 |
|
Дом у тенистого оврага
Глава 1
Влажная трава
Пока мы любим – пока мы верны друг другу, здесь, в стране красоты и покоя, твоем родном краю, нам доступны все мирные радости жизни, и что может нарушить наш покой?
«Франкенштейн», М.Шелли
Он держал ее за руку. Ее голова легко склонена к его плечу. Напротив них сидела семья с тремя детьми от лет 5 до 9, а те шалили, болтали, спрашивали, смотрели в окно, обнимали маму и рассказывали стихи. Дина неподвижно с почти расслабленной остекленелостью смотрела на них, и он читал грусть на ее лице…
Они вышли из автобуса и пошли по дороге.
Он не видел ее целых пять дней, это ужасно долго; до обеда она пришла к нему, они набросились друг на друга, как безумные, и три раза занимались любовью; уже потом, когда они с полчаса праздно, легко обнявшись, лежали в постели, она предложила собраться и выйти куда-нибудь.
Ночью шел дождь, и хотя было сыро, прогулка в горах пришлась ей по душе.
До сих пор они говорили немного, сначала полные любовного томления и занятые трепетными ласками, а потом больше по пустякам – расслабленные и шутливо веселые.
Однако, не смотря на радость, Мстислав нет-нет да ощущал в ее присутствии укоры совести из-за своих измен со «смазливой анорексичкой неопределенного возраста», как он сам дал ей однажды негласное определение.
Они прошли деревянный мостик через белую от пены бурлящую речку, дышащей в лицо невидимо летевшими мельчайшими каплями ледяных брызг, и стали подниматься по извилистой тропинке в покрытый темным щедрым ельником холм. Им равнодушно открывалось бездейственное и отрешенное величие старых могучих деревьев и массивных ворохов-сплетений их корней. Все дышало прохладой и покоем глубокой осени. Трава здесь была еще зелена, даже густо-темна, и полна росы.
На почти плоской и широкой вершине холма рос, словно в мягкой перине уже осыпавшейся тепло-желтой листвы, березовый лес. Покружив, они нашли место – он достал из сумки плед и расстелил его. Она достала термос и немного закуски: курицу с картошкой и хлеб с сыром. Он хотел есть и ел с аппетитом; она лишь слегка притронулась к еде. Гурьянов заметил, ее щеки стали гореть.
- Ты что не ешь? – спросил он с полным ртом. – И почему такая грустная, моя Вишня?
- Я не знаю, эти дети… Почему-то когда я вижу младенцев, меня берет раздражающая почти дрожь; а когда детей постарше и особенно с родителями – такая тоска. Я представляю, как он выглядел бы сейчас.
Так чудно, его уже нет, а все еще мыслю, как кормящая мамаша. Даже сейчас. Раньше, до беременности, рассуждаешь о пище в стиле «вкусно-невкусно» или в лучшем случае «вредно-невредно». С ребенком мыслишь «можно или нельзя», а еще «сможет прожевать или не сможет». Так и сейчас подумала: «Курица – можно было бы. Но нужно бы измельчить»… - она невесело усмехнулась, - не знаю, когда уже пройдет эта привычка!
Почему-то хочется опустить голову в траву… У тебя не бывает такого? – она, полулежа на пледе, опустила руки на землю, легла корпусом на траву и опустила в холодную влажную траву пылающее лицо. Так прошло с полминуты. Она поднялась и приняла прежнюю позу, глядя в его лицо и ожидая его реакции; он взял ее руки в свои и мягко и молча сжал их.
- Иногда я думаю: может человек как маленький ребенок, тоже видит что-то, хочет, тянется, изворачивается. Но если это опасно или сулит несчастье, судьба, как родитель, отталкивает его, грозит пальцем, может забрать желанный предмет. Но он не осознает зачем это, ревет, ноет, бормочет и возмущается и, если очень настойчив, долезает-таки. Что дальше: поиграет он в свое удовольствие или поранится? Стоит ли чего-то хотеть?
Не знаю, я просто плыву по жизни, выполняя свои обязанности, свой долг, стараясь радовать себя и по возможности других. Надо же, жизненный уклад выражен в одном предложении… (Она помолчала, едва ли не безучастно глядя перед собой.)