 |
|
Вступительное слово. 10 страница
Она пахла Женщиной... Женщиной-богиней, Женщиной-вулканом, Женщиной-животным... В какой-то момент мне показалось, что я, обдолбанный древневосточной наркотой, стою в Храме богини Иштар и погружаю лицо в мягкую шерсть женского лобка с характерной свастикой...
- Пойдем? - Илона стояла у порога и обеспокоено сжимала ручки сумочки.
Оказывается, все то время, пока мое сознание играло в салки с бытием, я, не отрываясь, смотрел на Нее! Страшно подумать, что она увидела в моих глазах.
- Идем, - я усмехнулся. - Прости, твое присутствие сводит меня с ума. Ничего не могу поделать... Ты необыкновенная женщина...
- Я обычная... - голос Илоны дрогнул; она потупила взгляд.
- Нет, - нежно возразил я, чуть касаясь ее волос.
Она промолчала и на мгновение крепко прижалась к моей ладони.
XLI
По дороге к метро Илона рассказала мне, что не пошла с Натальей в Третьяковку. Естественно, это только усилило ревность. Все-таки женское восприятие мира на редкость кривое - поверьте, я говорю это отнюдь не с шовинистской подоплекой. Да, мужики - грязные животные, но они это признают. А женщины, веками создававшие себе имидж существ романтичных, возвышенных и недоступных, на самом деле всего лишь хитры и меркантильны. Это доказано научными изысканиями мировых психологов, социологов, этологов и антропологов, среди которых, кстати, женщины тоже были! Более того, женщина никогда не действует на основе романтического побуждения, в отличие от мужчины. Мужчина любит просто так, а женщина - за что-то. Самое смешное, что ни одна женщина в этом не признается, а если и признается, то все равно будет думать по-своему. Вот поэтому женская логика и кривая. А дележка особей противоположного пола при их недостатке характерна в одинаковой степени и для мужчин, и для женщин.
Правда, мужчины предпочитают закрывать глаза на глубинную сущность прекрасного пола. И правильно делают, в противном случае демографическая ситуация в современной Европе стала бы еще хуже.
Как бы то ни было, Илонину жертву я оценил. Пусть она, эта жертва, и не отличалась особой глобальностью, однако в современном мире даже само побуждение к искренней самоотдаче надобно еще заслужить.
- Она мне не нравится! - призналась Илона, уже довольно смело держа меня под руку. - Какая-то нервная...
- И завистливая, - вставил я. - В общем-то, завистливы все люди, однако зависть зависти рознь.
- Черная и белая? - предположила Илона.
- Немного не в этом разрезе, - я закурил. - Черная и белая зависть - это компоненты системы, неразрывно связанные. Они есть у каждого человека, но в разных пропорциях. Завидовать можно по делу - это хорошая зависть, она дает стимул добиваться своего. А можно и не по делу. Здесь уже на человека просто жалко смотреть.
- Она обиделась, - вздохнула Илона.
Я вспомнил случай из студенчества. Однажды группа моих товарищей опоздала на поезд только потому, что один оригинал намертво засел в привокзальном сортире. Кого тут жалеть? На мой взгляд - только сортир, у которого нет права выбора...
Вслух я ничего не сказал - вместо этого нежно ткнулся носом в ароматный шелк ее волос. Илона целомудренно отстранилась.
Громадный, какой-то всеобъемлющий, гранитно-красный (в общем, под стать своему кумиру) зев "Маяковской" выпустил нас на Большую Садовую - отрезок легендарного Садового Кольца. Попасть на контур - это всегда событие космической серьезности. Глядя на широченную, бесконечно многоцветную, бесконечно многозвучную, слепящую, словно взрыв ядерной бомбы, реку машин, посреди которой неспеша ползла приземистая баржа трамвая, я почувствовал легкое головокружение. От бешеной скорости временнСй стрелы...
Садовое Кольцо - это не просто контур в широком смысле слова, контур, подтверждающий наличие реальности. Садовое Кольцо - это модель судьбы, доступная пяти человеческим чувствам, модель Локальной Метафизики и Глобальной Диалектики... Бедняга Берлиоз не верил в судьбу - и его голова, отрезанная на Садовом Кольце, помещенная на блюдо и выставленная на всеобщее обозрение, красноречиво доказала обратное... Интересно, знал ли Булгаков о том, что выполняет на Земле роль Мессии - посредника между общественным сознанием и мощным аппаратом физических закономерностей, формирующих феномен судьбы? Скорее всего, да. Человек, не подозревающий о своем предназначении, не смог бы написать "Мастер и Маргарита", "Белая Гвардия", "Собачье сердце"...
Течение автомобильной реки замирало, словно бы сковываемое беспощадным осенним морозом. Разразившись гневной трелью, остановился трамвай, намертво зажатый смерзающимися обломками сверкающих всеми мыслимыми оттенками льдин. Вспыхивали и тут же гасли лунные отблески клаксонов. Пробка...
- Смотри, Артур, Театр Моссовета! - Илона восхищенно смотрела на мрачное серое здание с приторно-стилизованной под булгаковские времена вывеской.
- Да, дух "Мастера и Маргариты" все явственнее, - согласился я. - Я ощущаю его прямо физически. До Патриарших прудов рукой подать. Но дело не в этом. Я совсем не претендую на звание Мастера, но вот ты - Маргарита однозначно.
- Я совсем на нее не похожа, - Илона потупила взгляд.
- Еще как похожа! - возразил я. - Особенно здесь, в непосредственной близости от легендарного места начала романа...
Рука Илоны слегка дрогнула.
Людской поток разбивался об узкий вход на Малую Бронную, чтобы тут же собраться в тугую струю, звонко шуршащую по мощеному тротуару, зажатую мрачными утесами старых зданий и гарпунными зазубринами припаркованных иномарок. И если при этом русскоговорящие из встречного течения отводили плечо хотя бы символически, то здоровенный янки (этот акцент останется неизменным даже на Земле Франца-Иосифа!) от души бортанул меня и даже не оглянулся.
Зато к следующей встрече я был готов. От моего удара американец оборвал бусурманскую речь на полуслове и озадаченно замер. Не стоило ему этого делать. Поток подхватил его и моментально унес прочь, как брошенную с палубы океанского лайнера апельсиновую кожуру. Что ж, только кожура у них, убогих, и осталась...
- Наверное, во времена Булгакова здесь не было так много народа, - задумчиво произнесла Илона.
- Наверное, - согласился я, умиляясь ее акающему говору. - Тем более приятно чувствовать тебя рядом среди этой толпы, - я пропустил свои пальцы между ее.
Нежная и ледяная, словно у Снежной Королевы, кожа...
Илона несмело провела пальчиком по моей ладони.
- А вот, похоже, и пруды, - сообщил я, вырываясь из потока и увлекая ее за собой.
- Да? Вот это? - Илона была несколько разочарована.
Наверное, она представляла легендарное место более масштабным.
Единственный пруд, покрытый неровной, тенисто-фиолетовой с яркими золотыми пятнами, рыхлой коркой весеннего льда, обрамлялся небольшим сквериком размером со школьный стадион. Внешней масштабности не было - это верно. Однако во всем - и в пространственно-временной интимности сизой дымки голых лип и кленов, и в балладном покрывале льда, и в одиночестве резиденции Патриарха, тающей в сероватых сумерках конца парка, - чувствовалась масштабность внутренняя, необъятная, нефизическая, теряющаяся в глубинах Сознания и Космоса... Если на Садовом Кольце Судьба открывалась для пяти органов чувств, то здесь она постигалась чувством шестым, у очень многих дремлющим или забитым самым отборным социальным дерьмом. А вокруг ликовала весна: пахло старым городом и солнцем; за витой чугунной оградой проносились яркие всполохи машин; почтенные дома весело подмигивали сотнями сверкающих глаз - мол, давайте, молодые, не тормозите...
Уверен, что успел изрядно заебать читателя трансцендентным и романтическим. Хорошо, тогда расскажу о первых представителях рода человеческого, которых я увидел на Патриарших.
Это были гопники. Толпа. Пьяные, тупые и агрессивные. Я почувствовал себя монахом, которому какой-то недоброжелатель насрал в келью и струей мочи вывел на стене "Аллах Акбар!".
Похоже, гопники собрались на поиски приключений. Один из них, в старой кожаной куртке и неизменных спортивных штанах, с оттяжкой швырнул на лед пустую двухлитровку "Очаково" и прорычал что-то бодрое. Стая грозно тронулась к выходу, обойдя нас с двух сторон. Я погладил в кармане сосновую рукоятку ножа. А потом спустился к пруду, брезгливо поднял бутылку и выбросил ее в ближайшую урну. И не потому, что страстно ратую за чистоту города и никогда не бросаю мусор на улице - не ратую и бросаю.
Я сделал это потому, что ненавижу гопников. Ненавижу за то, что женщины по велению инстинкта всегда предпочитают их. Ненавижу за то, что благодаря им женщины выдумали лицемерную сказку о принце на белом коне. Ненавижу за то, что это волчья стая - не волчья даже, а шакалья, потому как законы волчьей стаи справедливы. У гопоты же вообще нет законов. Я ушел из андеграунда добровольно и не хочу туда возвращаться. Андеграунд - гиблое место. Но, если того потребуют обстоятельства, я встану рядом не с серебристым "Мерседесом", а с "Харлеем", бок о бок с вонючим панком, под призывом: "Раскачаем этот мир - или волки, или мы!".
Илона молча наблюдала за моими действиями. Я поднялся, обнял ее, и мы неспеша двинулись по выложенной плиткой дорожке. Парк реставрировали: меняли покрытие тротуара, спиливали деревья. Недалеко от входа был установлен подробный план нового парка. В том числе здесь укоренится памятник Булгакову. Дань памяти Мессии будет отдана. Популяризация феномена судьбы пойдет полным ходом. Только вот говна в обществе меньше не станет... Невольно пришла на ум ситуация со службами, подобными нашей. Гребешь-гребешь говно, изо всех сил гребешь, а результатов работы почти не видно. Одно из двух: или плохо гребем, или оно бесконечно, как морская вода в кубке Тора...
- Вот они, гопники, - я закурил. - Одно из многочисленных пятен позора на обществе.
- А как ты определяешь, кто гопник, а кто - нет? - задала сакраментальный вопрос Илона.
- Это просто, - я усмехнулся. - как-то на большой дружеской пьянке, где присутствовали сотрудник Ц***Н, то есть я, программист нашего Автозавода, свободный хиппарь и лейтенант Космических войск Российской Федерации, мне все стало ясно. До этого я определял гопников чутьем - от них за несколько метров тащит шакалятиной... Так вот, на этой пьянке хиппарь Але облек интуитивное понятие гопника в научную оболочку. Я спросил его мнение. Как он думает, почему любая женщина, ставящая во главу угла идеалы принца на белом коне, все равно выбирает гопника? Почему с гопником она становится покорной овечкой, а с обходительным мужчиной качает права? Собственно, ответ я знал, и Але попал в точку: он сказал, что женщина уважает звериную силу. "Посмотри на гопника, - продолжал Але. - У него из каждого поджарого мускула, каждой бритой волосинки прет звериная, агрессивная физическая сила. А у нас с тобой?". Вот в чем дело, Илона. Гопник - это тот, при появлении которого хочется подобрать камень или палку, нащупать в кармане нож или пистолет, как при появлении подозрительно пса.
- Мне нравятся жесткие мужчины, - Илона задумчиво потерла носик.
Я усмехнулся и промолчал. Все-таки звериная сила - это единственное, что способна уважать женщина. Мужчины современного общества повышают интеллектуальный уровень, лезут вверх по служебной лестнице, изобретают говорящие стиральные машины. И мало кто подозревает, что женщинам на все вышеперечисленное плевать с пожарной вышки! В не-гопнике женщина может любить оригинальность, чувство юмора, деньги, хорошее знание науки любви. Она может быть бесконечно благодарна за заботу и поддержку. Но уважать такого мужчину женщина НЕ БУДЕТ! Уважения добиваются только гопники. Пацаны, давайте забьем на служение государству, науке, культуре, социальным идеалам, наденем спортивные штаны и выйдем на улицу!
Мы прогуливались по парку. Впереди замаячил тучный и мрачный памятник Крылову, окруженный могильными плитами мотивов басен. Некоторое время Илона развлекалась тем, что угадывала произведения, а я фотографировал ее на фоне колченогих вороны с лисицей, садо-мазохистских волка и ягненка, омерзительной обезьяны с очками. Потом Илона изъявила желание сфотографироваться рядом с приторно стилизованным под старину фонарем. В конце концов, мы отошли немного подальше и остановились, прислонившись к ограде пруда. Илона несмело обняла меня и робко, настолько трогательно, что все мрачные мысли порывом ветра вылетели прочь, прижалась щекой к моей груди. Корка льда растаяла и скупой мутной жидкостью впиталась в пышное покрывало Патриаршего пруда...
По тротуару катила коляску молодая семейная пара. Вокруг отца с матерью лихо гонял на маленьком велосипеде карапуз лет четырех; за ним, тявкая и хлопая ушами, бегал карликовый пудель, модно постриженный, похожий на потустороннее серое облачко... Женщина выглядела прекрасно, особенно если учесть, что на долю ее выпало нелегкое испытание - произвести на свет двух потомков. Я прищурился и перевел взгляд на болезненно обжигающие солнечные зайчики в окнах дома напротив. Семейная идиллия, близость желанной женщины и весенние запахи взбудоражили мое воображение настолько, что я начал терять контроль. Моя рука заскользила по Илониной спине, плавно перешла на теплые округлые ягодицы... Безусловно, через два слоя тонкой ткани джинсов она прекрасно почувствовала, какие мысли бродят в моей голове: на мгновение таз ее инстинктивно подался вперед, но тут же резко пошел на попятную...
Великая вещь - инстинкты. Наверное, их появление на эволюционной арене можно сравнить с появлением колеса на арене цивилизации... А хуй - не только великая, но и страшная вещь. Может серьезно испугать...
- Здесь поблизости наверняка есть уютные кафешки, - я едва сдерживал толчками рвущееся наружу дыхание. - Зайдем?
- Нет, не хочу, - Илона отстранилась и прижала ладони к пылающим щекам.
- Боишься, что хочу напоить? - полуехидно осведомился я; возбуждение потихоньку спадало, сменяясь зарождающейся тянущей болью.
- Нет... Не знаю... Не хочу! - она отвернулась и спрятала лицо в ладонях.
- Прости, - я обнял ее за хрупкие, вздрагивающие плечи. - Ты сама знаешь... Ты биолог...
Некоторое время мы молчали, позволяя восстановиться хрупкому равновесию... Я вспомнил формулировку принципа Ле-Шателье и усмехнулся, а Илона вдруг начала рассказывать о себе - так же, как тогда, на набережной, с титанически подавляемой жадностью.
Она рассказывала о школьной жизни - той самой среде, которая определяющее способствовала ее путешествию по закоулкам андеграунда. Она рассказывала о кошмарных пьянках в коллективе учителей - таких же молодых и очаровательных и таких же неадаптированных к феномену личного счастья... Однажды после празднования собственного дня рождения Илона проснулась с синяком под глазом, причем, происхождение синяка было столь же туманным, как происхождение Солнечной системы. Спасло то, что знакомый врач выдал справку об отравлении грибами...
В другой ситуации ученик девятого класса, вернувшись домой с тусовки, где, как он наверняка считал, нравы самые что ни на есть свободные, застал в квартире своей тетки трех молодых полуголых женщин. Женщины были смертельно пьяны. Более того, все они были учителями парнишки... Возле одной из них сиротливо стоял облеванный тазик... В этой женщине девятиклассник с трудом и ужасом узнал собственную тетю...
Наверное, так и появляются на белом свете люди со всевозможными сексуальными отклонениями.
С другой стороны, неплохой сюжет для хорошей пятизвездочной порнухи.
Представив Илону в такой ситуации, я тут же получил новую порцию гормонального коктейля. От нереализованного либидо сводило зубы. Не припомню, чтобы еще когда-нибудь в жизни я испытывал такую звериную страсть...
- Педагогическая поэма, - я закурил. - Макаренко - сосунок по сравнению с современным педагогом. Современный педагог учит жизни куда более эффективно, чем кино, улица, журналы...
Илона посмотрела на меня несколько обиженно.
- Нет, не в смысле семи смертных грехов, - поспешил уточнить я. - Знаешь, что объединяет произведения современников?
- Что? - заинтересовалась Илона.
- Тема, - лаконично ответил я. - Тема неприкаянности... Что общего между Мураками, Довлатовым, Кортасаром и так далее? В мегаполисах и крупных городах последней трети двадцатого века человек столкнулся с глобальной проблемой - неприкаянностью. Ее порождают одиночество и невозможность самореализации... Так вот, улица, журналы, телевидение прикрывают неприкаянность фальшивыми целями. Если учиться у всего этого - понимание придет не сразу. Возможно, будет слишком поздно... А учитель - это живой пример неприкаянности...
- Я не читала Мураками и Кортасара, - Илона вздохнула. - Но ты прав...
- Знаешь такой анекдот, - я сжал ее холодные пальцы. - Сидит на скамейке в парке женщина средних лет и читает что-то из современников. Подсаживается такой же мужчина. "Женщина, вы, случайно, не педагог?" - "Педагог! А как вы догадались?" - "У вас лицо глупое" - "У вас тоже глупое!" - "Я тоже педагог...".
Илона рассмеялась.
- У меня была ученица, - она задумалась. - Девчонка, восьмой класс... Училась из рук вон плохо, носила рваные джинсы, тусовалась в сомнительных компаниях. Грубила... Я постоянно вызывала ее родителей. Мать ни разу не видела, приходил отец... Ты знаешь, классический новый русский: малиновый пиджак, цепи, перстни. Метод воспитания у него был один - рукоприкладство. Бил он ее сильно... Все вызовы в школу исчерпывались тем, что он усаживался на стул, загибал пальцы и говорил мне: "Ну подскажи, в натуре, что мне еще с ней сделать? Ну ничего не помогает!".
- Да, проблемы отцов и детей... - я потер подбородок. - Извечные и естественные... А проблемы современной российской школы - искусственные...
- Почему? - удивилась Илона.
- Вот смотри, - я достал сигарету. - Советская школа замышлялась и строилась как политико-идеологический институт. Естественно, учителей туда набирали соответствующих. Союз рухнул, а учителя остались. Те же самые и с теми же самыми методами воспитания. Чтобы школа перестала убивать личность ученика и учителя, необходима свежая кровь. Но свежая кровь хочет жить в ногу с современной действительностью. В школу идут худшие - потому как мировоззрение непосредственно связано с интеллектуальным уровнем. Вот и получается: сталинские бабушки и серовато-посредственная молодежь. Прогресса нет. Переднего края - тоже... Вот и ты ушла из школы...
- Хорошо, когда говоришь о своих проблемах с человеком, который так глубоко все понимает, - задумчиво произнесла Илона.
- Мы - коллеги, - я отправил окурок в урну. - Причем, не только по части образования...
Илона размышляла.
А я поражался своим способностям попадать в отдаленные точки пространственно-временного континуума...
На обратном пути у нас родилась мысль о форсировании сближения Евгениуса и Жанны. Распиздяю не хватало хозяйской руки, а Железной Деве - жертвы. Заливаясь смехом, Илона пообещала намекнуть подруге о необходимости действовать энергичнее, а я заверил ее, что проведу сеанс психологической адаптации товарища к предстоящим ему испытаниям. Прощание в сакральной тьме коридора у не менее сакральной двери номера семьсот четыре на этот раз несколько затянулось. Илона не отнимала руки от моих губ и даже чуть коснулась лбом моего плеча. У меня было ощущение, что она хочет о чем-то сказать, но болезненно не решается... Ее куртка несла первозданный запах выделанной кожи и пряное дыхание вечерних московских улиц...
- Хорошо погуляли, - голос Илоны звучал трогательно и беспомощно, словно в подземелье заурядного фэнтези-мира. - Одна бы я ни за что не выбралась...
- Самые судьбоносные моменты жизни всегда делишь с кем-то, - проникновенно отозвался я. - И я клянусь тебе, что сегодняшний день - не последний. Мы будем вместе, Илона...
Она вздрогнула, затравленно бросила: "Пока!" - и исчезла в номере...
XLII
В компании моих соседей обсуждалась серьезная проблема: недостаток женской ласки, точнее, полное ее отсутствие. Голландец, терзаемый угрызениями совести и укоризненно-подъебщическими речами Петровича, в очередной сто первый раз божился найти женщин к завтрашнему вечеру. Мое появление вызвало целый шторм вопросов касательно недавнего времяпровождения. Я ограничился витиеватым демагогическим изречением, сел за стол и выпил штрафные сто пятьдесят. Моментально унялась боль в покрытых непреходящими мозолями ступнях; горячим взрывом где-то в области солнечного сплетения меня подбросило вверх, так высоко, что закружилась голова.
- Закуси, Артур, - Петрович протягивал мне тарелку с колбасой. - А то ненароком развезет с голодухи и от счастья.
- Да уж, с голодухи, - я впился зубами в сочный ломоть "Докторской". - Сегодня чуть не охуел от похоти. До сих пор яйца болят.
- Это вредно, - посочувствовал Иваныч.
- Да, - задумчиво согласился Петрович. - Представляешь, Артур, сегодня снова никаких женщин. Приходится пить.
- Неделя командировки долой, - констатировал я. - Осталось три недели.
Евгениус истолковал это по-своему:
- Нет, хватит пить! У меня от такой пьянки потенция сядет!
- А на хуя она тебе нужна? Ебать-то все равно некого, - философски заметил Петрович.
В принципе, ничего плохого в желании трахнуться с привлекательной особью противоположного пола нет. То, что в номере девятьсот три пили водку пятеро изнывающих от желания хорошенько впереть мужиков, тоже было вполне естественным и ни капли не предосудительным. Более того, во всей общаге вполне набралось бы несколько десятков женщин, так же пьющих в этот момент алкогольные напитки и так же естественно и с жаром мечтающих о хорошем трахе, возможно даже оральном или анальном. Неестественным было только то, что бурный секс оставался лишь в мечтах и приобретал современный пронырливый оттенок виртуальности.
XLIII
Погода радовала - радовала настолько, что хотелось почувствовать собственную значимость. Мы с Евгениусом неспеша возвращались в общежитие и на фоне скошенной золотой мантии вечернего солнца обсуждали синусоидальный характер Илониного отношения ко мне.
- Смотри, Артурио, - горячо убеждал меня Евгениус. - Синусоида отражает цикличность, цикличность, облаченную в диалектику, поскольку синусоида бесконечна. То есть мы видим перед собой модель бытия, языческой природы... Вспомни мифологию, Артурио. Женщина всегда отождествлялась с природой, с бытием. Отсюда и синусоида... А мы - всего лишь живем в этом бытии, понимаешь? И твоя задача - попасть в нужную фазу. Точнее, поймать ее в нужной фазе. Все просто!
- По твоей теории выходит, что нирваны в современном животном мире достигли только червь боннелия да пара других примитивных видов? - поинтересовался я.
- А почему нет? - Евгениус состроил зверскую рожу и потряс волосами. - Трахнешь Илону - и поймешь, что такое нирвана. То есть встанешь в один ряд с боннелией.
- Таким образом, понятия "нирвана" и "перманентное совокупление" тождественны? - уточнил я, сдерживая порыв бессмысленного смеха. - С точки зрения диалектики совокупление можно рассматривать как двигатель - средство добраться до абсолюта. Нирвана есть высшая стадия движения к абсолюту, но не слияние с ним, потому как достичь абсолюта невозможно - опять же, по диалектическим соображениям. Получается, что трах - это совокупление физическое, а нирвана - на уровне понятий и идей в платоновском смысле. Опять же: если в платоновском смысле, то совокупление платоническое...
- Арчи, у тебя точно белка, осложненная спермотоксикозом, - подытожил Евгениус. - Тебе нужно срочно бросить пить и хорошенько трахнуть аппетитную деваху.
Евгениус был прав - я начинал чувствовать себя шаманом, душа которого с каждым разом все неохотнее возвращается в телесную оболочку. Невольно вспоминался роман Пелевина "Generation П": налицо были и виртуальный брак с Идеей, и вау-факторы, и отсутствие основ. Только вот мухоморы заменяла водка. Не сказать, что замена была полноценной... Просто наличествовала не та фаза синусоиды...
С роковой неизбежностью соседи готовились к очередной пьянке. В отсутствие спиртного отблески трансцендентного отражались в сознании в виде обрывков мыслей - вроде тех, что я пытался связать воедино в недавнем разговоре с Евгениусом. Трезвое сознание не выдерживало космического груза, закрывалось от него по-советски аскетичной занавесью материалистической картины мира, созданной школьно-вузовскими пособиями. Страшнее всего было думать о том, как выходить из этого состояния - а выходить придется скоро, недельки через три... Русскому человеку категорически нельзя пить потому, что невозможно сформировать у него культуру пития. Для этого он слишком восприимчив к космической информации.
Но и не пить русскому человеку - тоже погибель. Без этого аскетичная занавеска может не выдержать.
И дело не в алкоголизме. Дело в прочности занавески.
- Э***и пришли, - констатировал Петрович. - Садитесь, разбирайте стаканы.
- Сегодня картошка тушеная, - проурчал Иваныч, мечтательно улыбаясь.
- С вами, конечно, хорошо, - искренне сообщил я, наполняя тарелку аппетитно пахнущей массой, - но сейчас мы слегка перекусим, вмажем по стопарику и пойдем дальше. Пить с женщинами.
- С Илоной и Жанной? - уточнил Голландец.
- Да, - я поднял старый добрый граненый стакан. - Ну, за нашу разудалую жизнь!
- Серег, - Петрович закусил "Столичный доктор" и достал сигарету. - А у нас как с женщинами?
- Да не знаю! - досадливо отмахнулся Голландец. - Никто не идет...
- Российская трагедия, блядь, - вздохнул Петрович. - В стране баб больше мужиков чуть ли не вдвое, а трахнуть некого. Noch ein mal! Не удивительно, что вымираем. Какие, на хуй, плохие социальные условия? В Афганистане они еще хуже, однако ж растет, блядь, население!
- Жаль, что это понимаем только мы, - согласился я. - Ладно. Аривидерчи! Пожелайте нам удачи!
- Noch ein mal! - ответил Петрович.
Вояж за фруктами и выпивкой приобрел по-настоящему праздничный оттенок. Бывает такое состояние, когда сладковато-щемящее ощущение праздника проникает во все потаенные уголки души, словно божье откровение... Золотой шлейф вечернего солнца удивительно гармонировал с васильково-синей туникой московского небосвода; отвязная юная роллерша, промчавшаяся мимо нас с самым отрешенным видом, зацепила струну, отвечающую за нестерпимое желание пофлиртовать. Но самым эффектным зрелищем оказался кортеж байкеров, весомо пересекший улицу С***ю и растворившийся в безвкусно-разноцветном потоке машин.
- Горел асфальт
От сбитых с неба звезд,
Горел асфальт
Под шум колес!.. - провизжал Евгениус.
- А вот местных баб ебать, простите, -
Все равно, что мазать жопу клеем:
Это как бэушный "Иж-Юпитер"
По сравнению с "Харлеем", - процитировал я в ответ стихи собственного сочинения.
- Местные бабы тоже хорошие встречаются! - возразил Евгениус.
- Но редко, как и местные байкеры, местные рокеры и китайские единороги ки-лины, - закончил я. - Мне лично попалась только одна женщина родом из Удмуртии, с которой у нас было полное взаимопонимание.
- И как? - заинтересовался Евгениус.
- Закончилась практика - закончились отношения, - я закурил. - Вскоре она залетела от разнорабочего Миши с птицефабрики ее родного города и вышла за него замуж против воли родителей.
- А ты? - не унимался Евгениус.
- А я тоже женился, - меня начинал разбирать смех.
- Вот ведь как! - Евгениус взмахнул руками. - Потерял такой редкий экземпляр!
- Это очень мистическая история, - признался я. - Во-первых, у нее была еврейская фамилия и облик Идэн из незабвенной "Санта-Барбары". Это уже само по себе аномально, как хуй на затылке. Во-вторых, она специализировалась на орнитологии. Не прослеживаешь четкую семантико-роковую цепочку: орнитология - птицы - птицефабрика - разнорабочий Миша?
- Однако! - поразился Евгениус.
Мы зашли в небольшой убогонький супермаркет. Выбор в магазине был не ахти: "Бадвайзер", "Эфес", "Очаково", "Ярпиво" и прочая попса, различающаяся лишь ценой и эффектом престижности. О шедеврах сарапульских пивоваров оставалось только мечтать... Однако на самой нижней полке я обнаружил весьма интересный продукт. Жестяная банка с двумя замкнутыми черными полосами и цифрой "шесть" между ними. Никаких других надписей на жестянке не было - кроме нескольких еле заметных информационных строчек на шве. Из них я понял, что это пиво крепостью шесть градусов. Впрочем, большего и не требовалось. Рука сама собой набрала шесть банок и аккуратно уложила их в клетку корзины.
- Это что? - поинтересовался Евгениус, позвякивая холодными тройняшками "Эфеса".
- По-моему, знак судьбы, - честно ответил я.
- А почему так много? - Евгениус отнесся к моим словам на редкость серьезно.
- Не знаю, - я задумался. - Но мне кажется, что если взять меньше или больше, что-то пойдет не так.
Расслышав только последние слова, кассирша оставила на мне печать недоуменного взгляда и принялась терзать лазерный сенсор.
На обратном пути мы прикупили фруктов в ларьке (памятуя о пристрастиях Илоны, я набрал яблок разнообразных форм, размеров и расцветок), а затем я затащил Евгениуса в цветочный магазин.