Главная | Обратная связь

Проблема социокультурной идентичности в политике

Только соучастие в бытии других живых су­ществ обнаруживает смысл и основание соб­ственного бытия.

М. Бубер

В.Франкл заметил, что коренной вопрос классической тео­рии познания поставлен с самого начала неверно. Мы вовсе не должны, как это принято, сразу постулировать наличие между субъектом и объектом зияющей пропасти, которую обозначает теория познания: «Возможность духовного сущего соприсутст­вовать иному сущему — это изначальная способность, сущ­ность духовного существования, духовной реальности»³⁷.

Одновременно утверждение со-бытия людей разных циви­лизаций не должно заслонять собой очевидность истины, что мир

каждого человека имеет яркую социокультурную окраску, и сфе­ра политического не составляет исключения. Поэтому задача по­литической герменевтики — понять человека политического другой культуры в его сути, в его уникальности, но понять в нем не только суть и уникальность, но и его ценность, его необходи­мость в диалоге культур, в диалоге со-бытия.

Понятие «общение-встреча» было введено М.Бубером, Ф.Эб-нером, Я Л .Морено, вклад которых в современную научную мысль состоит в интерпретации существования другого (политичес­кого партнера) как сосуществования, совместного существова­ния. Они определили жизнь человеческого духа как диалог меж­ду «Я» и «Тьі». Франкл внес важное дополнение, подчеркнув, что истинное общение-встреча—«это модус сосуществования, откры­тый логосу», дающий партнерам возможность трансцендиро-вать себя к логосу, даже способствующий такой взаимной транс-ценденции³⁸.

Іерменевтика политического субъекта должна использовать эту «открытость логосу» в процессе политического диалога, опи­раясь на процедуры научного объяснения и понимания. Каким же предстает перед нами человек политический в общении-встрече на рубеже культур?

В каждой цивилизации человека политического можно пред­ставить одновременно существующим в двух модальностях: со­циальной и индивидуальной. Он в чем-то похож на всех людей, в чем-то — на некоторых, в чем-то не похож ни на кого (У.Джеймс). Следовательно, политолог должен уметь интерпре­тировать особенности поведения, присущие определенному со­циальному слою, классу, целому сообществу, цивилизации (нра­вы и обычаи, политические стили и традиции), и одновременно различать антропологические универсалии, характеризующие политическую индивидуальность (способность самореализа­ции, актуализации, социализации).

На мой взгляд, именно личностный фактор позволяет об­наружить аналитическую плоскость, на которой можно про­следить, каким образом индивидуальные мотивы, интересы, потребности способны стабилизировать или изменять соци­ально-политические отношения людей в разных цивилизациях.

М.Бубер заметил: особое видение мира обретается там, где отношения между человеческими личностями локализованы не во внутренней жизни индивидов (как это обычно бывает) и не в объемлющем и определяющем их мире всеобщего, но, по сути дела, между ними³⁹. Для того чтобы обрести такое «осо-

бое» видение мира политического, необходимо синтезировать психологическую и социологическую концепции личности, сформировавшиеся в современной науке.

Политическая психология разработала исследовательскую технику, с помощью которой интерпретируется личностный опыт, социально-политические мотивации людей, их поведе­ние. Базовыми категориями психологов стали: личностные чер­ты, темперамент, характер, стиль.

В свою очередь социологи создали теорию организации, пы­таясь с помощью структурных характеристик, правил и норм объяснить социальное поведение.

Д.Миллер, сравнивая психологические и социологические те­ории личности, выделил несколько дихотомий, акцентируя раз­личия двух подходов:

• психологи интерпретируют человека как субъект, иници­ирующий и изменяющий политические отношения, социологи — как объект, меняющийся под влиянием социально-политичес­ких условий;

• психологи изучают личностные диспозиции, социологи — социологию и политические условия как факторы, детермини­рующие поведение людей;

• психологи делают акцент на интерпретации индивидуаль­ных черт личности, социологи — на абстрактных социально значимых характеристиках (профессиональных, социально-демографических, социально-функциональных);

• психологи интерпретируют личностные изменения в ходе жизненного цикла, социально-политического цикла (т.е. вклю­чают временное измерение), социологи исследуют личностную динамику в структурно-функциональных измерениях (атемпо-рально, не включая категорию времени);

• психологи преимущественно интерпретируют внутрилич-ностные (интерперсональные) феномены — эмоции, пережи­вания, мотивы, а социологи обращают внимание на межлично­стные (интерперсональные) явления — социальные роли, взаимодействия, стереотипы правила, нормы⁴⁰.

Дихотомии Миллера являются хорошей иллюстрацией того, что социологические и психологические теории личности не противоречат, а взаимно дополняют друг друга, Миллер и дру­гие современные культурные антропологи (К.Леви-Строс, Ж.Ла-кан), используя оба подхода, выдвинули идею двойной обуслов­ленности феноменов политического сознания — со стороны индивидуальной психики человека и со стороны его внешнего,

социально-политического окружения. Это позволило им наме­тить новые подходы к изучению политического поведения.

В рамках культурной антропологии была разработана кон­цепция социокультурной идентификации личности, которая способна сыграть важную эвристическую роль в политической герменевтике. Известно, что каждая цивилизация развивает и культивирует в людях определенные личностные качества, и дети с раннего возраста усваивают эти культурные ценности благодаря социализации.

Н.Смелзер замечает, что американская культура утверждает такие ценности, как уверенность в себе, умение владеть собой и аг­рессивность. В Индии традиционно сложились противополож­ные ценности: созерцательность, пассивность, мистицизм. По­этому американцы обычно с уважением относятся к пятистам «людям года», определяемых журналом «Fortune», которые доби­лись выдающихся результатов в своей профессии. Индийцы же склонны с почтением относиться к религиозным и политическим деятелям, выступающим против насилия⁴¹.

Использование категории «идентичность» позволяет обнару­жить скрытые связи между внутриличностной и социокультурной обусловленностью действий политического субъекта, соединяя со­циологическое и психологическое измерения. Образуется цепоч­ка: предметы-символы (внешние факторы}-осведомленность-ин-терпретация-оценка (внутренние факторы).

Социокультурная идентичность предполагает стереотип­ный набор атрибутов — поведенческих, символических, пред­метных, которые лежат в основе политического поведения лю­дей разных цивилизаций. Уже древние мыслители (Геродот, Гиппократ, Плиний) пытались связать особенности политичес­ких характеров с различиями климата, географических и исто­рических условий. В Новое время, с развитием этнографии, ис­следователи начинают широко использовать этнографические аргументы для анализа политических феноменов. Ш.Монтескье и Дж.Локк писали о «народном духе», который зависит от среды и климата.

Русский ученый Г.Шпет, исследовавший историю этнической психологии, отмечает, что с середины ХГХ века идея «народного духа» превращается романтиками в ходовое понятие, которое популяризируется исторической школой в учение о праве, углуб­ляется и усложняется⁴². Исследования в сфере этнической пси­хологии в течение века дали обширный материал для формиро­вания современной концепции социокультурной идентификации.

Швейцарскому психологу К.Юнгу принадлежит идея архе­типов — коллективных представлений, созданных в разных культурах на различных стадиях их развития и сохраняющих­ся на бессознательном уровне до наших дней. К.Юнг полагал, что архетипы соответствуют типичным жизненным ситуациям и воспроизводятся «не в форме образов, наполненных содер­жанием, но... только как формы без содержания, репрезентиру­ющие просто возможность определенного типа восприятия и действия»⁴³. К числу наиболее древних архетипов относится противопоставление «мы-они». В период формирования циви­лизаций первобытным людям был свойственен высокий уровень идентификации со «своим» обществом: те, кто находился за его пределами, воспринимались как реальные или потенциальные враги и соперники или как нейтральные «чужие».

Человек выделялся из массы других людей как бы в составе той группы, с которой он себя идентифицировал. Практическая и психологическая возможности индивидуального выделения были еще весьма проблематичными. Этот архетип можно рас­сматривать как исторически первичную форму социокультур­ной идентичности.

Позднее формируются и другие уровни социокультурной идентичности. Иерархию таких уровней можно представить в виде определенной последовательности:

• я-идентичность — индивидуальные представления о себе самом как члене общества;

• субъективная социокультурная идентичность—представ­ление индивида о своей идентичности в ситуациях социально­го взаимодействия в обществе;

• демонстрируемая публичная идентичность—реакция ок­ружающих на социокультурное поведение человека, его образ, передаваемый через поведение окружающих;

• объективная социокультурная идентичность — совокуп­ность, которая проявляется в ситуации социального контакта объективно.

Действительно, человек отождествляет себя с культурой, ес­ли разделяет ценности этой культуры как личные. Далее он дол­жен самоотождествлять себя с социокультурными традиция­ми, сознательно отвечая за их преемственность, передавая их из поколения в поколение. Это предполагает определенные фор­мы поведения в ситуации социального взаимодействия.

Общность чувств, идей, традиций, верований, созданная медленными наследственными накоплениями в рамках одной

цивилизации, придает психическому складу народа определен­ное единство, большую прочность, созидательную силу. Имен­но она создала величие Рима в древности, великолепие Венеции в средние века, грозную мощь Британской империи в Новое время и «тихоокеанское чудо» в наши дни.

Г.Лебон писал, что самое яркое впечатление, вынесенное им из продолжительных путешествий по различным странам,— это то, что «каждый народ обладает душевными строем, столь же устойчивым, как и его анатомические особенности, и от него-то и происходят его чувства, его мысли, его учреждения, его веро­вания и его искусство»⁴⁴.

Люди каждой цивилизации обладают, несмотря на различие их социального положения, общими чертами характера, со­ставляющими бессознательное наследство от их предков. И с этой точки зрения судьбой народов и культур руководят в гораздо большей степени умершие поколения, чем живые,— ими зало­жены основания цивилизации.

Известно, что западное сознание глубоко индивидуалистич­но. Западная цивилизация пережила Ренессанс, Реформацию, Просвещение, сделавшие человека мерилом всех вещей. Имен­но человек, его разум, его рациональность считаются здесь ог­ромной ценностью. Лишь то, что создано человеком, имеет зна­чение. Для западного общества всегда было важно понятие материального прогресса. Им правит принцип личной ответст­венности за растущее благосостояние общества. И материаль­ный прогресс поощряется обществом, уважается им. Такая по­зиция была воспринята протестантизмом, который стал ведущей религией западной цивилизации. Человек западной культуры живет, чтобы работать и, увеличивая личное благосостояние, со­здавать благосостояние общества; В этом состоят наиболее об­щие основы социокультурной идентичности западного циви-лизационного типа.

Православная культурная идентичность совсем иная. Пра­вославный мир не знал Реформации и Ренессанса. В российской культуре традиционно превыше всего ставилась вера, личность никогда не была важна сама по себе. В этом смысле православ­ный мир основан на началах реализма, а не номинализма: в нем явно довлеет приоритет общего над индивидуальным. Религи­озность русской культуры и приоритетность коллективистских начал — взаимосвязанные характеристики. Поэтому в россий­ском обществе очень мало личной инициативы, ее традицион­но ждут сверху, в нее верят (коммунизм когда-то тоже был верой).

При этом вера никогда не бывает лишь чувством, эмоцией, она соединена с логосом, требует рационального обеспечения. Боль­шие идеи и великие цели обладают в нашей культуре огромной притягательной силой, они способны мобилизовать цивилиза-ционную энергетику и явить миру «русское чудо». Так было, ког­да Россия сбросила татаро-монгольское иго, разбила Наполео­на, разгромила фашистскую Германию. Огромный потенциал православной культуры в том, что она способна развиваться под влиянием больших идей. Человек в нашей культуре готов по­верить в идею и служить ей.

Конфуцианский менталитет стран АТР дает нам еще один тип социокультурной идентичности. Краеугольным камнем конфу­цианского сознания является клановая солидарность. При от­сутствии личного индивидуализма семью в этой цивилизации можно рассматривать как главную ячейку общества. Человек жи­вет и работает ради семьи и вместе с семьей. Клановая солидар­ность — это та могучая сила, которая сплачивает конфуцианские страны. А это, в свою очередь, рождает патриотизм, любовь к родине, желание трудиться во имя ее.

Процесс идентификации с социокультурной общностью—на уровне социальной группы, государства, цивилизации (культу­ры) — в той или иной мере происходит в психике любого челове­ка. Однако у политиков и особенно у политических лидеров такой процесс особенно ярко выражен. Подчеркнутая идентификация политика со своей страной, нацией, культурой является не толь­ко психологической, но и профессиональной характеристикой.

Интересно, что способы идентификации во многом зависят от исторической эпохи, политической системы и политичес­кой идеологии. В период античности политический деятель идентифицировал себя с общиной свободных граждан полиса, поскольку гражданское общество и государство еще не были разделены. В эпоху средневековья источником политической вла­сти считался общественный промысел, и монархи идентифици­ровали себя уже не столько со своими подданными, сколько с институтом государства. Это нашло выражение в знаменитой фразе ЛюдовикаXTV: «Государство — это я!».

В тоталитарных государствах XX века отождествление нацио­нальных интересов с государственными достигло предельного Уровня. Политик в таком обществе заботится «о благе народа» с высоты патерналистских презумпций, подчеркивая право правящей партии (или вождя народа) на априорное знание «ве­ликих истин».

Режим либеральной демократии, напротив, предполагает идентификацию политиков со своими избирателями. Как отме­чает Г.Г.Дилигенский, в этих условиях появляется возможность «для идентификации по принципу эмпатии — установка лиде­ра на удовлетворение потребностей руководимых им людей, на включение их воли и стремлений в процесс принятия поли­тических решений»⁴⁵.

Вместе с тем политик в демократическом обществе сохраня­ет свою идентичность с институтом власти — государством. Демонстрация и утверждение «державносте», мощи государст­ва часто становятся приоритетной целью современных демокра­тических государств. Сколько военных конфликтов провоци­руется, чтобы отстоять или продемонстрировать престиж государства! Достаточно вспомнить Карибский кризис, кон­фликт из-за Фолклендских островов, войну в Персидском за­ливе.

Можно утверждать, что социокультурная самоидентифика­ция политика в демократическом обществе происходит в рам­ках сложной драматургии: политик ощущает себя одновремен­но представителем власти (государства) и представителем воли большинства избирателей. Две эти часто несовпадающие иден­тичности пересекаются с его личными мотивами и целями в сфере политики. В точке разрыва таится опасный провал в ар­хаику авторитарных решений, от которых остается один шаг до тоталитарной власти.

Еще сложнее протекает процесс социокультурной идентифи­кации в модернизирующихся обществах. Здесь политическая элита или отдельные лидеры могут идентифицировать себя с моделью будущего общества, его ценностями и нормами, од­новременно активно дистанцируясь от настоящего, порывая с национальной культурной традицией. Умозрительная социо­культурная идентификация с той или иной моделью будущего— социализмом, коммунизмом, вестернизацией (в духе либераль­ной демократии) — таит в себе серьезную опасность разруше­ния национальной социокультурной идентичности. Общество утрачивает национальные корни, традиции, культурную преем­ственность поколений. Связь времен распадается, и полити­ческая история становится непредсказуемой. К сожалению, именно этот процесс происходит на наших глазах в России.

Итак, мы выяснили, что на разных этапах развития цивили­зации феномен социокультурной идентичности проявляется в исторически обусловленных специфических формах. Герменев-

тика политического субъекта пытается ответить и на другой важный вопрос: каким образом социокультурная идентичность влияет на политическое поведение, или, другими словами, как политическая позиция человека связана с его социокультурной идентичностью?

В.Франкл писал о том, что человек открыт миру, и этим он отличается от животных, которые привязаны к среде обита­ния. Человеческое существование, напротив, характеризуется преодолением границ среды обитания: человек стремится вый­ти и выходит за ее пределы⁴⁶. Точно так же в своей политичес­кой позиции человек никогда не бывает ограничен лишь рамка­ми социокультурной идентичности.

Амплитуда альтернативных возможностей политического самоопределения достаточно широка. В демократических стра­нах человек имеет возможность выбора политического поведе­ния, целей и средств, которыми можно руководствоваться в со­циально-политической практике. Современная политическая психология обозначает несколько векторов, влияющих на выбор политических ориентации: исторический, социологический, ма-нипулятиеныйи индивидустъно-психологический. Все они спо­собны особым образом преломляться сквозь призму социокуль­турной идентичности.

Многие исследователи придают особое значение историче­ской ситуации, интерпретируя выбор политической позиции субъекта. Действительно, политическое поведение каждого из нас в той или иной мере представляет собой реакцию на проис­ходящие в обществе и культуре события.

Э.Фромм, исследовавший истоки авторитаризма, подчер­кивал, что в условиях угрозы военного нападения или в ситу­ации затяжного экономического кризиса большинство людей склоняется в пользу авторитарной политической власти. И это вполне объяснимо: в дисциплине и твердой власти человек ищет защиту от надвигающейся угрозы⁴⁷. При этом он выби­рает свою политическую позицию, ориентируясь на историче­ски сложившиеся политические организации, партии и инсти­туты.

История каждой цивилизации представляет нам множест­во примеров, когда в необычайно короткий срок под влиянием обстоятельств политические убеждения людей претерпевали резкие изменения. В эпохи значительных религиозных и поли­тических кризисов наблюдаются такие мгновенные пертурба­ции в политическом поведении, что кажется, будто все измени-

Политическая глобалистика

лось: характеры, обычаи и нравы. Нельзя не отметить порази­тельный контраст между политическим поведением советских депутатов на XXVII съезде КПСС и российских депутатов в ны­нешней Думе. Между тем прошло чуть более 10 лет. Очень час­то это одни и те же люди, но через несколько лет они кажутся со­вершенно изменившимися.

Однако даже в смутные эпохи, когда в личностях происходят поразительные изменения, можно под новыми формами легко обнаружить основные признаки социокультурной идентичнос­ти. Как остроумно заметил Г.Лебон, сто лет спустя после Вели­кой Французской революции Робеспьер был бы, без сомнения, честным мировым судьей, очень дружным со своим священни­ком, Фукье-Тенвиль — судебным следователем, может быть, не­сколько более суровым и высокомерным, чем его коллеги, и чрезвычайно ревностным в преследовании преступников. Сен-Жюст стал бы превосходным школьным учителем, уважаемым своим начальством и очень гордившимся академическими паль­мовыми ветвями, которые ему, наверное, удалось бы получить⁴⁸.

Влияние обстоятельств на человека кажется огромным, по­скольку они действуют на разные скрытые черты характеров, но в действительности изменения не очень глубоки. Г.Лебон подчеркивает: и в тоге революционера, и в мундире чиновника перед нами те же французы времен Империи. Пятнадцать веков монархии—деспотического режима—глубоко укоренили в ду­шах французов самовластные инстинкты, которые в разных исторических условиях проявлялись по-разному. Обстоятельст­ва не способны разрушить основные черты социокультурной идентичности, они могут лишь изменять ее путем медленных на­следственных накоплений.

Из этого не следует, что ситуационный анализ играет второ­степенную роль в герменевтике политического субъекта. Указан­ный подход дает нам возможность проанализировать динами­ку массовых политических настроений в обществе. Вместе с тем он никак не объясняет причины, по которым в одной и той же исторической ситуации люди выбирают разные политические позиции.

Политическая герменевтика использует социологические факторы, чтобы интерпретировать политический выбор субъ­екта в зависимости от социального, экономического и демогра­фического статуса людей. В русле социологии позитивизма бы­ли исследованы объективные личностные характеристики, влияющие на выбор политической позиции: профессиональ-

ный статус, образование, уровень дохода, возраст, пол, место про­живания и др.

Политические ценности элиты и ценности «молчаливого большинства» в рамках одной культуры могут значительно отли­чаться. Р.Ретфильд говорит о «большой традиции рефлексирую­щего меньшинства и малой традиции большинства, не склонно­го к рефлексии», т.е. о традиции школ и храмов и о традиции деревенской общины⁴⁹.

В свою очередь, в русле каждой из этих основных традиций возможна дальнейшая дифференциация по социальным при­знакам. Исследования социологов дают нам необходимую инфор­мацию о том, каков наиболее вероятный политический выбор для каждой категории населения, не индивидуализируя этот выбор. И только индивидуально-психологический подход, связанный не­посредственно с исследованием индивидуальной психики че­ловека, позволяет интерпретировать, каким образом характеро­логические черты личности влияют на ее политические взгляды. Э.Фромм предложил психологическую дихотомию «некрофилия (любовь к мертвому)-биофилия» (любовь к живому). Он подчер­кивал, что человек с некрофильным ориентированием живет прошлым и никогда не живет будущим. Такой человек холоден, держится на дистанции и привержен «закону и порядку». Для не­го характерна установка на силу: ведь сила есть способность превратить человека в труп. Применение силы не является на­вязанным ему обстоятельствами преходящим действием — это образ его жизни⁵⁰.

В политике сторонники «левых» и «правых» экстремистских группировок рекрутируются преимущественно из числа не­крофилов. Культурные традиции (или идеологические нормы), культивирующие этническую или религиозную вражду, нетер­пимость, агрессивность, могут значительно усиливать некро-фильную ориентацию людей. В исламских странах, где тради­ционно велико влияние религиозного фундаментализма, политические организации, призывающие к искоренению ино­верцев и практикующие физическое насилие, являются доста­точно типичным явлением в политической жизни.

Наконец, так называемые манипулятивные факторы поз­воляют политологу объяснить, как политическая позиция чело­века зависит от влияния средств массовой информации. С раз­витием научно-технической революции СМИ превратились в один из главных источников формирования политических взглядов людей. Однако манипулятивное воздействие полити-

ческой пропаганды обратно пропорционально культуре каждо­го человека: чем глубже и прочнее культурные корни, тем мень­ше человек подвержен идеологическим манипуляциям.

Современные исследования в области политической психо­логии показали, что людям свойственно не только поддаваться внушению, но и вырабатывать психологические методы защи­ты от него (контрсуггестию). Как отмечает Г.Г.Дилигенский, «в ус­ловиях политической конкуренции чем интенсивнее поток ма­нипулирующей информации, которой подвергает себя человек, тем больше он сопротивляется ей и старается занять позицию, равно удаленную от соперничающих сторон»⁵¹. Многочислен­ные опросы населения в разных странах мира подтвердили, что в последние годы уровень доверия населения к СМИ резко упал.

Однако манипулятивный фактор может значительно уси­ливаться, если пропагандистская кампания умело затрагивает глубинные культурные «архетипы», живущие в массовом подсо­знании. В этом случае социокультурная идентичность способ­на сыграть роль мощного резонатора и направить массовую политическую активность в определенное русло. Такая ситуация таит в себе много непредсказуемого и чревата политическим взрывом.

Итак, интерпретация политической позиции партнера тре­бует учета множества взаимосвязанных факторов, ведущим среди которых выступает социокультурная идентичность. Она выступает в качестве особой оптики, преломляющей действие остальных векторов — исторического, социологического, ин­дивидуально-психологического, манипулятивного. Поэтому объяснить феномены политического сознания человека дру­гой культуры невозможно, пока мы не подберем ключ к интер­претации его социокультурной идентичности.

В.Франкл считал, что понять другого человека, интерпрети­ровать его идентичность можно лишь в той степени, в какой я сам отступаю на задний план, «предаю забвению мое собствен­ное существование». Только в этом случая я приобретаю воз­можность увидеть нечто большее, чем я сам: «Такое самоотрече­ние является ценой, которую я должен заплатить за познание мира, ценой, которой я должен приобрести познание бытия, большего, чем просто проявление моего собственного бытия. Одним словом, я должен игнорировать самого себя»⁵².

Если человеку это не удается, то его познавательные воз­можности терпят ущерб, ведь он сам преграждает путь своему собственному познанию. Герменевтика социокультурной иден-

тичности парадоксальна. Мы можем интерпретировать идентич­ность человека другой культуры в той мере, в какой способны са­моотстраниться от собственной идентичности.

Таков трудный путь к диалогу политических партнеров на ру­беже культур. Но только на этом пути политическая герменев­тика приближается к ответу на вопрос: что есть человек поли­тический? Именно тогда мы начинаем видеть в нем личность, в чьей динамической природе и органической способности к ди­алогу раскрывается сущность духа.