Главная | Обратная связь

Вступительное слово. 2 страница

"Букинист" оказался на моем пути в сторону трамвайной остановки. Наверное, там были книги и поценнее в научно-мировоззренческом смысле, однако эта смотрела на меня как-то особенно. Содержание ее, как потом выяснилось, было совершеннейшей мудотой, поскольку дословный перевод языкового наследия первобытных племен, пусть даже с комментариями, - это и есть генерирование откровенной человеческой мудоты. Дело было в форме. Важно понять, что зачастую содержание - не главное. Просто потому, что оно далеко не всегда отражает суть.

-- Можно полюбопытствовать? - Виктор Алексеевич нацепил очки.

-- Пожалуйста, - я протянул книгу.

-- Интересно, - Виктор Алексеевич рассматривал бежево-розовую обложку. - Любишь книги?

-- Очень, - честно признался я, наблюдая за тем, как брюсоуиллисоподобный молодой человек с каменным лицом забрал журналы и покинул купе. - Особенно хорошие.

-- Библиофилы нынче - редкость, - посетовал Виктор Алексеевич, возвращая книгу. - Я вот тоже себя к ним отношу. Знаю в Москве пару мест, где по дешевке продаются очень неплохие вещи. Завтра с утра встанем - нарисую тебе план. Только не отдам - запомнишь так. Понял?

-- Понял. Спасибо, - меня немножко удивила эта шпионская выходка.

Наверное, сказывались многие годы работы на "оборонку" и, безусловно, российский менталитет.

Забегая вперед, скажу, что советом Виктора Алексеевича я так и не воспользовался. Если честно - было не до того. Библиофилия - это хорошо, тем не менее нельзя превращать ее в морально-половое извращение. Вредно.

-- Я тут недавно невестке своей, - продолжал Виктор Алексеевич, - полное собрание сочинений Вергилия подарил на день рождения. Она у нас филолог. Неплохой филолог.

-- И как оно? - поинтересовался я.

-- Поблагодарила, - Виктор Алексеевич усмехнулся. - Но было видно, что лучше бы обрадовалась вечернему платью. Хоть и гуманитарий, а сути вещей не понимает. А я по-прежнему считаю, что хорошая книга - это лучший подарок.

- А что в вашем понимании значит "хорошая книга"? - поинтересовался я.

-- Та, которая приносит моральное удовлетворение, - на полном серьезе ответил Виктор Алексеевич.

-- Значит, Вергилий ее морально не удовлетворяет, - подытожил я. - Вы бы ей лучше подписку на "Burda Moden" подарили. Или на "Лизу".

-- То-то и оно, - сокрушенно вздохнул Виктор Алексеевич. - Вот так-то мир и скатывается с правильного пути...

-- Разрешите? - форменный китель проводницы заслонил дверной проем. - Вот ваши квитанции, мужчины. Удачной поездки!

-- И вам того же, - ответил я.

Проводница одарила меня несколько удивленным взглядом и пошла по своим делам.

 

IX

Суета в вагоне затихала, словно бы останавливался огромный маховик, вращающийся по инерции, - останавливался медленно, с чувством, толком и расстановкой. Пассажиры готовились ко сну, подчиняясь команде неярко вспыхнувшего под потолком вязко-оранжевого света. Перестук колес резонировал в вечере и отзывался в сердце тонкими покалываниями тоски одиночества. Наваливающаяся снаружи тьма сжимала мир до размеров купе - безопасного, светлого и теплого, - но от этого чувство одиночества только усиливалось. Самое интересное, что оно было абсолютно беспричинным. Наверное, срабатывали стадный инстинкт и ощущение магической неизбежности конца.

Мне захотелось есть.

-- Пора и поужинать, - я нагнулся за кейсом и достал приготовленную женой провизию - скудную, но с оттенком дешевой мещанской изысканности.

Попутно пришлось констатировать, что на завтрак еды не хватит.

-- Давай-давай, - Виктор Алексеевич оторвался от чтения дорожного журнала и поднял очки на лоб. - Дело хорошее.

С оттяжкой щелкнул тумблер ночника, залив мое спальное место оптимистичным полубожественным сиянием.

-- Не хотите? - я предложил попутчику бутерброд с колбасой.

-- Нет, спасибо, - Виктор Алексеевич улыбнулся. - Ты молодой, тебе полезно. А я старый уже... Организм не тот. Не хочу, тем более на ночь.

За окном совсем стемнело. Я молча жевал бутерброды, запивал их минералкой, и это отчего-то казалось логичным и правильным. Правильным настолько, что я ощутил слабое веяние какой-то гармонии. Она была похожа на сладкое посасывание легкого страха в пьяном состоянии. Наверное, то же самое испытают первые космонавты, которые попадут в зону действия гравитации черной дыры.

Виктор Алексеевич занимался капитальной подготовкой ложа к длительному почиванию.

-- Во сколько завтра встаем, Виктор Алексеевич? - поинтересовался я, стряхивая крошки в пакет.

-- Желательно бы пораньше, - попутчик потер подбородок. - Где-нибудь в половине четвертого, чтобы туалет занят не был. В четыре проводник объявит подъем, чтобы все успели сделать свои дела до санитарной зоны. Очередь будет.

-- Я заведу будильник, - сообщил я, настраивая старую, добрую и на редкость безотказную подделку под "Casio".

-- Давай, - согласился Виктор Алексеевич и посмотрел в окно. - Подмосковье уже. Агломерация... Ладно, Артур, спать я ложусь. Спокойной ночи.

-- Спокойной ночи, - я посмотрел на копошащегося под одеялом попутчика и принялся расстилать свою постель.

Потом перецепил обручальное кольцо на левую руку и взялся за дневник...

 

X

"20:58. Подмосковье.

Романтика началась: алая стрела заката, вереницы огоньков, чужие города и поселки. Легкая дымка тоски. Москва рядом.".

 

XI

Спал я в эту ночь отвратительно. Точнее, даже не спал, а время от времени проваливался в мутное забытье, наполненное обрывками ярких образов. Поезд сильно трясло, кидало из стороны в сторону и перекашивало во всех плоскостях, словно вагонетку на американских горках. Москва была рядом - и на подъездах к ней колбасило одинаково и меня, и технику. Будильник зловеще молчал, и мне казалось, будто это он один повинен в том, что время остановилось.

Наконец, сквозь одуряющую железнодорожную какофонию до меня донеслись настойчивые ритмичные попискивания. Я открыл глаза и приподнялся на своем дорожном ложе. Голова противно гудела, как с похмелья, веки нечеловечески царапало. Нет ничего хуже, чем дурно проведенная ночь, особенно в незнакомом месте.

За окном тянулись железнодорожные пути, закованные в бетон платформ; кабинки местных станций, закутанные в свинцово-фиолетовую предрассветную тьму. Августовскими метеорами проносились желтые и синие огоньки фонарей.

Попутчик мой мирно храпел, не обращая внимания ни на противный писк будильника, ни на жуткую тряску. Я натянул джинсы, накинул жилет и задумался. У меня было предчувствие, что Андрюха меня не встретит.

-- Виктор Алексеевич, - я потряс соседа за плечо. - Вставать пора.

-- А? - он повернул ко мне помятое со сна лицо. - Сколько времени?

-- Половина четвертого, - сообщил я.

-- Понятно, - Виктор Алексеевич потянулся. - Иди умывайся, я пока оденусь.

Трясущийся, как желе, коридор тускло освещался гребнеподобным рядом лампочек. Я добрался до туалета, почистил зубы, поплескал на лицо и кое-как привел в порядок безобразно смятые волосы. Попасть в столицу в лучшем виде, судя по всему, не представлялось возможным.

В тамбуре было холодно и сыро, как в пещере. Из пепельницы тянуло табачной гарью. В ожидании чуда время измеряется не часами, а выкуренными сигаретами. Или выпитыми стаканами. Проблема в том, что чуда, как правило, не происходит. А если происходит, то ты уже либо пьян, либо находишься на полпути к трамвайной остановке...

Виктор Алексеевич уже прибрал постель, переоделся в элегантную рубашку и отутюженные брюки и самозабвенно возился с сумкой.

-- Умылся? - мимоходом поинтересовался он.

-- Ага, - я вздохнул и сел на свое место.

-- Ну и прекрасно! - порадовался попутчик - похоже, он пришел в хорошее настроение. - Сейчас я сделаю то же самое, вернусь и нарисую тебе обещанный план. Того дешевого книжного магазина.

И он весело удалился, перекинув через плечо казенное полотенце и оптимистически насвистывая.

Под перестук колес снятое постельное белье ложилось тугими конвертами, образовывая аккуратную стопку. Рулет матраца я отправил на верхнюю полку и уселся на голую скамью - символ единства начала и конца. Открытая дверь купе чуть покачивалась взад-вперед, словно маятник трансцендентного, разбросанного по разным измерениям часового механизма... Тик-так... Тик-так... Нужно было не забыть перевести часы на час назад.

Виктор Алексеевич появился неожиданно - довольный, с мокрыми волосами, насвистывающий какой-то незнакомый, но очень веселый мотивчик.

-- Собрался? - он улыбнулся и аккуратно сложил полотенце. - Ну, теперь садись и смотри внимательно. Сейчас я тебе объясню, где находится этот книжный магазин.

Схема, которую Виктор Алексеевич рисовал на странице бесплатного журнала, была далека от картографического идеала, но, в общем, понятна. Запомнить ее не составляло особого труда, однако в тот момент мне почему-то не хотелось этого делать. Наверное, не хватало оперативной памяти - ее занимало другое приложение.

-- Примерно понял, как добраться? - Виктор Алексеевич закрыл журнал и положил его в сумку.

-- Примерно понял, - ответил я.

Из коридора доносился голос проводницы, будящей пассажиров. Вагон потихоньку оживал, наполняясь полусонными репликами, шорохом ног и медленно передвигающимися фигурами с полотенцем через плечо. Похоже, возле туалета постепенно, но неизбежно образовывалась очередь.

-- Уже проснулись? Доброе утро, - проводница заглянула в наше купе. - Белье сдавать будете?

-- Да, все готово, - Виктор Алексеевич вежливо улыбнулся. - Спасибо за хорошее обслуживание, хозяйка!

-- Всегда пожалуйста! - проводница, наверное, улыбалась в ответ, но при этом она собирала белье, так что по ее объемистому заду трудно было определить выражение лица. - Удачно провести время в столице!

-- Хочешь, Артур, дружеский совет старшего? - Виктор Алексеевич задумчиво проводил взглядом проводницу. - Просто потому, что мы вот так случайно встретились, провели вместе сутки и больше никогда не увидимся.

-- Разве только поэтому, - я усмехнулся, поскольку происходящее напомнило мне сцену из бразильской мелодрамы.

-- Ты, конечно, молодой, надеешься в Москве погулять и покуражиться, - проникновенно начал Виктор Алексеевич. - Но попомни мое слово: сэкономь денег и привези жене хорошую бытовую технику. Или посуду. Блинницу, например, как я это в прошлой командировке сделал... Теперь, представляешь, когда сын с невесткой в гости приходят, жена достает эту блинницу и такие блины печет...

Лицо Виктора Алексеевича затуманилось радостными воспоминаниями.

-- Я лучше ей Вергилия привезу, - я изо всех сил старался казаться серьезным. - Потому что блинницей и убить можно, а томом Вергилия - вряд ли. Разве что покалечить.

-- Смеешься, - Виктор Алексеевич вздохнул. - Смейся, пока молодой. А вот когда постареешь, когда встать с постели не сможешь, тогда единственный друг, который тебя не оставит, это будет жена. Женщина, с которой ты прожил много лет подряд. У нее на руках и помрешь, Артур.

И тут, как говорится, Остапа понесло.

-- Вы совершенно правы, Виктор Алексеевич, - согласился я. - Жена - это член семьи, возможно даже, самый дорогой. А члена семьи нужно любить, помогать ему во всем и вообще вести себя соответствующе. И он, этот член семьи, будет отвечать тебе тем же. Но есть в этой жизни еще одно уникальное явление. Оно называется - Женщина. Женщина с большой буквы. Без Женщины нет жизни, нет Гармонии, нет Совершенства и Совершенствования. Без Женщины мужчина - это нечто такое неодушевленное и аморфное, как ком протоплазмы, полученной методами клеточной инженерии. То же самое применимо и к Мужчине с большой буквы, ибо без Мужчины женщина - это волна, которая бессмысленно разбивается о бетон парапета.

-- Ты умен, Артур, - Виктор Алексеевич посмотрел мне в глаза. - Даже мудр для своих лет. Но что все-таки ты хотел сказать?

-- То, что брак убивает Женщину! - горячо заявил я. - И убивает Мужчину. Остается член семьи - существо бесполое, машина для постройки общества и воспроизводства человечества. Остаются протоплазма и беспомощная волна, которые сливаются в мутную слизь, производят еще несколько комков такой слизи и потихоньку сгнивают под лучами солнца и давлением времени! И ваша эта долбанная блинница - прекрасный инструмент для добивания остатков Мужчины и Женщины, чудом сохранившихся после страшного удара печатью! Со штампом которая, особым таким штампом! А я не хочу быть протоплазмой! Я хочу Женщину с большой буквы! И плевал я на блинницу, на кольцо, на свой брак и на ваши советы!

Виктор Алексеевич не обиделся.

-- Хорошо, - он задумчиво посмотрел в потолок. - Тогда зачем ты женился?

-- Я уступил Женщине, - я потихоньку успокаивался. - Точнее, тому, что от нее оставалось. А может, просто хотел стать взрослым, не представляя себе всего того, что знаю сейчас. Самое дорогое в жизни - в материальном смысле, конечно, - это опыт. За него не жалко ни денег, ни времени, ни нервов. Главное - во время все понять и не остаться протоплазмой. Поэтому я ни о чем не жалею. И буду двигаться дальше.

-- Твое дело, - Виктор Алексеевич задумался. - Наверное, даже ты в чем-то прав. Проблема не в твоем возрасте и не в твоих взглядах на жизнь. Проблема в том, что мы с тобой представляем разные поколения. И между нами - пропасть, Артур. Мы видим друг друга с разных ее берегов. И поэтому каждый останется при своем мнении... Давай-ка лучше собираться. Скоро выходим.

Колеса поезда стучали на стыках московских рельсов.

 

XII

За окном, перегороженным тремя стальными прутами, нехотя рассветало. Поезд замедлял ход; все отчетливее проступали контуры зданий, облепленных блестками прожекторов.

Народу в тамбуре было немного. Выходить не спешили.

К двери протиснулась проводница и замерла в ожидании.

-- Ну, что ж, Артур, - Виктор Алексеевич, облаченный в кожаную куртку и "жириновку", протянул мне руку. - Давай прощаться. Приятно было ехать с таким попутчиком. Удачи тебе, парень!

-- Взаимно, Виктор Алексеевич! - я ответил рукопожатием. - И вам удачи!

Легкий толчок и скрежет сцепок известили о том, что поезд прибыл в Москву. Проводница открыла дверь, и я шагнул на ровный асфальт перрона. Пронизывающий холодный ветер, пахнущий креозотом и гарью, ощутимо полоснул по лицу и забрался под воротник куртки.

Из открытых дверей выливался бурный людской поток, текущий в разверстую, горящую синтетически желтым светом пасть Казанского вокзала. Виктор Алексеевич, не оборачиваясь, зашагал прочь и постепенно растворился в толпе.

Поезд пришел вовремя. Я достал сигарету, закурил и обратил взгляд туда, где величественные башни вокзального здания упирались в рваные, грязно-серые лохмотья низкого небосвода. Андрюхи не было.

Прошло двадцать минут. За это время я успел отказаться от услуг трех частных носильщиков, выкурить две сигареты и увидеть, как Ижевский состав отогнали с платформы. На соседнюю платформу прибыл поезд "Карачаево-Черкессия". Люди направлялись к вокзалу, а я стоял на пустом перроне и ждал друга, хотя мучительно догадывался, что он не придет. Предчувствие меня редко подводит.

Еще через двадцать минут я положил в карман Московский атлас, достал бумагу с адресом общежития и, взвалив на плечо сумку, уверенно зашагал вперед. Приходилось добираться без проводника.

Выход к метро, обозначенный большой светящейся вывеской, мне преграждала серьезная стальная решетка. Пока я ожидал незадачливого товарища, путь закрыли. В огромном помещении вокзала сновали носильщики, беспорядочно передвигались прибывшие и отъезжающие, неспеша прохаживались менты, абсолютно безбоязненно дожидались клиентов вокзальные проститутки, а я был заперт на платформе. Более идиотской ситуации нельзя было представить.

Из-за белоснежно-стеклянного газетного киоска показался парень в форме МЧС.

- Эй, командир, выпусти меня отсюда! - убедительно попросил я.

- Ты как туда попал? - белесые брови паренька залезли едва ли не на самую бритую макушку.

- С поезда, - горестно признался я. - Ждал друга, но так и не дождался.

- Документы и билет, - паренек оправился от удивления и начал действовать в соответствии со своей должностью.

Я протянул через решетку паспорт, билет и путевку.

- С***я служба? - МЧСовец недоверчиво оглядел меня с головы до ног. - Удостоверение есть?

- Конечно! - я достал удостоверение. - До смерти хочу учиться, поэтому и выбраться отсюда тоже хочу.

Парень слегка усмехнулся и вернул мне документы. Затем полез в карман, достал ключ и со скрипом отворил решетку.

- Хреновый у тебя друг, - сообщил он мне напоследок.

- Не то слово, - согласился я и зашагал в сторону метро.

Миновав мрачную базальтовую лестницу, я очутился в широком и высоком коридоре, королевски светлом, облицованном стеклом и пластиком бесчисленных киосков, лавочек, рекламных вывесок. Волны безликой людской массы катились по его дну в обоих направлениях, исчезали за поворотом, вливались в боковые ниши и разбивались о сверкающую синтетику витрин. Несмотря на то, что я ощущал себя махровым провинциалом и устойчиво ассоциировал свое существо с тополем на Плющихе, суровая красота урбанизированного подземелья восхищала. Было в ней что-то от ненасытной блондинки классически модельного роста и соответствующих пропорций. В этом смысле покупка билета на двадцать поездок в Московском метрополитене добавила изрядную долю фрейдизма в мои мысли.

Судя по атласу Москвы, ближайшая станция метро, подходящая мне, располагалась на Кольцевой линии и носила до боли ностальгическое название - "Комсомольская". В принципе, добраться до нее не составило большого труда - всюду висели светящиеся указатели и схемы переходов. Ряд стеклянных дверей, турникет, эскалатор, переход, вновь эскалатор, ползущий вверх по бесконечному тоннелю, пестрящему рекламой... Говорили, что по бешеному темпу жизни москвич сразу отличается от провинциала. Мне же этот темп напомнил скорее тепловое движение частиц жидкости: колебание, резкий скачок, вновь колебание, опять скачок. И все это - в непрерывном макропотоке, попадая в который перестаешь его ощущать. Ощущаются только толчки молекул, перескакивающих в другой слой.

Станция пахла креозотом, сухой пылью, старым мрамором и еще чем-то таким, от чего судорожно сжималось сердце. Прохладный ветер беззвучно вылетал из черного провала тоннеля и уносился прочь, настойчиво касаясь волос и заставляя слезиться глаза. На платформе буднично толпился народ различных национальностей и убеждений - Кольцевая славилась объемом пассажирских потоков. Скинув оттягивающую плечо сумку, я прислонился к холодному камню колонны и открыл атлас.

Начавшись легким свистом, грохот стального чудовища нарастал и становился все оглушительнее. В пучине тоннеля вспыхнули два пронзительно-желтых огня. Электричка стремительно вырвалась на открытое пространство и, замедляя ход, остановилась. Хлынул людской поток.

В вагоне было тесно, и я то и дело ловил на себе раздраженные взгляды тех, кого невольно зацеплял объемистой сумкой. Синяя стрела состава летела по темным коридорам, чтобы попасть на тетиву очередного лука - следующей станции, замурованной в мрамор, гранит, известняк, освещенной искусственным электрическим сиянием. "Проспект Мира", "Новослободская", "Белорусская"... Величие подземной Москвы вливалось в дробный звук страстного поцелуя стальных колес с чугунными рельсами и становилось с ним одним целым. Я чувствовал, как по моей спине стекают тонкие струйки пота.

Электричка Замоскворецкой ветки оказалась полупустой - мне ничего не мешало усесться на жесткую скамейку, немного передохнуть и полистать атлас. Состав гнал так, что закладывало уши, а голова гармонически вибрировала, подобно камертону. Рассматривая схему ветки, я нашел знакомые всей стране названия - "Павелецкая" и "Автозаводская". На ум приходило только одно выражение: "Неисповедимы пути Господни". И я признавал его фатальную, философскую универсальность. Знаете, я верю в Бога, хотя по роду своей деятельности и по образу жизни весьма далек от этого. Бог легко описывается вторым законом термодинамики.

Мягкий, по-элвисовски проникновенный голос сообщил, что поезд дальше не идет, и попросил покинуть вагоны. Конечная станция - "Речной вокзал" - являлась финальным этапом моего путешествия по подземной Москве. Оказавшись на платформе, я еще раз сверился с атласом и посмотрел на указатели. С обоих выходов можно было попасть на нужную мне улицу Ф***ю.

Короткий эскалатор оставил меня напротив стеклянных дверей, ведущих в город. Я поймал себя на мысли, что, находясь в Москве уже полтора часа, я еще не видел ее снаружи. Столица легко пускала под одежду, но лицо показывать не спешила.

 

XIII

Когда я спустился в подземку, снаружи трудно, словно бы с похмелья, очухивался тяжелый, заплывший серыми тучами рассвет, а сейчас я был ослеплен красноватым утренним солнцем и опьянен весенней свежестью воздуха. Вход в метро скрывался в глубине небольшого рынка, разрезанного на ровные полосы рядами ларьков и палаток. Это немного дезориентировало, но я благополучно вышел к остановке и углубился в разработку плана дальнейших действий.

В путевке весьма туманно указывались несколько маршрутов автобусов и троллейбусов, которые могли приблизить меня к вожделенному общежитию. Однако, поразмыслив немного и найдя на карте нужный мне объект, я решил добираться пешком: для бешеной собаки три километра - не крюк. Кроме того, так оно выходило и дешевле, и надежней, и познавательней.

Солнце то исчезало за пухлыми клоками кучевых облаков, то появлялось вновь, выплескивая потоки теплого медового сияния. От быстрой ходьбы и ломящей плечо тяжести сумки мне стало жарко, однако ледяной пронизывающий ветер едва не отрывал голову от тела, превращая уши в пару онемевших комочков и до самого черепа промораживая затылок. К тому же, легкая слабость, сухость во рту и мерзкое ощущение пустоты в голове напомнили, что я плохо спал накануне, ничего не ел со вчерашнего вечера и с утра злоупотреблял сигаретами.

Тем не менее, это волновало слабо. Мне нужно было добраться до убежища - и, чтобы отвлечься от усталости, я принялся глазеть по сторонам, жадно впитывая первое впечатление от тесного знакомства с наземной Москвой.

По левую руку от меня тянулся жилой квартал с типовыми пяти- и девятиэтажками и сонными после недавней зимы дворами. Голые деревья сухо подрагивали под порывами ветра.

Справа угадывались дымчатые контуры парка Дружбы.

По проезжей части в обе стороны с потрясающим постоянством сновали дорогие автомобили - даже не автомобили, а их агломераты. Столь популярные в провинции "ВАЗы" были редкостью - на глаза попадались преимущественно иномарки. Импортными были седаны, пикапы, мини-вэны, автобусы. Все это сильно попахивало Европой.

Жители Москвы передвигались резво и самозабвенно - причем, настолько, что не удосуживались чуть посторониться, чтобы разминуться с идущим навстречу. Я снова вспомнил движение частиц жидкости, но насладиться ассоциацией в полной мере мне помешал увесистый толчок в плечо. Не тратя времени на беспочвенные обиды, я просто принял их тактику. Тем более, что в этом мне верно помогала тяжелая сумка.

Улица С***я была Щже Ф***й. По глубокому каньону, последовательно закованному в гребенчатый слой припаркованных машин, потрескавшийся асфальт узких тротуаров, мозаичное панно магазинов, пористый монолит жилого массива, осторожно струился синтетический ручеек все тех же дорогих автомобилей. Судя по атласу, половину пути я одолел. Признаться - на голодный желудок я не испытывал ни восторга, ни неприязни. Я просто ощущал себя бездомным и уставшим провинциалом.

Каменная свеча общежития, подобно маяку, привлекала внимание издали. У ее подножья распласталось приземистое пятиэтажное здание невообразимого совково-культурного происхождения. Собственно говоря, размах стеклянных витражей в дюралевой оправе и огромные известняковые блоки недвусмысленно намекали на твою биологическую ничтожность, однако в сравнении с масштабом общежития эпитет "приземистый" подходил для характеристики этого строения как нельзя точнее.

Кстати, приземистое здание оказалось тем самым учебным корпусом Р***О, в котором я имел счастье повышать свою квалификацию почти весь последующий месяц.

Последний перекресток, отделявший меня от общежития, едва не стал последним перекрестком в моей жизни. Смело шагнув на зеленый свет, я едва не угодил под сверкающую вереницу иномарок, лихо берущих поворот прямо перед носом разъяренной толпы. Забегая вперед, признаюсь, что с этого момента я не перехожу ни одну улицу даже на зеленый сигнал светофора, не убедившись предварительно в полной остановке автотранспорта.

Затмевающая солнце машина и граничащее с безумием пренебрежение к нормам - это то, что всегда нравилось любой женщине, вне зависимости от социального статуса и степени девственности. Тем более, такой, как Москва. Женщина формирует Мужчину, Мужчина - Женщину. Это естественный процесс, способный породить и сводящее с ума совершенство, и вызывающую могильный ужас мразь. Хорошо бы еще ненароком попасть под формовочный пресс.

Фасад общежития встретил меня мраморной анфиладой лестниц; угловатыми известняковыми колоннами, украшенными грубо намалеванной свастикой; претензионным, но пыльным стеклом и потускневшими от времени дюралевыми створками входа, безмолвно охраняемого парой современных таксофонов. На фоне всего этого шапкозакидательного российско-советского великолепия пластмассовая табличка "Р***О. Общежитие гостиничного типа" с первого взгляда терялась, а со второго казалась неактуальной, словно трусики из серии "неделька" под белыми бриджами.

Бабушка-вахтерша, гордо восседающая в своем стеклянном убежище, даже не дав мне возможности высказать традиционное приветствие, задала вопрос в лоб:

- Вы по путевке?

- Да, - честно признался я.

- По коридору направо, сто второй кабинет, - отрапортовала вахтерша и погрузилась в чтение произведения Дарьи Донцовой.

Миновав щедро освещенный лампами дневного света коридор, я остановился перед филенчатой дверью с номером сто два и ультрасовременной строгой табличкой "Комендант". Необходимо было скомпоновать пакет нужных документов.

Убранство просторного комендантского кабинета оказалось весьма заурядным, хотя и вполне соответствующим возложенным на него обязанностям. За длинной ламинированной стойкой восседала массивная дама постбальзаковского возраста и за отсутствием посетителей читала карманный томик беллетристики.

- Доброе утро, - я скинул на пол сумку и положил документы на стойку. - Хотелось бы вселиться.

Мадам отложила книжку и, поздоровавшись в ответ, принялась изучать мои бумаги. Кстати, читала она Дарью Донцову.

Разговорчивостью комендантша не отличалась. Записав мои данные в журнал, она четко и лаконично описала мне процедуру получения временной регистрации и посоветовала не затягивать с этим делом. К чести сего заведения следует сказать, что все сложности по оформлению прописки оно брало на себя.

- Ваш номер - девятьсот три, - убедившись, что я внял ее словам относительно легализации проживания в столице, комендантша вручила мне ключ на массивном пластмассовом брелоке ядовито-желтого цвета. - Вы первый в этом номере, но в любой момент к вам могут кого-нибудь подселить, так что не забывайте сдавать ключ на вахту, когда уходите. Вот ваш пропуск, - она шлепнула штамп на небольшой кусочек картона и протянула его мне. - Общежитие закрывается в час ночи и открывается в шесть утра. Будьте внимательны. Белье заберете сейчас или сначала оставите сумки?

- Заберу сейчас, - решил я. - Простите, а из наших уже кто-нибудь заехал? Очень хочется найти родственную душу.

- Молодой человек, этого я вам не скажу, поскольку искать это в журнале очень долго, - прохладно отказала комендантша. - Если бы вы знали фамилии, тогда другое дело.

- Спасибо, - вздохнул я. - Фамилий я, к сожалению, не знаю.

- Не уходите, я принесу белье, - комендантша поднялась и исчезла в недрах служебных помещений.

Когда со стопкой пахнущего прачечной белья под мышкой я направлялся к лифту, в душе моей заколебалось предчувствие, что предстоящую ночь я проведу один.

Я чувствовал себя ясновидящим.

 

XIV

 

Предоставленный мне номер состоял из двух изолированных комнат, на двух и на трех постояльцев. Санузел был смежным и включал ванну с душем, но самое главное - он находился в номере.

Ботинки мои за время путешествия от метро успели покрыться тонким, но удивительно плотным слоем мелкой бежевой пыли. Кроме того, я натер мозоли и, как показалось с голодухи, смертельно устал. Напрашивалась весьма определенная ассоциация со святым паломничеством. Однако, дабы не предстать в своих глазах окончательно свихнувшимся провинциальным муднем-романтиком, я сбросил обувь и принялся располагаться, по возможности - разумно.

Заправив постель с неизбежно окровавленным матрасом и закинув в шкафчик вещи первой необходимости, я решил осмотреть новое жилище. Моя кровать стояла у двери большой комнаты. Огромный шифоньер, рассчитанный на троих. Две соседские кровати, казенная необитаемая нагота которых была едва прикрыта нежно-голубыми покрывалами. Большое окно, угрожающе пошевеливающее драными бумажными щупальцами. Капитальный стол-верстак с забытыми салфеткой и календариком.