 |
|
Вступительное слово. 13 страница
В отделе литературы я приобрел двухверстки Новгородской и Псковской областей. Тверской, к сожалению, не оказалось...
Когда мы вернулись в номер, Голландец еще спал, болезненно постанывая время от времени и глубже заворачиваясь в одеяло. Разговор не клеился; делать было нечего; сама мысль о выпивке казалась настолько противной и кощунственной, что хотелось уйти в монастырь. Сунув атласы областей в шкаф, я свалился в кровать и погрузился в пучину тяжелого, отдающего болью и кислым запахом табачного перегара, сна. Разбудили меня жизнерадостные восклицания Петровича; его очередное "noch ein mal" окончательно вернуло меня в полутемную вечернюю комнату номера девятьсот три. Усевшись на кровати, я с прискорбием осознал, что сиеста не принесла облегчения - напротив, я чувствовал себя совершенно разбитым и перетертым в глиняную пыль. По-видимому, падение колосса, свершившееся в комнате Илоны, не было простой аллегорией.
- А где Артур? - звучно осведомился Петрович.
- Спит, - заботливо понизил голос Евгениус - они с Голландцем уже сидели в комнате соседей. - Сегодня ему очень хреново.
- Хреново? - бодро осведомился Петрович и заглянул ко мне. - О, он уже проснулся! Привет, Артур! Как выходные, noch ein mal?
- Как видишь! - я усмехнулся.
- Понятно, - Петрович быстро вошел в курс дела. - Давай к нам. Поправим дело.
- Не могу, Серега, - честно признался я. - Я допился до аритмии, так что продолжение чревато.
- Ну-ка, иди сюда, - Петрович чуть ли не силой вытащил меня в компанию. - Сейчас посмотрим... Морда вроде красная, - он нащупал мой пульс, задумчиво подождал с полминуты. - Пульс нормальный. У тебя банальный абстинентный синдром, Артур. Вот смотри, - он налил мне стакан пива и поставил передо мной тарелку с белоснежными протекторами соленого филе палтуса. - Давай залпом.
Я с сомнением посмотрел на пузырящуюся поверхность "Очаково".
- Делай, что тебе врач говорит, - поторопил Петрович. - Напиваться сегодня тебя никто не заставляет. Подлечишься и ляжешь спать.
Я собрался духом, хватанул "Очаково" и съел большой кусок рыбы, божественной на вкус...
Болезненная вялость, отупение и чувство безысходности медленно растаяли, будто снежинка на теплой ладони. В душе вспыхнула яркая искорка оптимизма. Я посмотрел на широко улыбающегося Иваныча, на деловито курящего Петровича, рассказывающего очередную байку, и в который уже раз почувствовал тепло. Тепло настоящего человеческого братства...
- Выпил? - Петрович потянулся за водкой. - Молодец, Артур, noch ein mal! Вот и глаза заблестели! Теперь, - он налил водки в стакан на два пальца, - это. И снова палтуса. Кушай, Артур, там калий, фосфор...
Я замахнул водки, закусил филе и почувствовал себя совсем прекрасно.
- А сейчас - еще стакан пива, - неумолимо сообщил Петрович. - Пей медленно, как хочешь. Главное - рыбы ешь побольше. А выпьешь - можешь ложиться спать. Завтра с утра будешь, как огурчик.
Застолье продолжалось. Я потихоньку цедил пиво, мужики налегали на водку. Евгениус в подробностях описал наше вчерашнее приключение, а Голландец похвастался новой техникой добычи женщин.
- Скажи-ка мне, Артур, чего ты такого вчера нажрался? - участливо поинтересовался Петрович, положив руку мне на плечи.
Я вкратце изложил историю великого облома.
- Дурак же ты, Артур, - Петрович усмехнулся и покрутил головой. - Нахрена ты суррогатов-то столько выпил? Взял бы лучше бутылку водки, и на закуску бы денег еще осталось. А вино приберег бы для следующего раза. Ведь ходит же она с тобой гулять! Может, у нее месячные вчера были, а ты и ей гадостей наговорил, и сам чуть не убился... Да мало ли в какой мелочи баба может усмотреть вескую причину для отказа? Пусть ты хоть самим Аленом Делоном будешь... Ну, трусы, блядь, порвались... Ну, прыщ на сиське вскочил...
Петрович говорил прописными истинами, но в точку так и не попал. Дело было не в прыщах на сиськах, не в рваных трусах, не в особенностях менструального цикла. Дело было в андеграунде, где действовать нужно резко, по первому побуждению и без компромиссов... Только так можно одержать победу... Впрочем, отеческие утешения Петровича возымели свое действие: я перестал усматривать трагедию во вчерашнем происшествии. Часы показывали без четверти шесть. Я допил пиво, распрощался с мужиками и с наслаждением заполз под казенное одеяло. Дремота, чистая и спокойная, предвестник глубокого здорового сна, навалилась почти сразу. Сквозь дымку полусонного состояния я слышал, как Петрович по мобильному телефону давал медицинские советы неизвестному мне, но, судя по всему, серьезному знакомому.
LIII
Пробуждение было чистым и светлым, как у эльфийской принцессы, сделавшей накануне большое и доброе дело. Петровичевский лечебно-профилактический сэндвич и филе палтуса действительно помогли: я прекрасно выспался, и само существование абстинентного синдрома казалось чуть ли не социалистической утопией.
Соседи же мои, похоже, вчера не теряли времени даром: Голландец, еще пьяный, носился по номеру в одних трусах, зажав в руке бутылку "Столичного доктора" с остатками содержимого, и настойчиво будил коллег. Через некоторое время Иваныч с Петровичем, помятые и мутные, появились в нашей комнате.
- Привет, Артур! - поприветствовал меня Петрович. - Как дела?
- Прекрасно! - я потянулся. - Благодарен тебе за помощь. Ты вытащил меня практически с того света.
- На то мы и реаниматологи, - проурчал Иваныч, располагаясь за столом.
- Да вы заебали! - громогласно возмутился Голландец. - Опоздаем же!
- Не ссы, Серега, - Петрович достал сигарету. - Все успеем.
- Не успеем! - возразил Голландец, разливая водку. - Сегодня ехать на другой конец Москвы. Бросай курить, пей водку, и пошли в школу!
При всех своих отрицательных чертах Голландец был просто неистощимым источником весьма ценных афоризмов. Последнее его высказывание явилось настолько точной иллюстрацией господствующих ныне тенденций акселерации, глобализации и внедрения в жизнь высоких технологий, что все мы разразились хохотом. Настенный календарь номера девятьсот три и сокровищница мировой лексикологии пополнились еще одним бесценным произведением риторического искусства.
Хорошо, когда день начинается с гармонии.
В обеденный перерыв я подошел к девушкам. Илона, смешавшись, неловко ответила на приветствие и сжалась в оборонительный комок, словно бы ожидая удара. Защита ее была трогательно-бессмысленной и на редкость малоэффективной. Такая защита подобна медному тазу, надетому на голову: в случае удара он только усугубит последствия. Кроме того, самое страшное - это осознание того, что удар наносится самому себе... Я не держал на нее зла. Я хотел ее еще больше, почти до сумасшествия и потери контроля...
Жанна, счастливая и, как мне представлялось, полностью удовлетворенная недавней прогулкой, завела разговор о покупке обратных билетов. Мария Владимировна предупредила, что занятия окончатся гораздо раньше положенного срока. Конечно. Я не собирался нестись в родной город, сломя голову. Задуманное хотелось довести до конца: изменить и жене, и малой родине. По большому счету - изменить обрыдлой и серой аборигенной действительности. Кто ж виноват, что Наталья и Ижевск были ее клонированно-точными проявлениями и вместе с тем - необходимыми функциональными составляющими?
LIV
Солнце то кокетливо пряталось в пышное боя облаков, то весело и крайне оптимистично отражалось на шоколадной поверхности луж, оставшихся после недавнего дождя. Смотрелись мы с Жанной на редкость живописно: этакие вольная воительница и разочаровавшийся в жизни, потрепанный бездомным существованием интеллигент, решившие не поддаваться давлению постиндустриальной эпохи. Сходство с вышеописанными образами усиливал выбранный моей коллегой партизанский маршрут: она решила срезать путь до метро дворами. Загадочные ремонтно-коммунальные работы и дождь превратили удобные бетонные дорожки в залитые кофейной жижей бульвары убитого серьезным техногенным катаклизмом города. Невдалеке злобно рычал и неуклюже копошился ярко-желтый импортный бульдозер, похожий на интеллектуального карательного робота с процессором SkyNet. Не успевшие одеться листвой деревья тощих сквериков казались графическим выражением материализовавшегося понятия "глобальные экологические проблемы".
- Хорошо идти рядом с таким же длинноногим, как сама, - лукаво заявила Жанна. - С Илоной быстро не походишь.
- А с Евгениусом? - прищурившись, поинтересовался я.
- Женька выносливый, - удовлетворенно призналась Жанна, одарив меня широченной улыбкой.
- Не сомневаюсь, - я закурил. - Когда домой собираешься?
- Домой приеду к концу месяца, - Жанна взяла меня под руку. - А двадцать первого планирую смотаться в Самару, к друзьям. Сама я оттуда родом. В Е-бург переехала лет в пятнадцать.
- Хорошо тебе, - вздохнул я. - Твое путешествие далеко от завершения...
- Любишь путешествовать? - поинтересовалась Жанна.
- Люблю, - я усмехнулся. - Только плохо получается. - Тут ведь выбирать приходится: или обустраиваться, или всю жизнь - налегке. Совмещение не6возможно. Разве что вот так, на короткие периоды... Но опять - без компромиссов невозможно. Достали меня компромиссы, Жанна... Без них в современном обществе не выживешь, а с ними - свое "я" потеряешь... Немногим, очень немногим удается идти на компромиссы и при этом сохранять свое "я". Поэтому люди у нас в своей массе - бараны. Точнее, бараны все, но свое "я" сохраняют только те из них, которые это осознают. И видят в переполненном автобусе не лица, а бараньи морды...
- Да уж, - Жанна задумалась. - Как сказала недавно Илона, любви, надежды и веры в этом мире нет. Только звериные морды, фанатизм и тупость. Хорошая девочка... Но знаешь, Артур... В прошлом у нее явно что-то произошло... Она не говорит об этом, вообще вспоминает из прошлого только светлые моменты... И только о школе... А вот когда она задумывается... Ты знаешь, Артур, она сразу стареет лет на десять...
У билетных касс творилось что-то невообразимое. Ко всем работающим окошкам выстроились огромные, извилистые, словно щупальца мифического чудовища, очереди. Как нам удалось выяснить, были проблемы с билетами на некоторые южные направления, причем, даже вездесущие барыги, ломящие двойную и тройную цену, могли помочь не всем. Люди не могли уехать в Ростов, метаясь от одного барыги к другому. Вездесущие попрошайки и те, кто действительно лишился денег или билетов, именем всех святых просили помощи, порой даже хватая за рукав и едва не падая на колени. Пару раз на глаза мне попались подозрительные субъекты - наверняка карманные воришки.
Содом и Гоморра, дитя государственного раздолбайства, вышедшее из-под контроля...
К счастью, билетов до Ижевска хватало всем. Все-таки немногочисленные плюсы проживания в провинциальной заднице иногда оказываются как нельзя кстати.
Упаковав документы и деньги в недосягаемое для криминальных фокусников место, я присоединился к Жанне - ее очередь двигалась гораздо медленнее.
LV
Вместе с нами в лифт вошла новоприбывшая компания народов Крайнего Севера в количестве двух человек. Они, без сомнения, были пьяны - об этом красноречиво свидетельствовали и глубокий аромат перегара, и превратившиеся в абсолютные щелки глаза, и солидная двухлитровка "Очаково", покоящаяся между ручек дорожной сумки.
- Первый раз еду в лифте, товарищи, поздравьте меня! - весело отрапортовал один из них.
- Ага, до этого все на оленях да на оленях! - поддержал его второй.
Они расхохотались.
Я сдержанно улыбнулся. Многонациональность страны в совокупности с незатейливой естественной и здоровой самоиронией, оживленные фатальным алкогольным духом, вызывали уважение и даже нечто вроде харизматического советского восхищения. По крайней мере, эта встреча убеждала, что Алла из Улан-Удэ всего лишь обычный позор нации, которого хватает у любой народности.
Меня ожидал сюрприз - Евгениус купил гитару. Инструмент был очень неплохим, тем более, что консультантом при покупке выступал Иваныч. Стол уже украшали несколько бутылок "Столичного доктора", закуска, огромная тарелка салата из свежих овощей и кастрюля горячего борща. Иваныч упоенно настраивал гитару, время от времени извлекая из струн густые печальные звуки. Теперь номер наш стал не просто одухотворенным: появление гитары как бы уравняло количество инь и янь. Гармония была настолько явной, что меня охватило неведомое доселе, устойчивое и твердое чувство уверенности. Я понял, я точно знал, что все будет очень-очень хорошо...
Мы пообедали и выпили водки. Иваныч настроил инструмент и выдал несколько пробных аккордов. Божественный звук вспыхивал, подобно блуждающим огонькам в ночи, и ладанным дымом растекался по комнате, проникая в каждый закоулок...
- Иваныч, а давай что-нибудь из рока! - горячо предложил Евгениус.
Иваныч загадочно улыбнулся и пощипал струны.
- Лица стерты,
Краски тусклы,
То ли люди,
То ли куклы... - пел он великолепно, а гитара в его руках была настоящим оружием.
Как кифара Орфея.
Я не слишком люблю творчество Макаревича, но горячий сплав из музыки и стихов против воли проникал в душу. Как сбывшаяся мечта.
- Классно! - восхитился Евгениус после того, как Иваныч закончил. - Вот он, наш великий и могучий русский рок!
- Русский рок умер, Женька, - Петрович стряхнул пепел в банку из-под зеленого горошка. - Это Иваныч вдыхает в него жизнь.
- Как это умер? - возмутился Евгениус. - Рок жив всегда! Punk's not dead!
- Полностью согласен с Петровичем, - высказал я свое мнение. - Боюсь, что не только русский, но и вообще рок в целом обречен. Обречен как чистый вид музыки. Но он живет в современной альтернативщине. Готика, индастриал, трип-хоп... Для рока современная действительность стала слишком слабой и напыщенной, как напудренная интеллигентная старуха, мерзость дачи минета которой обсуждал Пелевин в "Жизни насекомых"... Все попытки возродить его похвальны, отважны, зачастую зрелищны, но абсолютно безуспешны. Вот взять, к примеру, русский рок. Назови его королей.
- "Наутилус", "Алиса", "ГрОб", "Звуки Му"... - Евгениус задумался.
- "Крематорий", "Кино", "ДДТ", "Аквариум", "Агата Кристи", - продолжил я.
- "Воскресенье", - добавил Иваныч.
- Вот, - я закурил. - Пусть пару-тройку забыли, не беда. Вот это были действительно зубры. А сейчас где они? Цой погиб; Мамонов и "Воскресенье" в забвении; "ГрОб" распалась; Шевчук и Кинчев ударились в религию и пишут такой мутный отстой, что становится страшно. Бутусов позорно опопсел. БГ до того укурился, что уже окончательно не понимает, что творит. Самойлов слез с наркоты и понял, что талант остался Там. "Крематорий" тоже не на высоте. Хотя, пожалуй, донес частичку былой силы и до нашего времени... А современные группы? Или сплошное подражание, или попса, или не чистый рок, а альтернативщина... Так что рок теперь, и русский, и весь остальной, оживает только в проигрывателях и в руках таких корифеев, как Иваныч...
- Спасибо, - Иваныч довольно улыбнулся. - Ладно, не будем о грустном... Когда мы были в вашем возрасте, у нас была панк-группа "Drunken hedgehogs"...
- "Пьяные ежи", - перевел Евгениус.
- Точно, - согласился Иваныч. - Поэтому, когда я слышу, что рок мертв, понимаю, что мертвы и наша группа, и те времена... Ладно. Чтобы не быть голословным, исполню песню.
Под жесткий панк-рок Иваныч запел о том, как вначале подросток "дрочил хуилу", затем к нему зашла сестра и, застав его за этим занятием, легла, "оголив пизденку". После акта инцеста выяснилось, что у брата "больше, чем у папы", а сестра трахается "не хуже, чем мама". Я был в шоке и катался по кровати от смеха, Евгениус аплодировал.
- А вот эта, - Иваныч пощипал струны, - угадайте, чья.
На деревне вечереет,
Я смотрю в окно.
Под окошком... -
тут он выдержал многозначительную паузу, -
... баба серет -
Серет уж давно.
Из ее огромной сраки
Колобошки прут...
Полупьяные ребята
Девку драть ведут.
Девка крепкая такая,
Матерно орет.
Полулежа под забором,
Мужичок блюет.
Вот скрестились две собаки,
Телка в лужу ссыт,
Вот вам сельская картинка,
Вот вам сельский быт...
Номер вибрировал от хохота. Иваныч настолько попал в струю, что соответствие стало абсолютным. Я чувствовал, что сил смеяться больше нет, однако остановиться не мог. Это был настоящий панк, Настоящее зеркало, отражающее действительность такой, какая она есть, без косметики, вуали и дорогой одежды.
- Ну, так чья? - хитро осведомился Иваныч, когда мы с Евгениусом вновь обрели способность держать стаканы в руках.
- Не знаю, - я тяжело дышал, ощущая сладкое посасывание в перенапряженном брюшном прессе. - Подозреваю, что "Пьяных ежей".
- Нет! - многозначительно поводил пальцем Иваныч. - Это у Лозы.
- Серьезно?! - в два голоса поразились мы с Евгениусом.
- Абсолютно, - подтвердил Иваныч. - Панк привлекает истиной. Неприкрытой истиной. Даже женщин, даже самых чувствительных. Поверьте моему слову. Так что даже самые романтичные музыканты хоть раз в жизни писали нечто подобное...
- Хватит о панке, - Петрович разлил водку. - Давайте выпьем, а потом Иваныч сыграет что-нибудь такое, что за душу возьмет. Ну, давайте за искусство!
Иваныч выпил, не закусывая, и неспеша раскурил "Беломорину". Сквозь плотную завесу крепкого сизого дыма в глазах его мелькнула грустная, отрешенная задумчивость. Так отражается в глазах глубоко чувствующего человека сигнал, подаваемый в туманную бездну прошлого, в надежде на то, что он будет замечен. В надежде на ответ...
Сигнал этот звучит нестройным переплетением разрозненных звуков, рождаемых пощипыванием струн перед тем, как будет сыграна мелодия. А мелодия - это и есть долгожданный ответ из прошлого...
- "Там, где клен шумит...", - проникновенно запел Иваныч.
Песня действительно брала за душу и взрывалась внутри волнами жгучей горько-сладкой боли. Я думал о Илоне и невольно проецировал слова текста на свою собственную ситуацию. А когда Иваныч пропел: "Поросло травой место наших встреч", - я с чувством внезапного озарения и липкого ужаса понял одну вещь. Ведь сейчас, сидя в номере девятьсот три московской общаги, употребляя водку "Столичный доктор" и утопая в приступе сентиментальности под бардовскую песню, я получил сигнал из будущего и отправил ответ... Отправил себе же, сидящему за казенным столом и покрывающему строчками лист бумаги...
По очередной нашей просьбе Иваныч взялся исполнять "Фантом" - слова он знал плохо, так что пел главным образом Евгениус, визжа не хуже фигурирующих в песне желтолицых социалистических товарищей. Мастерство Иваныча, умноженное на подходящий по духу музыкальный жанр и выпитую водку, настолько вдохновило Евгениуса, что он схватил гитару за гриф, вскочил на кровать и принялся размахивать ею из стороны в сторону, исступленно вопя: "Кто сказал, что гитара - не ударный инструмент?!!".
Евгениуса уняли, заверив его полное несходство с Сидом Вишесом.
За спасенный от незавидной участи инструмент взялся Петрович и, отбивая жесткий трехаккордный мотив, запел:
- Я был молоденьким мальчишкой -
Лет семнадцати, а может, меньше,
И был красив, как Аполлон
Бельведерский, а может, лучше.
В меня влюблялись все блондинки
И брюнетки в нашей школе.
А я шатенку полюбил
В мини-юбке, с задней парты.
Мы с ней смотрели фигуристов
В раздевалке через щелку,
И я ее поцеловал
Прямо в щечку, а может, ниже.
Она при этом так и села
Мне на шею, а может, ниже.
Пришлось признаться ей в любви...
Медовый месяц длился долго -
Дня четыре, а может, меньше.
За это время я узнал,
Что невесту звали Клава,
Аль Тамара, а может, Галя.
А мать ее - совсем чудно -
Тещей звали, ну и имя!
И вот мы с ней одна семья -
Трудовая, но без денег,
И квартира в коммуналке.
Я ей сказал, что ненавижу...
Она так плюнула в меня -
Метко-метко,
Не утрешься,
Прямо в душу,
Психопатка!
- Смешного тут мало, - заметил Петрович, когда мы с Евгениусом обрели способность реагировать на внешние раздражители. - Не от этого ли мы бежим в командировки, а?
- От этого, - согласился я. - Пока институт семьи и брака развивается по этому алгоритму, пронизанному убогостью, мещанством и нищетой, его никто не будет уважать. И все мы будем обречены бежать от того, что сами и создали, опираясь на зов инстинкта и неверные координаты.
- Есть исключения, - пьяно проурчал Иваныч.
- Есть, - я достал сигарету.
Водка заканчивалась, время перевалило за полночь. Пьяное отрешение в мертвенной тишине ночи, освещенное равнодушной электрической желтизной и подпитываемое неоформленной беседой, прерываемой звоном гитары, трепыхалось, подобно огню керосиновой лампы, и сводило с ума. Иваныч, почти невменяемый, пощипал струны и затянул густым, преисполненным отчаянья и скорби, голосом очередной ответ прошлого.
- ... Ночь - яблоко стучит в окно,
А в округе теряется птицы крик...
Знаю, знаю, знаю одно:
Был душой я молод, а теперь старик!.. -
проревел он припев.
Иваныч был хорошим медиумом. Ответы прошлого, умело извлеченные из недосягаемых туманных глубин, вплетались в его сущность до эффекта полной материализации. Они представали настолько реальными, что воспринимались всеми шестью чувствами одновременно...
- Вот так, товарищи э***и! - гордо изрек Петрович. - Тащи сюда свою Илону, Артур! Иваныч такое забабахает, что она мигом раскрутится... Noch ein mal!
- Классная идея! - загорелся Евгениус. - Давай завтра их и пригласим!
Заработал аварийный процессор.
- Слушай, Иваныч. - я проигнорировал порыв Евгениуса. - Ты репертуар "Белого Орла" знаешь?
Иваныч утвердительно кивнул.
- Артурио балансирует на грани попсы! - вставил Евгениус.
- Сможешь сыграть "Потому что нельзя быть красивой такой", когда мы позовем наших женщин? - с ярко вспыхнувшей надеждой осведомился я.
- Обижаешь! - проурчал Иваныч, почти роняя голову на сложенные руки.
- Иваныч все может, Артур! - Петрович оптимистично обнял меня за плечи.
- Тогда договорились? - уточнил я.
Иваныч кивнул и рухнул на стол.
Часы показывали без пятнадцати два. Мы помогли Иванычу добраться до кровати. Я вернулся к себе и залез под казенное одеяло, вновь окрыленный растущим чувством перспективы.
Более того, я понял, кто, кроме Иваныча, может помочь мне приблизиться к достижению заветной цели еще на несколько шагов.
LVI
В обеденный перерыв я, подчиняясь какому-то сигналу (аварийный процессор все еще работал - похмелье упорно не желало сдавать позиции), вышел в холл. Жанна, облокотившись на мраморный парапет, задумчиво обозревала раскинувшуюся перед ней пустоту, зажатую утесами колонн, выложенными известняком стенами и королевским полумраком, безраздельно царящим в этом пристанище советского классицизма.
- Размышляешь? - я встал рядом и бросил взгляд вниз.
- Ага, - непринужденно ответила Жанна. - Сегодня опять похмелье?
- Что-то вроде того, - вздохнул я. - Но его легче переносить, потому что Евгениус купил гитару. Ощущаю себя вечно молодым и вечно пьяным, но ощущение это сопровождается страхом.
- Белой горячки? - ослепительно улыбнулась Жанна.
- Нет, - возразил я. - Страхом того, что признание этого утверждения означает остановку времени. С материалистических позиций - это смерть. Идеалисты дают еще одну возможность: остановить мгновение. И то, и другое одинаково печально. Хотя бы потому, что у меня есть незавершенные дела...
- Слушай, Артур, пригласите нас к себе! - неожиданно предложила Жанна. - Давно не сидела под гитару...
- Это я и собирался сделать, - я усмехнулся. - Когда вы сможете?
- Послезавтра, - немного подумав, ответила Жанна. - Думаю, Илона не откажется.
- Хорошо бы, - я потер подбородок. - Значит, послезавтра?
- Да, - подтвердила Жанна.
- Еще один вопрос, - я ощутил внутреннюю дрожь попадания в точку бифуркации. - Скажи мне, что я не так делаю?
- В отношении чего? - хитро улыбнулась Жанна.
- Не "чего", а "кого"! - поправил я ее. - В отношении твоей соседки!
- Наверное, ты просто не ее принц? - Жанна одарила меня лукавым, испытующим взглядом. - И тебе лучше поискать другую, чем тратить время?
В моей душе раздался колокольный звон, возвещающий об окончании засухи. Я чувствовал, как лицо мое просветлело, словно отреставрированный умелыми руками портрет. Жанна была действительно умной женщиной. Более того, в другие времена из нее вышел бы величайший мудрец и прорицатель. Подобно опытному и понимающему всю глубину и неуловимость своей веры священнику, Жанна укрепила во мне идею праведности поставленной цели. Идти на попятную было не просто поздно и глупо, но и кощунственно!
- Я все понял. Спасибо тебе! - я благодарно коснулся ее руки и отправился на перекур.
LVII
Петрович не вылазил из туалета уже полчаса. Легкий запах табачного дыма и характерные хлюпающе-трубные звуки, пробивающиеся из-за двери, красноречиво свидетельствовали о том, что наш сосед заработал существенное расстройство пищеварения.
Наконец, Петрович показался в коридоре, окруженный ореолом сипения сливного бачка и соответствующего аромата.
- Привет, Артур! - поздоровался он. - Дизентерия, noch ein mal! Сегодня весь сортир в Склифе обдристал!
Я хохотал, а коронная немецкая присказка отчего-то сложилась в моем сознании в раммштайновское "Spiel mit mir". Игра, которую предлагала мне Илона, напоминала настольную "Монополию" и все ее аналоги: бесконечно, с постоянно переходящим успехом и фальшиво, как нелепые цветные фишки и убогие купюры. Играть по ее правилам означало никогда не достичь цели. Причем, цели в общем смысле этого слова.
- Прими "Имодиум", Петрович, - предложил я, с трудом сдерживая рвущийся наружу кощунственный смех. - У меня целая упаковка.
- Давай! - согласился Петрович. - Ого, целый фармацевтический склад! - изумился он, увидев мою походную аптечку.
- Старая походная привычка, - я усмехнулся, протягивая ему бело-зеленую капсулу. - После многих лет, проведенных в полевых условиях, без аптечки не выезжаю даже на тещину дачу.
- Похвально! - Петрович проглотил капсулу и снова рванул в туалет.
Мы уже плотно пообедали и вмазали водки, когда Петрович по обыкновению положил руку мне на плечи и задал вопрос:
- Артур! Когда ваши женщины придут?
- Послезавтра, - ответил я.
- Ну и прекрасно, - Петрович разлил по стаканам "Столичный доктор". - А сегодня женщину пригласил я.
- Вот как? - мягко изумился Иваныч. - И кого же?
- Как кого? - Петрович хитро подмигнул. - Гинеколога!
По-видимому, вышеупомянутый гинеколог был личностью известной в определенных кругах, потому что оба друга дико заржали, а Иваныч схватил гитару и напел:
- К нам прие-е-ехал наш люби-и-имый гинеко-о-олог дорогой!
Теперь мы ржали все вместе.
- В общем, мужики, если не обдрищусь за столом, сегодня будет весело! - заключил Петрович.
- Тогда, по-моему, весело будет в любом случае! - заметил я.
Казалось, от хохота с потолка потекли тонкие струйки меловой пыли.
Гинеколога звали Ариной, однако дьявольская ее красота не вызывала в памяти образа скромной среднерусской девушки. Арина обладала черными, как смоль, необычайно длинными волосами, аккуратно собранными на затылке, и точеной монголоидной фигурой. Тонкие черты аристократически бледного лица так же наводили на мысль о присутствии в роду уроженцев Восточной Азии; ярко-алая помада и умело подведенные густо-карие глаза подчеркивали белизну кожи настолько, что ее обладательница невольно ассоциировалась с ведьмой-тезкой из дозорной трилогии Лукьяненко.
Кроме того, под коммунистически-красной футболкой Арины, томно облегающей плотные трамплинчики грудей, ничего не было.
Арина вела себя весьма надменно, с неестественным, словно кем-то подаренным, но не подошедшим по размеру высокомерием. По мере того, как пустела очередная бутылка "Столичного доктора", развязывая гостье язык, причины такого поведения становились все более понятными.
Арина родилась в Красноярске, большом искусственном городе-ублюдке без истории, славном своими криминальными сынами. Она вышла замуж в возрасте двадцати двух лет - путем несложного подсчета можно было определить, что произошло это в середине девяностых. В то время красивая женщина просто не могла взять в мужья человека небандитской профессии, хотя бы с точки зрения теории вероятностей.
Арина с потаенной гордостью описывала бандитские подвиги своего мужа. Я пожалел, что она незнакома с бароном Юнгерном.
Россия богата женской красотой, потому что в той же степени богата метисами, а красота метисов всегда попадает точно в цель и валит с ног любого мужчину. Проблема лишь в том, что красота женщины сродни ядерной энергии. Если ставить ее во главу угла, делать своим собственным богом и безотказным оружием против любых перипетий, можно разбудить такие силы, что разрушения окажутся непоправимыми. Если панически бояться ее и закрывать за семью замками, всю жизнь придется топить печь ассигнациями или ловить солнечный луч примитивной пластинкой калькуляторного фотоэлемента.