вскружить голову рабочим. Такчто поговорим вообще о русском человеке, который, находясь в состоянии"совка", оказался удивительно подвержен манипуляции. Упрощая, примем, что советский человек отличался от русского человеканачала века тем, что прошел школу (а многие и вуз), основанную на научнойкартине мира, был уже человеком индустриального быта и в массе своей жил вгороде. Таким образом, в мышлении советского человека уже в значительнойстепени была ослаблена роль традиций и религиозных догм. В то же времястарые сословные отношения были уже разрушены, так что утратились механизмывнутрисословного общения и утверждения мнений. Потеря советским обществомустойчивости во многом объяснялась и тем, что все созданные в советскоевремя каналы социального общения (КПСС и ВЛКСМ, профсоюзы и пресса, школа ивузы) находились под контролем государства. По команде сверху во времяперестройки все эти каналы начали передавать лишь те сигналы, которыепобуждали к разрушению общества и его жизнеустройства. То "молчаливоебольшинство", которое сознательно отвергало переворот Горбачева-Ельцина,оказалось "без языка". От среднего человека Запада советский человек отличался тем, чтосохранил общинное крестьянское мироощущение (отношение к человеку, обществу,государству и т.д.). Следовательно, он не был еще достаточноиндивидуализирован, чтобы соединяться в гражданское общество с его партиями,профсоюзами и другими ассоциациями, в которых бы вырабатывалось иутверждалось социальное (классовое) самосознание. То есть, с точки зрения"связности" общества советский человек второй половины века находился впереходном состоянии - не было компактных сословий и классов, но и не былоассоциаций гражданского общества. Новое сословное самосознание возниклораньше всего как раз в тех социальных группах, которые заняли антисоветскуюпозицию (либеральная интеллигенция, номенклатура и преступный мир). Общинные качества советского человека в определенных условиях (когдасила государства опиралась на согласие граждан) придавали обществу необычнуюсилу и устойчивость. Это очень хорошо показала война. Но в других условиях -когда возникали сомнения, а то и несогласие с властью - неспособностьпротивостоять манипуляции оказывалась почти необъяснимой. Кстати сказать,манипуляции не мог противостоять не только гражданин, но и сама советскаявласть. Потому она и металась - то глушила "Голос Америки" и самиздат, тотайком разрешала. Брежнев почти открыто обращался в людям примерно с такоймольбой: "Мужики, не раскачивайте лодку. Мы худо-бедно тянем хозяйство, всесыты, в тепле и безопасности, живем все богаче. Но мы не можем дать воликраснобаям, мы с ними не справимся. Они и нас, и вас оболтают!". Так оно иполучилось. Городской человек буквально поддался очарованию краснобаев -Горбачева и Жванецкого. Вместо тугодума Брежнева он посадил себе на шеюХазанова (тогда это назвали "Жить не по лжи"). Почему же все-таки советский человек оказался манипулируем даже вбольшей степени, чем можно было предположить исходя из учета всех этих сил?Как возникла столь неожиданно эффективная система манипуляции? Скрутитьголову одной рукой трудно, а двумя легко, даже крепкую шею. Европейцу головускручивают одной рукой - манипулируют его рациональным сознанием. Какой жевторой рукой помогали скрутить голову нашему Ивану? Я думаю, что второй, тайной силой манипуляторов оказалось русскоехудожественное чувство. Непривычна эта гипотеза потому, что это чувство уевропейца служит как раз противовесом, противоядием против манипуляциисознанием. Нас сгубила именно чрезмерная художественная впечатлительность,свойство русского дорисовывать в своем воображении целый мир, получив дажеочень скудный, мятый обрывок образа. Из-за этой артистичности сознаниярусские заигрываются в своем воображении, взмывают от земли далеко ввысь, апотом расшибаются. Чтобы летать в заданном коридоре и на орбите, намтребовались шоры идеологии, хотя бы и тупой. Не стало ее - и воспарили. Наверное, это свойство молодого народа (если хотите, дикаря) - таквживаться в художественные образы, быть такими отзывчивыми на слова-символы.Пожалуй, всем советским оно было присуще, кроме прибалтов. Белорусы тожеоказались разумнее других - а посмотрите, что натворили кавказцы или жителиСредней Азии. На телевидении один тип рассказывал, посмеиваясь, какпротекало скоротечное взаимоистребление в Курган-Тюбе. В восемь вечера,перекрывая грохот перестрелки, зычный голос возвещал: "Кончай стрелять!"Марианна" начинается!" - и огонь с обеих сторон стихал, бойцы шли смотретьмексиканский телесериал. Он был для них реальнее настоящего огня и крови.Есть в этой свежести и силе восприятия какая-то большая и еще непонятаяценность - и одновременно беззащитность. Такой народ может жить или сзаботливым и строгим монархом, или со Сталиным. Или мы, люди с такиммышлением, друг друга сейчас перебьем, и останутся лишь годные кцивилизации? Почему же трудно принять такую гипотезу? Потому, что легче всегоразрушение логики и манипуляция достигается в сознании, которое рациональнов максимальной степени, а мы должны были бы быть устойчивы. Наиболее чистоелогическое мышление беззащитно, а мышление, которое "армировано" включениямииррациональных представлений (художественных и религиозных, традиций итабу), гораздо прочнее. Так действуют "островки иррациональности" в мышленииевропейца. У нас же получилось наоборот: художественное восприятие настолькосильно и ярко, что оно при умелом воздействии отделяется от рациональногомышления, а иногда подавляет и здравый смысл. С этим мы столкнулись уже вначале века. Ведь давайте вспомним горькое предположение В.В.Розанова, которое нашиписатели как-то прячут. Он же сказал, что "приказ No1, превратившийодиннадцатью строками одиннадцатимиллионную русскую армию в труху и сор, неподействовал бы на нее и даже не был бы вовсе понят ею, если бы уже 3/4 векак нему не подготовляла вся русская литература... Собственно, никакогосомнения, что Россию убила литература". Это невозможно объяснить европейцу. Ну, изобразил какой-нибудь Стендальтупого офицера - не придет же из-за этого французам в голову возненавидетьофицерство и армию. А русский читатель из условного мира художественныхобразов выхватит Скалозуба и переносит его на землю, замещает им реальногоофицера. А уж если прочтет "После бала", то возненавидит всех полковников. Это понял, на склоне дней, Чехов и пытался вразумить читателей ипредупредить писателей. Но тоже как-то неохотно ему внимали. Он писал, чтомир литературных образов условен, и его ни в коем случае нельзя использоватькак описание реальной жизни, а тем более делать из него какие-то социальныеи политические выводы. Образы литературы искажают действительность! В нихявление или идея, поразившие писателя, даются в совершенногипертрофированном виде. За верным отражением жизни человек долженобращаться к социологии и вообще к науке, но не к художественной литературе. Давайте признаем, что мы уже более века поступаем как раз наоборот.Берем из книги художественный образ - и из него выводим нашу позицию вобщественной жизни. Если вдуматься, страшное дело. Ведь писатель простообязан придать именно личной, единичной судьбе ("слезинке ребенка")космический размер - потрясти читателя, вызвать у него катарсис, очищениетрагедией. Мы же вместо очищения потрясаемся именно космическим размером,воспринимаем его буквально - и готовы из-за этой слезинки перебить множествореальных, живых младенцев. Россия стала читающей страной, и уже с середины XIX века возниклоглубокое противоречие. Русский человек читал художественную книгу, как текстОткровения, а писатель-то писал уже во многом как Андре Жид. Он уже был неГоголь и не Пушкин. Это был кризис модернизации, отраженный в культуре -разные части диалога находились в двух существенно разных цивилизациях.Писатели могли вносить в этот неявный конфликт восприятия коррективы, но ониэтого не делали. Как искажено литературой уже наше восприятие истории России! Прочитав вшколе "Муму", мы создаем в нашем воображении страшный образ крепостногоправа. Ну что стоило дать в том же учебнике маленькую справку! Ведь мало ктознает, что число крепостных среди крестьян в России лишь на короткий срокдостигло половины, а уже в 1830 г. составляло лишь 37%. Право продаватькрестьян без земли было дано помещикам лишь в 1767 г. и отменено уже в 1802г. (были лазейки, но уже и Чичикову пришлось непросто). Мы же в массе своейдумаем, что помещики направо и налево распродавали крестьян, да ещестарались разделить мужа и жену. Это же были случаи исключительные! Понятно, что для писателя, который обращался к русскому читателю,свобода слова должна была быть исключена. В.В.Розанов упрекнул русскуюлитературу за безответственность. Но писатели XIX века еще не знали взрывнойсилы слова в русской культуре. Эта особенность русского ума была хорошоизучена советологами лишь в 70-е годы - и на ней была построена научнообоснованная технология "молекулярной агрессии в сознание". С этого моментана безответственность уже не спишешь. Трудно представить себе, что бы сказалВ.В.Розанов, почитав Войновича. Война с Россией (СССР) велась не в мире земной жизни - мире молока ихлеба, тепла и холода - а в мире воображения, в виртуальном пространстве ивремени. Ах, Сталин в 1944 г. выселил чеченцев? Так взорвем сегодня весьКавказ, вместе с чеченцами, да взорвем уже не виртуально. Для этого тут кактут Приставкин со своей повестью. Ей верят - ведь он так видел мир своимидетскими глазенками, ведь это правда, он сам видел слезинку чеченскогоребенка! Да, это было бы правдой, если бы он писал для читателей Андре Жида,так что "написанное не будет иметь никаких последствий". Но он-то знал, чтопоследствия будут, для них он и работал, ведь надо было взрастить Дудаева.Когда уже бомбили Чечню, Приставкин хвастался в западной прессе: "Мой фильм"Ночевала тучка золотая" Дудаев смотрел, сидя один в зале - и по щекам еготекли слезы". Долг писателя, по мнению Приставкина - плеснуть бензину внужный момент, не дать огоньку погаснуть. Конечно, Приставкин - солдат холодной войны, писал он не детскиевоспоминания, а создавал из полуправды ложный образ, который читатель ещемногократно дополнил своим воображением. Цель была: от слезинки ребенка -через слезинку Дудаева - к кровавым слезам целых народов. Но мы сейчас не оПриставкине, а именно о нашем читателе и зрителе. Сравним его с европейцем. В 1967 г. вышел сильный полудокументальный французский фильм "Битва заАлжир" - о войне в Алжире (1954-1962 гг.). В отличие от депортации чеченцевполвека назад, все исполнители которой давно умерли или на пенсии, алжирскуювойну вели как раз действующие в 1967 г. политики (так, Миттеран былпрокурором Алжира и толпами отправлял алжирцев на гильотину - этим кадром иначинается фильм). Армией французов командовали молодые еще военные, героиСопротивления (только французская компартия была против войны в Алжире). Этигерои совершили геноцид - более 1 миллиона убитых алжирцев на 8 млн.населения. Но абсолютно никакого впечатления на французов этот фильм непроизвел. Дело-то прошлое, уже пять лет прошло! Миттеран после этого два илитри срока президентом выбирался, поучал Горбачева по поводу прав человека, иникто ему и слова упрека за старое не мог сказать, в голову бы не пришло.Там Приставкин поджигателем бы и не был. Разрушительная сила литературы резко усилилась, когда художественнымиобразами и авторитетом любимого писателя стали пользоваться манипуляторы,оснащенные СМИ. Как правило, сами эти любимые писатели предотвратитьидеологическое использование их образов уже не могут. Ясно, что христианскийзапрет Гоголя ("Слово гнило да не исходит из уст ваших") невыполним. Нашеобщество модернизируется, и мы давно пошли вслед за Западом, разделяя этикуи эстетику и освобождая слово от цензуры этики. Писатели вовлекают нас вдуховные эксперименты, сокращая нам опыты быстротекущей жизни. Без этого необойтись, и эксперименты эти остры и опасны. Сатанизм М.Булгакова вошел внаш духовный рацион, его не выплюнуть. Но к беде ведет не самохудожественное возвеличение дьявола, а мягкое подталкивание читателя кмысли, что в этом - истина. Не яд, выработанный больной душой изверившегосяписателя, который дается нам как соблазн и лекарство, а именно истина. Ктоже подталкивает? Заинтересованные идеологи и, из лучших побуждений, нынеживущие любимые писатели. Этот хор в течение двух десятилетий так ипредставлял нам романы М.Булгакова. Результат известен: большинство читающейпублики восприняло важные идеи этих романов как духовные заветы, которымнадо следовать. Как идеи Добра. С большой художественной силой писатель узаконил вожделения, которыхраньше стыдились. Женщина теперь может мечтать: встретиться бы с дьяволом,слетать на метле на шабаш, поработать там для него вечерок - и получитьжелаемое. А интеллектуал, считающий себя, конечно же, Мастером, мечтаетполучить вечный и вполне материальный комфорт: хороший каменный дом подальшеот "этой страны", бесплатного слугу (который, судя по всему, не ворует) илюбящую женщину под боком. Но начну с более простого случая - изданной в 1990 г. тиражом 400 000экземпляров в издательстве "Советский писатель" книги И.А.Бунина "Окаянныедни". Потом были и другие массовые издания, но и этот тираж "накрыл"активную часть интеллигенции. Редко кто из политиков всех цветов в последниегоды перестройки и после нее не помянул эту книгу как выражение мудрости ивысокого чувства русского писателя-патриота. Чуть ли не истина о революции ипервом году советской власти, урок всем патриотам. "Окаянные дни" - ценное свидетельство, оно бы очень помогло понять товремя, если бы было воспринято хладнокровно. Но тот ореол, что создаливокруг книги авторитетные деятели культуры, превратил эту книгу в важноеорудие помрачения сознания. Почему так получилось? Потому, что в русскихжива еще старая вера в то, что высокое художественное Слово, дар Ученого илилюбой другой талант обладают святостью, благодатью. Через них не можетприходить зло. А значит, носителям таланта, если они что-то заявляют вповоротные моменты народной судьбы, следует верить. Так и верили -академикам, певцам, актерам. И особенно - писателям. Сами писатели не предупредили, что эта вера ложна, в ней много отидолопоклонства. Предупредить было нетрудно, требовалась лишь гражданскаясовесть. Достаточно было сказать, что по одному и тому же вопросупротивоположные позиции занимали равно близкие нам и дорогие Бунин и Блок(или Бунин и Есенин) - это видно из дневников самого Бунина. Значит, вовсене связан талант с истиной, и никак нельзя верить писателю только потому,что мы очарованы его талантом. Бунин изображает "окаянные дни" с такойпозиции, которую просто немыслимо разделять русскому патриоту. Ведь в Бунинеговорит прежде всего сословная злоба и социальный расизм. И ненависть,которую не скрывают - святая ненависть. К кому же? К народу. Он оказался недобрым и всепрощающим богоносцем, а восставшим хамом. "В Одессе народ очень ждал большевиков - "наши идут"... Какая у всех[из круга Бунина] свирепая жажда их погибели. Нет той самой страшнойбиблейской казни, которой мы не желали бы им. Если б в город ворвался хотьсам дьявол и буквально по горло ходил в их крови, половина Одессы рыдала быот восторга". Смотрите, как Бунин воспринимает, чисто физически, тех, против кого всознании и подсознании его сословия уже готовилась гражданская война. Онописывает рядовую рабочую демонстрацию в Москве 25 февраля 1918 года, когдадо реальной войны было еще далеко: "Знамена, плакаты, музыка - и, кто в лес,кто по дрова, в сотни глоток: - Вставай, подымайся, рабочай народ! Голоса утробные, первобытные. Лица у женщин чувашские, мордовские, умужчин, все как на подбор, преступные, иные прямо сахалинские. Римляне ставили на лица своих каторжников клейма: "Cave furem". На этилица ничего не надо ставить - и без всякого клейма все видно... И Азия, Азия - солдаты, мальчишки, торг пряниками, халвой, папиросами.Восточный крик, говор - и какие мерзкие даже и по цвету лица, желтые имышиные волосы! У солдат и рабочих, то и дело грохочущих на грузовиках,морды торжествующие". И дальше, уже из Одессы: "А сколько лиц бледных, скуластых, сразительно асимметричными чертами среди этих красноармейцев и вообще средирусского простонародья - сколько их, этих атавистических особей, крутозамешанных на монгольском атавизме! Весь, Мурома, Чудь белоглазая...". Здесь - представление всего "русского простонародья" как биологическииного подвида, как не ближнего. Это - извечно необходимое внушение исамовнушение, снимающее инстинктивный запрет на убийство ближнего,представителя одного с тобой биологического вида. Скажите, патриоты, это -не русофобия? Теперь о патриотизме, который, якобы, был сосредоточен в сословииБунина ("белый идеал"). В "Окаянных днях" на каждой странице мы видим однустрасть " ожидание прихода немцев с их порядком и виселицами. А если ненемцев, то хоть каких угодно иностранцев - лишь бы поскорее оккупировалиРоссию, загнали обратно в шахты и на барщину поднявшее голову простонародье. Читаем у Бунина: "В газетах - о начавшемся наступлении немцев. Всеговорят: "Ах, если бы!"... Вчера были у Б. Собралось порядочно народу - ивсе в один голос: немцы, слава Богу, продвигаются, взяли Смоленск иБологое... Слухи о каких-то польских легионах, которые тоже будто бы идутспасать нас... Немцы будто бы не идут, как обычно идут на войне, сражаясь,завоевывая, а "просто едут по железной дороге" - занимать Петербург... Послевчерашних вечерних известий, что Петербург уже взят немцами, газеты оченьразочаровали... В Петербург будто бы вошел немецкий корпус. Завтра декрет оденационализации банков... Видел В.В. Горячо поносил союзников: входят впереговоры с большевиками вместо того, чтобы идти оккупировать Россию" ит.п. А вот из Одессы: "Слухи и слухи. Петербург взят финнами... Гинденбургидет не то на Одессу, не то на Москву... Все-то мы ждем помощи откого-нибудь, от чуда, от природы! Вот теперь ходим ежедневно на Николаевскийбульвар: не ушел ли, избави Бог, французский броненосец, который зачем-томаячит на рейде и при котором все-таки как будто легче". Читаешь все это ивспоминаешь, как наша патриотическая оппозиция, представляя белых носителямиидеала государственности, поносила советскую власть, которая в том февралелихорадочно собирала армию, чтобы дать отпор немцам. И еще одно прискорбное свойство элиты отразил Бунин - неспособностьпризнать масштаб революции как разлома всего народа. Это именно тонизведение фундаментального противоречия до частного конфликта, котороесоздавало острую некогерентность в мышлении интеллигенции и о котором писалв "Вехах" С.Франк. В "Окаянных днях" обнаруживается удивительное отличиеИ.Бунина от его оппонентов из "простонародья". Те, вступая в разговоры схозяевами прошлой жизни, предъявляют им обвинение не как личностям, а каквыразителям общественного явления. Бунин же переводит на себя и возмущается:ведь он такой гуманист: "Встретил на Поварской мальчишку солдата, оборванного, тощего,паскудного и вдребезги пьяного. Ткнул мне мордой в грудь и, отшатнувшисьназад, плюнул на меня и сказал: "Деспот, сукин сын!". Оскорбившись, Бунин вспоминает, как он в 1915 г. по-отечески отнесся кгорничной, а в 1916 г. дал рубль бабе, которая привезла ему телеграмму(вместо положенных 70 копеек). И после этого его называют деспотом! Он бы лучше вспомнил, что писал побывавший в голодающих деревнях ЛевТолстой: "Перед уходом из деревни я остановился подле мужика, только чтопривезшего с поля картофельные ботовья... "Откуда это?" "У помещикакупляем". "Как? Почем?" "За десятину плетей - десятину на лето убрать". Тоесть за право собрать с десятины выкопанного картофеля картофельную ботвукрестьянин обязывается вспахать, посеять, скосить, связать, свезти десятинухлеба". [Десятина - это гектар]. Тогда же Толстой сделал очень тяжелый вывод (видимо, преувеличенный, ноделающий понятными слова паскудного мальчишки-солдата): "Вольтер говорил,что если бы возможно было, пожав шишечку в Париже, этим пожатием убитьмандарина в Китае, то редкий парижанин лишил бы себя этого удовольствия.Отчего же не говорить правду? Если бы, пожавши пуговку в Москве илиПетербурге, этим пожатием можно было бы убить мужика в Царевококшайскомуезде и никто бы не узнал про это, я думаю, что нашлось бы мало людей изнашего сословия, которые воздержались бы от пожатия пуговки, если бы этомогло им доставить хоть малейшее удовольствие. И это не предположениетолько. Подтверждением этого служит вся русская жизнь, все то, что непереставая происходит по всей России. Разве теперь, когда люди, как говорят,мрут от голода... богачи не сидят с своими запасами хлеба, ожидая ещебольших повышений цен, разве фабриканты не сбивают цен с работы?". И какая ненависть к тем, кто требовал земли и воли. Когда в 1906 г.расстреливали восставших матросов в Кронштадте и они копали себе могилы,комендант генерал Адлерберг издевался: "Копайте, ребята, копайте! Вы хотелиземли, так вот вам земля, а волю найдете на небесах". После расстрела могилысравняли с землей, и по ним парадным маршем прошли войска и прогналиарестованных. Этого не вспомнил Бунин, а вспомнил рубль, щедро выданный имбабе Махотке. И записал этот рубль в книгу откровений! Возьмем теперь случай посложнее - "Белую гвардию" (или, скорее, "ДниТурбиных") М.Булгакова. Прекрасная вещь, такая родная и близкая. Каких милыхлюдей вышибла из колеи революция. Как спасителен дом Елены с кремовымизанавесками, поддержка людей своего круга. Многое говорит пьеса о русскомчеловеке, недаром Сталин тринадцать раз ее смотрел. Но ведь это - о той жекатастрофе 1918 года, пьеса полна важными общественными идеями. И вот ужетридцать лет Турбиных представляют нам как носителей русской офицерскойчести, как тот тип людей, с которых надо брать пример в трудные моментыистории. Как это возможно? Давайте же называть вещи своими именами. Перед нами "белая гвардия" -офицеры и юнкера, стреляющие из винтовок и пулеметов в неких "серых людей".Кому же служат эти русские офицеры и в кого стреляют? Они служат немцам и ихмарионетке-гетману. Что они защищают? Вот что: "И удары лейтенантских стековпо лицам, и шрапнельный беглый огонь по непокорным деревням, спины,исполосованные шомполами гетманских сердюков, и расписки на клочках бумагипочерком майоров и лейтенантов германской армии: "Выдать русской свинье закупленную у нее свинью 25 марок". Добродушный, презрительный хохоток надтеми, кто приезжал с такой распискою в штаб германцев в Город". Кто же те люди, в которых стреляли (и очень метко) офицеры, защищаягетмана и немцев и мечтая о вторжении в Россию французов и сенегальцев? Этилюди, в которых стреляли Турбины - украинские и русские крестьяне и солдаты,доведенные господами до гражданской войны. И вот эти-то офицеры даны нам какобразец чести и патриотизма? Это - расщепление сознания. Заметим еще, чтомногие реплики, смягчающие образ "белогвардейцев", были вставлены в пьесупод давлением цензуры и репертуарного комитета. Конечно, треть белых офицеров перешла в Красную армию, но это уБулгакова - за сценой. Не этим дороги Турбины. Красная армия - это уже "неих дни". Представляя нам "белую гвардию" как образец, на этот пункт никогдане напирали. Считалось, что это - уступка автора. Да и вспомним, почемуТурбин распускает дивизион, почему тянется к красным Мышлаевский. Потому,что белые генералы продажны и потому, что сил у белых мало - не справиться с"мужичками". А если бы офицерам выдали полушубки и валенки, если бы немцевбыло побольше и подошло бы подкрепление сенегальцев, то и продолжали быТурбины стрелять в "серых людей", не жалея патронов. Вчитайтесь сегодня втекст повести! Пьеса Булгакова замечательна, но, думаю, даже он сам не могпредположить, что в конце века из его белогвардейцев станут делатьположительных героев в стиле соцреализма. А ведь требовалось всего лишьобъяснить читателям и зрителям, что не следует принимать художественныеобразы за образец и тем более примыкать к автору в его общественныхсимпатиях. Если текст действительно художественно глубок и талантлив, то онвыражает сложную драму, из которой часто и нельзя вывести руководства кдействию. Мысленно погружаясь в эту драму, каждый должен делать выбор инести за него личную ответственность. Кто-то скажет, что это - тривиальноеправило. Но на деле культурное давление, которое уже много лет оказывалинаши духовные авторитеты, как раз толкало читателей к тому, чтобы приниматьобраз за образец. Как образец в массовое сознание "архитекторы перестройки" внедрили самоэлитарное мышление Бунина и Булгакова. Писатели и их лирические герои былиданы как эталон достоинства, растоптанного советским строем. Напротив, этотстрой воплотился в образе "серых мужичков", атавистических особей русскогопростонародья. Эти эталоны приняли и многие дети этого простонародья - ивозненавидели дело своих отцов. Можно только поражаться, как сумели идеологи встроить в нашу культуруразрушительную для ее этического строя аллегорию "Собачье сердце" - не какшокирующий жестокий эксперимент над моралью, а как набор вполне приемлемыхустановок. Образ Шарикова вошел как метафора не только в идеологию, но и вобыденное сознание - как отображение типичного советского человека. Апрофессор Преображенский стал положительным героем, изрекающим нормативныеафоризмы. Но ведь этот паразитирующий на номенклатуре профессор - образсверхчеловека, присвоивший право создать из дворняги человека, не нести занего никакой ответственности, а затем и уничтожить его. Дело богомерзкое.Бывают такие профессора? Конечно. Быть может, Булгаков, озлобленный на"Шариковых", испытывал к своему герою симпатию. Но ведь людей простозаставили, путем промывания мозгов, полюбить этого профессора - как раньшезаставляли полюбить Павку Корчагина. Николай Островский - не Булгаков, вдушу влезть и вреда там нанести он не мог. Да и образ Павки в целомсоответствовал обыденной морали и никакого разрушения в ней не производил. Что думали генералы нашей культуры, когда без комментариев вбрасывали вмассовое сознание антисоветские идеи в оболочке прекрасных художественныхобразов крупных писателей? Хотя бы сегодня можно об этом поразмышлять. Безосмысления собственных побуждений никуда мы из ямы не выберемся - нельзя жевечно на Чубайса сваливать. Я могу предположить два варианта (или ихкомбинацию). Во-первых, наши патриоты "не знали общества, в котором мыживем" и думали, что к русским можно обращаться так же, как А.Жид кфранцузам. Во-вторых, они надеялись, что если "русское простонародье"разрушит советский строй, то возродится Россия Бунина и Турбиных. Это -другая сторона того же незнания. Больше никакой уважительной причины япридумать не могу. Но и эти причины принять тяжело. Ведь никакой воли кпреодолению незнания не видно. Сегодня положение еще резко ухудшилось. Наш человек еще принципиальноне изменился, еще воспринимает любое художественное произведение оченьэмоционально - а поток художественных образов подменен. Это уже и неБулгаков с Буниным, а принципиально отрицающая высокие ценности массоваякультура в ее худшем варианте. И она накачивается в сознание как средствопсихологической войны. В конце перестройки был свернут выпуск отечественных художественныхфильмов, а те, что выпускались, ориентировались в основном уже не на русскиекультурные стандарты. В 1985 г. отечественные фильмы составляли 74%репертуара московских кинотеатров, а американские 3%. В 1993 г.отечественные 19%, американские 56%. При этом уже в 1989 г. резкосократилась доля "серьезных" фильмов (морально-этической проблематики), а к1991 г. они полностью исчезли из репертуара. В НИИ киноискусства в 1993 г. был проведен контент-анализ фильмов,составлявших репертуар московских кинотеатров. Имеет смысл привести главныевыводы этого исследования: "Большинство героев фильмов текущего репертуара являютсяпредставителями периферийных социальных групп и маргинальных слоев культуры.Чаще всего это заключенные, преступники, наемные убийцы, тунеядцы,проститутки и др., т.е. носители ценностей криминальной микросреды.Соответственно, и социальное окружение героя чаще всего криминально.(Любопытно, что эта особенность характерна для фильмов всех стран: [еюотмечены] 36% отечественных фильмов, 43% европейских и 42% американских). Взарубежных фильмах часто встречаются авантюристы, секретные агенты,содержанки, разведчики; в американских также нередки герои-инопланетяне,роботы, "тарзаны", "ниндзя" и проч. В целом герой-"маргинал" характерен длякаждого второго фильма... Если обратиться к мотивам, которыми руководствуются американскиекиногерои в своих действиях и поступках (а именно в них проявляетсяценностная структура личности героя), то самыми распространенными оказались:"месть" (42% фильмов) и "сохранение жизни" (35%)... Американизация репертуара российских кинотеатров осуществляется в видеэкспансии наиболее "низких" пластов и наиболее китчевых форм американскоймассовой культуры. В результате вместо обогащения и расширения разнообразиярепертуара, приобщения наших зрителей к ценностям мирового кинематографа изападной цивилизации происходит нечто противоположное: распространяютсябольшей частью стереотипы и ценности маргинального слоя американскойкультуры... Сравнительный анализ показывает, что в большинстве случаев фильмытекущего репертуара содержат и несут зрителю не национальные ценности тойили иной культуры - отечественной, европейской или американской - ауниверсальные стереотипы, имиджи, штампы "усредненной" массовой культуры...Иными словами, происходит формирование отечественной самовоспроизводящейсясоциокультурной системы, несущей ценности массовой культуры "американскоготипа".