Главная | Обратная связь

Политический партнер как представитель цивилизации

Осмысление есть мужество ставить под во­прос прежде всего истину собственных пред­посылок и пространство собственных це­лей.

МХайдеггер

Космос культуры никогда не был для человека прозрачным ми­ром ясных и отчетливых идей — он неизменно представал перед ним как таинство свершившихся форм. В этом один из великих парадоксов культуры: являясь творением человека, она остает­ся для него чудом и тайной. Поэтому проблема интерпретации символов культуры всегда была в высшей степени актуальной. Древние люди вообще отказывались считать себя создателями собственных творений, они истолковывали творческий процесс мистически, видя в нем проявление Божественного вмешатель­ства. Э.Кассирер пишет о том, что у некоторых диких народов, таких как Эве в Южном Того, во время сезонных праздников урожая по сей день приносятся мистические жертвы топору, ру­банку, пиле¹.

Еще более таинственными казались человеку духовные ин­струменты, которые он сам создал,— язык и письменность. Бо­гу, из рук которого была получена письменность, всегда подоба­ло особое, привилегированное место в божественной иерархии. Египетский лунный бог Тот был одновременно «писцом богов» и небесным судьей. Именно он указывал богам и людям, что им подобает, так как он определял меру вещей².

Впервые человек попытался понять космос культуры как некую целостность уже в античности. У Платона космос или объективный порядок культуры появляются там, где разные личности относятся к общему миру и сознательно принимают в нем участие. Однако то, что человек пытался определить как смысл этого общего мира, противилось ему всякий раз, когда он обращался к надиндивидуальному, универсальному для всех, пы­таясь выйти за пределы собственных представлений. Пробле­ма понимания целостности культуры и интерпретации ее цен­ностных значений со всей отчетливостью обнаружилась уже

тогда и предстала как необходимость прорыва через индивиду­альную ограниченность в пространство общего смысла.

Аристотель в его труде «Об истолковании» связывает интер­претацию (Hermeneia), в строгом смысле как истолкование тек­ста, с пониманием, трактуемым в широком значении как пости­жение знаков или символов культуры. Hermeneia у Аристотеля относится ко всему значащему дискурсу, точнее сам значащий дискурс и есть Hermeneia, поскольку он интерпретирует реаль­ность даже тогда, когда в нем сообщается «что-то о чем-то». Ари­стотелевская Hermeneia необходима, поскольку каждая интер­претация является овладением реальностью с помощью значащих выражений, а не сущностью так называемых впе­чатлений, исходящих из самих вещей.

Для античных философов понятия и символы культуры уже никогда не были простыми копиями впечатлений: они объясня­ли их появление как результат напряженной работы духа, в ко­торой человеку открывались все новые грани действительнос­ти. Имя не просто присоединялось к готовому образу как некий внешний знак, в нем отражался определенный способ познания мира. Именно символика культуры у Аристотеля объясняет осо­бый этап духовной жизни цивилизации—этап созидания обще­го духовного космоса каждым народом. В ходе освоения своего космоса культуры человек не только знакомился с существую­щим порядком, но отчасти достраивал и развивал этот порядок: не включался в него как некий винтик, но подчинял себе каж­дое отдельное явление культуры. Так, посредством подчинения человек сохранял и непрерывно обновлял свою культурную сим­волику.

Одновременно античные авторы особое значение придава­ли пониманию отличий культурных традиций и символов у раз­ных народов. Аристотель в «Политике» обращает внимание на то, что для человека как «существа политического» умение интерпре­тировать действия и символы разных культурных традиций иг­рает особую роль, поскольку благодаря этому искусству возмож­ны политические соглашения между народами. В «Политике» он исследовал и описал 158 греческих и варварских государствен­ных устройств, пытаясь интерпретировать их политические осо­бенности в широком контексте культуры. Именно поэтому его фундаментальный труд и сегодня не потерял своего эвристиче­ского значения в политической науке: он учит пониманию цело­стности политического космоса через интерпретацию отдельных уникальных явлений как особенностей культуры.

Аристотель блестяще владел искусством политической гер­меневтики, понимая ее прежде всего как определенный способ познания политического мира посредством интерпретации. Ин­тересно, что современная философская герменевтика считает такой путь чересчур простым. Поль Рикер отказывается от де­батов о методе, сразу перешагивая в план онтологии, чтобы здесь найти понимание как способ уже не познания, а бытия. По его мнению, герменевтика открывает такой тип существова­ния, который остается от начала до конца интерпретированнылг бытием, где одна только рефлексия, уничтожая себя как ре­флексию, может привести к онтологическим корням понимания. Но как раз это и происходит в языке и движении рефликсии³.

Признавая возможности этой «онтологии понимания», к ко­торой склоняются сегодня лингвистический и семантический анализы, следует отметить, что в политике трудно вывести ре­флексию на уровень онтологии. Поэтому политическая герме­невтика должна следовать по первому «аристотелевскому» пути, где понимание мира политического—это способ познания. Об­ратимся к методологии М.Хайдеггера и постараемся использо­вать его метафору «картины мира» в качестве ключевой для по­литической герменевтики.

Если предположить, что каждая политическая культура есть определенная картина мира политического, то следует уточ­нить, какой смысл мы будем вкладывать в данную категорию. Вначале предоставим слово М.Хайдеггеру: «Что это такое — картина мира? По-видимому, изображение мира. Но что назы­вается тут миром? Что значит картина? Мир выступает здесь как обозначение сущего в целом... При слове "картина" мы думаем прежде всего об изображении чего-то. Картина мира будет тог­да соответственно как бы полотно сущего в целом. Картина ми­ра, однако, говорит о большем. Мы подразумеваем тут сам мир, его сущее в целом, как оно является определяющим и обязыва­ющим для нас»⁴.

Итак, составить себе картину политического мира другой ци­вилизации значит не только нарисовать образ мира другой по­литической культуры, но и представить себе его как целост­ность, как самость. В принципе целостного восприятия и состоит основное отличие герменевтического понимания от аналитиче­ски-научного, дифференцирующего. Одним из первых особен­ности этого принципа культурологического понимания расши­фровал Гёте, решительно заявивший, что математика неспособна влиять на сферу нравственного. Поэтому мы многое бы знали

лучше, если бы не стремились слишком точно знать. Ведь пости­жимым для нас предмет становится только под углом сорок пять градусов⁵.

Если аналитические принципы направлены на то, чтобы сделать явления исчисляемыми, то культурологические стремят­ся представить их полностью зримыми. Аналитическое воспри­ятие, препарируя целостность и утверждая исчисляемость, мо­жет значительно повредить, уничтожая зримость культуры. Гёте пояснил эту мысль на примере восприятия феномена кра­соты. В его «Книге песен» есть стихотворение о юноше, кото­рый хочет поймать стрекозу, чтобы посмотреть вблизи на игру ее красок, но, поймав, разочарованно замечает, что эти перели­вы исчезают перед его взором:

Я поймал ее! Поймал ее! Теперь я рассмотрю ее!

Но вижу только темную синеву.

Такова твоя участь—расчленитель собственных радостей⁶.

Проблема в том, что аналитический инструментарий по­явился в арсенале науки достаточно поздно⁷, когда основные принципы развития культуры были уже сформированы, поэто­му аналитические идеи не имеют эвристического значения ни в мире культуры вообще, ни в мире политической культуры в ча­стности. Метод индукции может только помешать пониманию картины политического мира. Опасность индукции как метода восхождения от части к целому в мире политической культуры состоит в том, что она сводит воедино разрозненные элементы, стирая и нивелируя их разнообразие в «убийственной всеобщ­ности» (Гёте).

Поэтому современные политические аналитики — профес­сионалы индуктивного метода — так беспомощны в своих про­гнозах, хотя в отличие от Аристотеля в их распоряжении ог­ромные базы данных и сверхсложная вычислительная техника. Подобно Сальери, который пытался «музыку разъять как труп», они препарируют политический мир на бесконечные составля­ющие и тем самым убивают его образ: исчезает картина мира и прогноз замыкается на примитивных банальностях убийст­венной всеобщности.

На самом деле мышление политической культуры развива­ется в ярком, многоцветном мире образов, которые нельзя раз­ложить на составляющие элементы без потери содержания. Мир политических образов синтетичен и требует целостного вос­приятия. Он предлагает нам «иллюзию политического бытия», прелесть которой в том, что она несет «цветной отблеск» души

самого народа, ее создавшего. Само понятие культурной ре­флексии (отражения) в политике говорит уже о тех особеннос­тях, которые ей присущи. Политический образ не может быть тождественен политическому процессу, он лишь определенным образом отражает процесс, и это символическое отражение не­возможно разложить на символ и объект, поскольку функция сим­волического изначально синтетическая. В образах политичес­кой культуры объективное и субъективное сливаются воедино, создавая неповторимый символический синтез. Этим и объяс­няется парадокс восприятияв сфере политического: когда цвет­ной отблеск социокультурной идентичности исчезает, образ разрушается и картина «гаснет».

Еще одной важной особенностью политической символики является ее вторичность по отношению к общим образам куль­туры. Эту черту современная политология особенно часто игно­рирует, пытаясь целиком оставаться в контексте современнос­ти. Задаваясь вечным вопросом, почему политические процессы развиваются сегодня именно так, аналитический разум не вы­ходит из круга современных представлений, описывая и упоря­дочивая простое наличное бытие. Между тем современные ан­тропологи доказали, что политическая структура человеческого общества является самым последним делением, на которое опи­рается человеческое мышление в своих символических клас­сификациях. Формируя символический мир культуры от эпохи к эпохе, человек не просто творил некий набор образов, а раз­рабатывал универсальный принцип деления мира, что пред­полагало выработку определенных закономерностей челове­ческого мышления. Политическая символика возникла на заключительном этапе формирования общего космоса культу­ры, и законы развития политического мира подчиняются общим векторам развития цивилизации. Поэтому понимание картины политического мира возможно только в более широком контек­сте культуры цивилизации.

Э.Дюркгейм ввел в социальные науки понятие коллективно­го сознания и доказал, что первоначально логическое и социаль­но-политическое были слиты друг с другом без всяких разли­чий. Согласно Дюркгейму, совокупность верований и чувств, свойственных членам одного и того же общества, образует опре­деленную систему, имеющую свою собственную жизнь; ее можно назвать коллективным или «общим сознанием»⁸. Это диффузно-рассеянная в мире культуры особая реальность. Общее сознание не зависит от отдельных индивидов, от смены поколений, на-

против, оно связывает поколения друг с другом, создает коллек­тивный психический тип общества, подобный индивидуальным типам, хотя и в другой форме, имеющий определенный способ раз­вития, свои свойства и условия существования.

В известной работе «Элементарные формы религиозной жиз­ни» Дюркгейм проследил, как мышление человека развивалось в направлении все большей конкретизации — от наиболее общих представлений к социально-политическим. В первобытных об­ществах члены племени и вся Вселенная разделялись на опре­деленные группы в соответствии со своими особыми тотемами. В широком смысле универсальный тотемизм включал в себя все существующее в представлении человека, даже силы природы — солнце, гром, молния, дождь наделялись особыми тотемными зна­ками. Разделение труда и профессий, вся социальная структура также скрупулезно следовали этому принципу: кланы одного то­тема занимались исключительно войной, другого — охотой, тре­тьего — магией и религией. На всех праздниках, церемониях и общественных собраниях соблюдался определенный незыбле­мый порядок, детально соответствовавший общей символичес­кой картине мира.

Все это позволило Э.Дюркгейму сделать вывод о том, что со­циально-политическое деление занимает подчиненное место в общей символической картине мира и исследовать его можно только в неразрывной связи с общей эволюцией общественно­го сознания. Впоследствии работы других культурных антропо­логов — П.Витца, Ф.Кашинга, А.Кребера⁹—подтвердили эти вы­воды Дюркгеима. Именно культурная антропология первой пришла к выводу, что мир культуры развивается по особым ду­ховным законам, которые не поддаются аналитическому воспри­ятию. Понимание этих законов вплотную приближает нас к то­му, как можно интерпретировать картину политического мира Еґкаждой цивилизации.

Основным законом развития культуры (известным всем ми­ровым религиям) является принцип единства микрокосма и ма­крокосма. И в этом смысле картина политического мира пред­ставляет собой кристалл: если разбить кристалл на мельчайшие осколки, то в них всегда можно распознать одну и ту же форму организации. Что же выступает в виде «кристаллической ре­шетки» политической культуры?

Современная наука предлагает множество гипотез: «архети­пы коллективного бессознательного» (К.Г.Юнг), «типы духов­ных укладов» (Г.Г.Шпет), «пред-мнение», «пред-пониманйе»

(М.Хайдеггер), «предрассудки как условие понимания» (Х.Гада-мер). По образному замечанию английского этносоциолога В.Тернера, все эти культурологические категории содержат «постулат или положение—явное или подразумеваемое, обыч­но контролирующее поведение или стимулирующее деятель­ность, которая молчаливо одобряется или открыто поощряет­ся в обществе»¹⁰.

Архетипы, или темы, политической культуры — это, по су­ти дела, социально передаваемые типовые образцы поведения, характеризующие управление и политику в определенном обще­стве. Культурный код — своеобразный алгоритм, задающий пространственные и временные конфигурации основных ар­хетипов культуры.

Передача политической символики характерна для всех ци­вилизаций, и культурологи давно отметили, что политическая культура тяготеет к моносимволизму. Символы в политичес­кой культуре приобретают абстрактную форму, идеологизиру­ются и тем самым повышают свое самостоятельное влияние в культурном поле. В.Тернер доказал, что выявление подлинных архетипов культуры возможно лишь при обращении к древним пластам общественного сознания, к архаическому прошлому, в котором господствовал ритуал. Именно ритуал формирует культурный код цивилизации, передавая культурные темы че­рез ритуальные символы, а сам ритуал обеспечивает условия для выражения архетипов.

На более поздних этапах развития культуры роль ритуала начинают выполнять традиции и нормы культуры. И сегодня каждый современный символ политической культуры в своих тайных подтекстах содержит основные архетипы и коды циви­лизации, что создает скрытое единство сквозного содержания по­литической картины мира. Поэтому современный образ этой картины может быть понят только исходя из его древних перво-истоков—тех архетипов и кодов цивилизации, которые задают его культурную программу. В этом состоит социокультурный па­радокс политического мира: он динамично меняется от эпохи к эпохе, но древние архетипы и коды культуры неизменно впле­тены в нашу чувственную современность.

Точно так же человек политический в каждой цивилизации подчиняется законам своей культуры, даже если не испытывает с ее стороны никаких новых воздействий: он сам в уменьшенном виде несет в себе космос культуры, он «напитан» этой культурой с раннего детства. Вот ключ к разгадке закона социокультурной

идентичности, который так трудно дается современным поли­тикам.

Еще одним законом развития мира культуры является сфор­мулированное Гёте правило континуальности: истинно еди­ным является только то, что происходит из общего образую­щего принципа и может мыслиться как рожденное из него. В культуре действует «метод развертывания» из единого архети­па всей картины мира по правилам «точной чувственной фан­тазии». Этот метод прямо противоположен индуктивному: раз­вертывание идет по модели «роста кристалла», а не по пути простой интеграции суммы первоначальных элементов. Симво­лический мир культуры расцветает как весеннее дерево: каждый цветок яблони является неповторимым, но мы не спутаем его с цветами других деревьев — он несет свой особый «архетип» яб­лони. Именно так формируется феномен целостности и уникаль­ности каждой цивилизации.

Эта идея разделялась многими известными культурологами. Н.Данилевский писал о том, что все цивилизации («культурно-исторические типы» в авторской терминологии) нарождаются, достигают различных ступеней развития, стареют, дряхлеют и умирают, развивая самобытные, неповторимые идеи. Рим­ская цивилизация развивала идею права; греческая — идею прекрасного; германо-романская — идею единого истинного Бога. Особая миссия у славянской культуры — справедливое устройство общественно-экономической жизни людей¹¹.

О.Шпенглер рассматривал развитие культуры как пробуж­дение великой души из «прасимвола» или идеальной формы. В своей книге «Закат Европы» он блестяще проанализировал особенности «аполлонической души» античной культуры, «маги­ческой души» арабской культуры, «фаустовской души» запад­ной культуры. С присущей ему экспрессией Шпенглер писал о том, что каждой из великих культур присущ особый «тайный язык мирочувствования», вполне понятный только тому, чья Душа принадлежит этой культуре. Когда мы переводим на род­ной язык знаковые символы других народов, мы делаем лишь вя­лую попытку проникнуть в мир чувствований других цивилиза­ций, наиболее утонченные и глубинные срезы которых все же остаются немыми¹².

Яркий, увлекающийся художник, О.Шпенглер в своих выска­зываниях чересчур категоричен. Но он хорошо обозначил про­блему: целостность и уникальность каждой цивилизации ста­вят естественные барыеры на пути к диалогу. Символический

мир культуры наделен особой функцией—творческого самораз­вития и самосозидания. Человек не может вырваться за преде­лы природы, разорвать или разрушить ее органические барь­еры, но внутри них он свободен — свободен созидать свой особый мир по особым законам, непрерывно его расширяя и совершенствуя.

Каждый человек живет в символическом мире своей культу­ры, и этот мир, по остроумному замечанию Э.Кассирера, окру­жает его так же тесно, как стены тюрьмы. Из этой тюрьмы он мо­жет освободиться не тогда, когда снесет ее стены, а когда их осознает. Размышляя над этим, Г.Гегель заметил, что знаю­щий об ограничении уже превзошел его. Герменевтическая ме­тодология понимания дает нам возможность осмыслить соци­окультурные ограничения в сфере политики и тем самым превзойти их, обретая долгожданную свободу творческого ди­алога с другими цивилизациями.

Метафора картины политического мира как уникального кристалла поможет нам представить диалог цивилизаций в ви­де неповторимой мозаики символических форм, в которых осу­ществляется политическая жизнь людей. И хотя эти формы бесконечно разнообразны, за ними определенно просматрива­ется некий единый стержень, что формирует глобальный мир как универсальную целостность. Путешествуя по разным историче­ским эпохам, обозревая страны и континенты, мы везде встре­чаем «знакомого незнакомца» — аристотелевского политическо­го человека, который смотрит на нас через тысячи разных масок. Поэтому политическая наука в диалоге цивилизаций призвана утвердить особый познавательный идеал — понима­ния и интерпретации тотальности политических форм в их социокультурной неповторимости.