 |
|
Вступительное слово. 18 страница
В холле общаги напряженно толпился весь неместный контингент э***в - картина мрачноватая, вызывающая в памяти дряхлые черно-белые снимки предреволюционных очередей в Петрограде и сумасшедшие нереально-серые народные массы времен начала девяностых прошлого века. Ждали только нас, и сей факт, подстегнув натянутую похмельем и мандражем фантазию, словно бы перенес меня на первые страницы Пелевинского романа "Чапаев и Пустота".
- Привет, молодцы! - блеснула улыбкой Жанна. - Проспали?
- В пределах нормы, - я поправил лямку кейса. - После вчерашних испытаний тела и духа на прочность я бы вообще предпочел проспать весь сегодняшний день.
Илона улыбнулась и взяла меня под руку.
Замешкавшись, наша славная четверка отделилась от основной группы, являя миру яркий пример отражения бессубстратной фатальной предопределенности на неровной поверхности материального зеркала. Зеркало дрогнуло и пошло волнами, когда в дверном проеме мы столкнулись с Айгуль.
Глаза Айгуль вспыхнули и тут же погасли, подернувшись пленкой грусти. Она еле слышно бросила: "Привет!" и поспешно протиснулась в беззубый стеклянный рот общаги.
Каждая личность в обществе награждена лестнично-обувным дуализмом. Шагая по жизни грубыми сапожищами, изящными лодочками, стильными казаками или просто домашними тапочками, мы зачастую не подозреваем, что ступени под ногами - это глубины чьих-то душ или душонок, спрессованные концентраты чувств, эмоций, слез, мата, проклятий и стонов удовольствия. И что в следующий момент твое собственное бытие станет такой же ступенью для другой пары обуви...
LXXIII
Папанько появилась с существенным опозданием, небрежно кивнула на приветствие и молча, с жестоким наслаждением, уставилась на мелко подрагивающую аудиторию. Пожилая часть наших коллег была близка к гипертоническому кризу; Евгениус озадаченно копошился в собственных патлах; Илона нервно сцепила пальцы и спрятала лицо за полированным золотым забралом волос; и только Жанна, как обычно, одарила меня широченной ало-белоснежной улыбкой.
- Ну что, курсанты, готовы? - Папанько ехидно прищурила глаз. - Будет пять препаратов. За каждый верно определенный - по баллу. В вашем распоряжении только микроскоп и определитель. За подсказки удаляю из лаборатории без права пересдачи. Все понятно?
По кабинету пронесся ропот обреченных.
- Слушай, Евгениус, - произнес я, когда Папанько удалилась за пыточным реквизитом. - Как ты думаешь, наш куратор не слушает "Burzum", "Cannibal corpse", "Grave diggers" и прочих звезд черного металла?
- Почему? - Евгениус посмотрел на меня весьма озадаченно.
- Не знаю, - я пожал плечами. - Но лично я под ее взглядом почувствовал себя соском нежной груди девственницы, уже распятой на жертвенном ложе Сатаны и пожираемой его испепеляющими, полными лавоподобной похоти, глазами.
- Арчи, я могу сказать одно, - бодро заявил Евгениус. - Гормоны, как и талант, не пропьешь. Кто сказал, что алкоголь приводит к импотенции? Рядом со мной сидит живой пример, который пьет, как кентавр, третью неделю подряд, но даже на экзамене бредит грязными сексуальными видениями.
- Спасибо, противный, - я тайком хлопнул Евгениуса по заднице. - Ты мне тоже нравишься!
- Не смей! - Евгениус отодвинулся и тряхнул головой. - Я Жанне пожалуюсь!
- Лен, чего-то наши мужики расшалились! - подала голос Жанна.
- Да, - Илона рассмеялась. - Наверное, они не зря сегодня опоздали...
- Так, - Папанько по-хомячьи протискивалась в дверь, деловито прижимая к груди стопку планшетов с препаратами. - Молодежь у нас, похоже, знает все на уровне академии наук. Вот и получит самые сложные препараты. А вам, молодой человек, как будущему светилу маляриологи, - она остановилась около меня, - достанутся четыре препарата комаров вместо трех. Два имаго и две личинки. Работайте!
В общем-то, ничего сложного в выданных мне препаратах я не заметил. Заполнить экзаменационный листок оказалось делом двадцати минут. Вращая в руках бумажный прямоугольник, я задумался. Три недели обучения, скрупулезное посещение занятий, причудливые метаморфозы видимой части мира, создаваемые легким поворотом микровинта. Сотни новых ассоциативных связей, гордое звание медицинского э***а, поздравления... Целое бытие, которому суждено скатиться назад, точнее, вниз, вниз по гладкой поверхности временного конвейера... И квинтэссенция всего этого легко умещалась на небольшом разлинованном кусочке бумаги. Наверное, по таким вот квиточкам в конце жизненного пути и отчитываются братья православные христиане перед Высшим Судией...
Жанна Уверенно поднялась со своего места и бодро прошагала к экзаменатору, поддержав меня жестом "No pasaran". Я дождался, пока она получит свое законное "отлично", и последовал ее примеру.
LXXIV
После экзамена мы собрались в пустой аудитории и принялись в пустой аудитории и принялись обсуждать меню предстоящего прощального банкета. По традиции на это мероприятие приглашались куратор и заведующий кафедрой - тем более, что нам любезно предоставили учебное помещение. И если о вкусах Марии Владимировны мы имели весьма туманное представление, то пристрастия завкафедрой, которого мы даже не видели до сегодняшнего дня, казались и вовсе загадкой из серии "есть ли жизнь на Марсе". Я предложил взять водки, руководствуясь интуицией и советом молодой хозяйке, согласно коему скромная бутылку вышеупомянутого напитка способна не только украсить стол, но и скрыть кулинарные промахи. Молодежь была не против; контингент постарше призадумался. В конце концов решили ограничиться чаем с тортом - итог, надобно сказать, жидковатый, мало вписывающийся в картину действительности. Было в этом что-то лицемерно-ханжеское, похожее на смесь запахов изысканных женских духов и ядреного многодневного пота.
Как бы то ни было, инициативная группа ушла за продуктами, мы с Евгениусом сдвинули столы и поставили чайник.
Через час подошла приглашенная Папанько и, критически обозрев углеводно-жировой продуктовый набор, выдала длинную обличительную тираду, касающуюся наших умственных способностей. Затем, немного смягчившись, сообщила, что сейчас прибудет завкафедрой, но его не стоит воспринимать слишком серьезно, несмотря на грозный и умный вид.
- В свое время он сделал очень многое для облегчения участи работающих на "БАМе", - Мария Владимировна оперлась на спинку стула. - Но это было в шестидесятых годах. Там он и остался. Намертво...
Почему-то от этих слов у меня слегка дрогнуло в груди...
Завкафедрой оказался невысоким пузатеньким мужичком с широченной седой бородой. Он вежливо поздоровался, занял место за столом и с добродушной, но пытливой улыбкой обозрел своих подопечных. Облик его не то чтобы представлялся сложным для описания - скорее, невозможно было описать его без диалектического подхода. Завкафедрой являл собой поразительный сплав радикальной заурядности и фатальной неординарности. Полагаю, причиной этому послужило длительное пребывание в непосредственной близости от байкальских шаманов, Монголии и Тибета. По крайней мере, в лице завкафедрой я нашел ответ на риторический вопрос: что общего между Карлом Марксом, американской буржуазией начала прошлого столетия и Дедом Морозом.
- Ну, уважаемые курсанты, вот вы и закончили курс повышения квалификации, - торжественно начал он. - Мария Владимировна сказала мне, что все справились с программой. Поздравляю вас!
Стройный хор голосов рассыпался в благодарностях.
- Свидетельства свои вы получите, - хитро продолжал завкафедрой. - Но напоследок я хотел бы проверить, как вы умеете быстро реагировать на неординарные ситуации. Мария Владимировна, - обратился он к Папанько. - Кто у нас в этом потоке самый умный?
- Вот они, - Папанько нехотя кивнула на нашу великолепную четверку.
- Так, - завкафедрой лукаво сощурился, полез в карман кожаного жилета и извлек оттуда нечто таинственное. - Скажите-ка, молодые люди, что это такое?
С виду предмет напоминал хорошо пообедавшую самку клеща - правда, лишенную ротовых органов и ног. По-обезьяньи покрутив объект в руках пару минут, я пришел к выводу, что это какое-то неведомое чудо растительного мира - возможно, даже шаманское средство для выхода на связь с духами. Последним предположением я решил не делиться и сообщил только первую догадку.
- Молодец! - завкафедрой одобрительно хлопнул меня по плечу. - Вот настоящий специалист! Пусть он не знает частностей, но в глобальных вещах преград для него нет. Свой университет вы не посрамили, молодой человек!
- А что же все-таки это такое? - раздался вкрадчивый голос Жанны.
- Уважаемые коллеги! - завкафедрой встал со стула. - Это - семя клещевины! Как видите, это растение не даром назвали родным нам словом. В природе много непонятного. Много неизведанного. Я надеюсь, что, несмотря на все преходящие трудности, вы принесете немало пользы нашей советской... пардон, российской медицине и всегда будете на страже здоровья населения! Катя! - крикнул он в открытую дверь. - Свидетельства!
Приходилось констатировать, что общие и помпезные слова не всегда бывают пустыми...
Группа новоиспеченных и подтвержденных медицинских э***в покидала Р***О. Евгениус жизнерадостно строил планы на сегодняшний вечер - мы решили отметить окончание курса в семьсот четвертом номере; Жанна поддерживала его оптимистичным хохотом; Илона о чем-то мечтала; а я чуть замедлил шаг и бросил прощальный взгляд на тускло поблескивающие в свете скупого солнца величественные дюралево-стеклянные витражи. Здание А***и напоминало громоздкую и беззащитную научно-исследовательскую машину из фантастического романа славных шестидесятых. И было ясно, что машина эта намертво забуксовала в тягучем каучуке наивных попыток опередить время и прорваться в будущее на халяву. В массовом продукте социализма... Постаревший экипаж даже не пытался освободиться - он расходовал остатки топлива на поддержание жизни, взяв курс на вечный холод и пустоту...
Размышляя о судьбе Р***О, я с ужасом понял, что и моя жизнь тоже дает пробуксовку - в апреле две тысячи четвертого года. Как апофеоз постижения новой истины в сознании моем, выбрасывая часовую пружину глубокого смысла, пронеслись Летовские строчки:
... Под заполненными толпами
Домами, площадями,
Многолюдными пустынями,
Зловонными церквями,
Раскаленными хуями
И голодными влагалищами -
Вечная весна в одиночной камере...
LXXV
Дьявольский симбиоз законов логики и неизбежного закона подлости сделал свое дело: номер семьсот четыре заселили под завязку. В маленькой комнате обитали две приятные молодые особы. Одна из них, высокая соблазнительная блондинка по имени Наталья, бросила на нас с Евгениусом проголодавшийся взгляд и, слегка тряхнув густыми мелкими кудряшками, проследовала в ванную.
Должен признаться, половой инстинкт осторожно намекнул мне, что неплохо было бы составить ей компанию.
А в комнату наших боевых подруг вселилась маленькая пухловатая стареющая мадам, облаченная в советски-деформирующий безрукавый халат. После десяти минут общения выяснилось, что сия женщина обладает удивительно гармоничным набором неприятных качеств: профессия стоматолога сочеталась с именем Галина, высокомерие одинокого убожества - с мерзкими безуспешными попытками казаться моложе, а целлюлитные плечи - с нивелирующе-маскирующей короткой стрижкой.
На наше предложение присоединиться к празднику Галина отказалась:
- Нет, спасибо! Я не пью спиртного и употребляю только растительную пищу!
Меня так и подмывало поинтересоваться насчет применения уринотерапии в области ее профессиональных и личных интересов, однако я предпочел не накалять обстановку. Впрочем, Галина, как мне показалось, перехватила эту мысль на лету. Одарив меня уничтожающим взглядом, она собрала свои нехитрые кухонные пожитки и отправилась варить постную гречневую кашу.
- Из пор ее души сочится гной! - проревел Евгениус, отхлебывая солидную порцию "Бадвайзера" и отбивая на столе бешеный блэкушный ритм.
- Нет, не надо так! - под действием сидра аристократическую кожу скул Илоны покрыл знакомый нежный румянец. - Галина просто несчастная одинокая женщина...
- Простите великодушно! - раскаянно поклонился Евгениус. - Просто я полон созидательно-тестостеронной энергии в предвкушении одного мероприятия. Послезавтра будет концерт лидера безвременно погибшей группы "Accept" - да упокоится душа ее в Валгалле! Завтра я иду за билетами, а послезавтра - отрываюсь под тяжелый металл Шнайдера!
- Хорошо тебе, гаду! - посетовала Жанна. - Я бы с тобой пошла, если б мне на следующий день не надо было на поезд!
- Зато завтра мы пойдем с тобой на рынок! - трогательно утешила ее Илона.
- М-да, - я усмехнулся. - Такой вот фатальный дуализм суровой российской действительности. Кто-то идет отрываться под металл, а кто-то - покупать одежду...
- Смейся, смейся! - Илона налила сидра и надулась.
- Я не смеюсь, - заявил я, допивая вторую бутылку "Эфеса". - Просто хочу узнать, что ты думаешь насчет прогулки после посещения торговой точки.
- А куда мы пойдем? - оживилась Илона.
- Есть у меня одна задумка, - хитро улыбнулся я. - Но я предпочту оставить это сюрпризом.
- Интересно, - Илона потупила взгляд. - Я согласна.
- А знаете что, уважаемые коллеги, - Жанна поднялась со своего места, порылась в шкафу и вернулась к столу с пачкой бумаги и огромной коробкой цветных карандашей, - давайте-ка я вас нарисую! Правда, не всех. Кого успею до отъезда...
- Я первый! - Евгениус резво допил пиво и чинно уселся на стул.
Я обнял Илону; она прижалась ко мне и положила голову на мое плечо. В комнате воцарилась почти полная тишина, лишь изредка нарушаемая чуть более сильным шорохом карандаша. За стенкой, робко ступая в трясину командировки, прислушивались к собственному либидо девчонки. На кухне пошло хлюпала постная гречка. А волшебная рука маэстро умело превращала мертвое белое пространство в яркий образ... Пиво сделало блеклый отблеск Вселенского Оптимизма слепящим светом прожектора - меня несло к нему, как ночную бабочку. Запах волос Илоны наполнял душу опиумной смесью страсти, нежности и неведомого доселе покоя. И я подумал, что когнитивная философия Джима Моррисона отнюдь не упирается в загаженный тупик алкоголизма и смерти...
LXXVI
Галина принесла с собой убийственный дух лишения права выбора. В такой атмосфере теряются все мыслимые пространственно-временные сигналы, а мысли о творчестве, сексе и простом человеческом общении превращаются в труху. Жанна убрала карандаши и незаконченный портрет; мы с Евгениусом быстро допили остатки пива и засобирались к себе.
- Смотри, завтра я должна закончить твой портрет, - заявила Жанна, когда мы вышли в коридор.
- Непременно буду! - Евгениус уверенно тряхнул волосами.
- А вы, юная леди, не слишком задержитесь на своем рынке? - я быстро провел пальцем по маленькому Илониному носику, заставив его обладательницу сморщиться и по-кошачьи потереть мордашку.
- Постараюсь, - Илона слегка улыбнулась. - Но я же тебе рассказывала, какой я шобон...
- Я буду ждать. до завтра, милая! - я чмокнул ее в губки и пошел догонять Евгениуса.
В номере девятьсот три тихонько развивалось теплое домашнее застолье - без женщин, гостей и избыточного веселья, окутанное привычной вуалью сочного аромата мясной нарезки, мягкого перегара "Столичного доктора" и застоявшегося табачного дыма. Впрочем, отсутствие размаха этим вечером было вызвано весьма серьезным происшествием: Голландца свалил алкогольный панкреатит. Бедняга смиренно возлежал на кровати, завернувшись в одеяло и всем своим видом являя такое христианское великомученичество, что прошлые его похождения показались мне искусительной басней, выдуманной Сатаной с целью опорочить честное имя очередного святого. На мой взгляд, недуг, столь неожиданно поразивший Голландца, был даром, ниспосланным свыше или заложенным в генах (что, впрочем, одно и то же). Просто-напросто сработал предохранительный клапан, не позволяя половой ебнутости нашего соседа полностью трансформироваться в инстинкт. Более того, Голландец получал бонусное время для серьезных раздумий и переосмысления собственных взглядов на завоевание самки.
Евгениус охотно присоединился к скучающим Иванычу и Петровичу, а я отказался от традиционно предложенного стакана, достал путевой дневник и забрался на кровать. Разноцветный коктейль бушующих в области солнечного сплетения всполохов гармонии полной комплементации собрался в тонкую золотую спираль, прошивающую лист бумаги рифмованными строками:
Звезды издали поманят
Маячком весенних грез...
Боже, как меня дурманит
Аромат твоих волос!
Все давно уже уснули,
Только мы, забыв покой,
В тишине московских улиц
Растворяемся с тобой...
LXXVII
Сегодняшний день был выходным в полной мере: проснувшись около половины первого, я моментально погрузился в пучину почти полной тишины и праздного безделия. Мужики ушли на учебу, Евгениус, очевидно, отправился на добычу билетов - еще вчера он яростно обещал не вернуться, если таковых ему не хватит. На своей кровати томно ворочался страждущий Голландец.
- Привет, Серега, - я вылез из постели и ходил по комнате в поисках сигарет. - Как ты?
- Хреново! - простонал Голландец. - Наверное, в больницу придется обращаться. Никогда в жизни больше не буду так пить!
- А вот этого не надо! - возразил я. - Ты не волнуйся, хоть и сиделка из меня хреновая, сейчас я соображу чего-нибудь поесть и обещаю - буду ухаживать за тобой с заботливостью матери Терезы.
- Спасибо, Артур, - Голландец шмыгнул носом. - Есть мне нельзя. Ты лучше чайку накипяти побольше.
- Все, что угодно, Серега, - я закурил и принялся одеваться. - Только не умирай и не принимай скоропалительных решений относительно завязки со спиртным.
Голландец вздохнул и отвернулся к стене.
В полной мере насладившись принадлежностью санузла только себе любимому, я быстренько отоварился ингредиентами для завтрака по сути и обеда по времени, напоил чаем Голландца, сытно покушал сам, заботливо прикрыл тарелкой порцию Евгениуса и погрузился в ожидание. Сегодняшний день, как показал дальнейший опыт, послужил отправной точкой для развертывания священной рыночной эпопеи, в которой главным действующим лицом была Илона. Вояж по московским рынкам затягивал почище героина, а время внутри павильонов, похоже, начинало идти в обратном направлении. Одним словом, посещать номер семьсот четыре раньше шестнадцати ноль-ноль смысла не имело.
К счастью, мне не пришлось чересчур долго болтаться в мутноватом мирке легенд и мифов Полинезии. Полтретьего завалился Евгениус, нездорово возбужденный, с дьявольски горящими глазами и, вырвав у меня книгу, аффективно сунул под нос билет на концерт Шнайдера.
- Поздравляю! - я влепил ему легкую оплеуху за недостойное поведение. - Я тебе пельменей оставил.
- Арчи, ты душка! - Евгениус отшвырнул куртку и набросился на еду.
- Спасибо! - я усмехнулся. - Чем собираешься заниматься сегодня?
- Буду ждать Iron Maiden! - горячо признался Евгениус. - Она обещала закончить мой портрет и покрыть его священными рунами любви и верности!
- Не жалко ее отпускать, Евгениус? - я достал сигарету.
- Отпускать... - Евгениус задумался. - Чтоб отпускать, нужно иметь власть над человеком. А здесь, Арчи, какая власть? Здесь - анархия. Свобода, доведенная до абсурда... Здесь никто никому не принадлежит. Даже сам себе... Власть, Арчи, там, в обычной жизни. А здесь - так, делай, что хочешь, или не делай, все равно потом все вернется на круги своя... Больше мне сказать нечего...
LXXVIII
Илона и Жанна активно обсуждали достоинства приобретенных нарядов.
- Привет завсегдатаям московских рынков! - я вошел в комнату и уселся на стул. - Есть чем похвастаться?
- Конечно, есть! - радостно подтвердила Илона. - Я купила дубленку!
- Здорово, - я улыбнулся. - Вы хоть пообедали сегодня?
- Да! - важно сообщила Жанна. - И даже слегка обмыли удачные покупки!
- Ну, это совсем хорошо! - искренне возрадовался я. - В таком случае забираю твою соседку с собой. Возврат не гарантирую.
- А куда мы идем? - поинтересовалась Илона.
- Петровский парк, - я вальяжно закинул ногу на ногу. - Не знаю, почему я выбрал именно его. Просто интуиция.
- Подожди-ка, - хитро улыбнулась Жанна. - Илонку ты забираешь, а мой металлюга где?
- Он обещал прийти на помощь, если я не вернусь, - признался я. - Так что жди его с минуты на минуту.
- Это хорошо! - хищно оскалилась Жанна. - Лишь бы Галина его не опередила...
Илона до безумия соблазнительно поправляла бордовый кожан.
Лифт остановился на шестом этаже, впуская уже знакомого мне прыщавого любителя резких знакомств с женщинами. На этот раз он нацепил строгий костюм, приличный галстук и старательно напомадил жидкие кудри. Картину довершала одинокая роза, нервно зажатая в дрожащих пальцах. Парень окинул меня заносчивым взглядом, посмотрел на Илону и гордо отвернулся к смыкающимся створкам дверей. Судя по всему, в общежитии Р***О экологических ниш хватало на всех...
Сероватые пухлые облака неспешно ползли по фиалковому куполу неба, вызывая в мыслях строчки известного хокку про улитку и склон Фудзи. Солнце ласково перебирало Илонины волосы, отливающие то медью, то золотом. Пахло сегодня как-то особенно: казалось, легкий ветерок, разносящий по улицам приторно-дразнящий дух старого мегаполиса, набрал в пригоршню феромонов и нарочно запихивает их в ноздри.
- Смотри, Артур! - Илона восхищенно показала на редкую щетку постриженного кустарника. - Первые зеленые листики!
Пробуждение природы дошло, наконец, и до северной окраины города. Я вспомнил: так пахло, когда мы курили на Андрюхином балконе... Прижав Илону к себе, я вдохнул полной грудью. К аромату пробудившейся от зимнего сна Москвы примешались чуть уловимый терпкий запах кожаной одежды и сладковатое, будоражащее благоухание Илониного шампуня.
- Скажи мне, это не сон? - мой голос срывался от электрической дрожи счастья и почти абсолютного влечения к любимой женщине.
- Не знаю, - прошептала Илона и судорожно вздохнула.
В свете последнего диалога наш выход на станции "Динамо" ослепил меня собственной символичностью. Свежая синева неба укрылась за толстыми серыми складками облачных кулис, заставив вспомнить Пелевинский "Чапаев и Пустота". Ведь именно эта станция послужила одной из точек многочисленных Петькиных переходов из мира психушки в мир, где его ждали и понимали...
- Человеку нельзя долго находиться под землей, - сообщила Илона. - Как-то теряется ориентация...
- Это ты в точку попала, милая. - согласился я, сжимая ее холодные пальцы.
Петровский парк представлял собой весьма жиденькую еловую рощицу, разрезанную на многоугольники асфальтовыми дорожками. Кое-где под сенью темно-зеленых лап скрывались грязные скамейки и заплеванные урны. По ижевским меркам этот парк, пожалуй, тянул на небольшой скверик. Впрочем, здесь были в ходу другие единицы измерения, да и ели на фоне тяжелого облачного неба выглядели весьма внушительно, даже готически-торжественно.
- Елки, - констатировала Илона. - У нас в Ульяновске их почти нет...
- Зато у нас - на каждом шагу, - автоматически ответил я. - Слушай, солнышко, - спохватившись, я залез в карман жилета и вытащил листок со своим вчерашним опусом. - У меня для тебя есть кое-что... Как сказал сегодня Евгениус, здесь нет ничего, кроме беспредельной, ни на что не опирающейся свободы. Но я... я знаю, что опора теперь у меня есть. и здесь, и там, куда мне предстоит уехать через неделю. Я люблю тебя, милая, и кроме этого ничего не важно...
Я протянул ей стихотворение и закурил. Мы неспеша шли по мрачной аллее парка, Илона разбирала мои корявые строчки; на лице ее появилась счастливая улыбка, а глаза подернулись слюдянистой пленкой.
- Спасибо, Артур, - Илона обняла меня и прижалась щекой к моей груди. - Мне никто никогда не писал стихов...
- Это самое малое, чем я могу выразить все, что чувствую, - я гладил нежный теплый шелк ее волос.
- Я поняла все с первой нашей встречи, - Илона вздохнула. - Я не хочу просыпаться, Артур!
- И я тоже, солнышко, - я чувствовал, как от погребального елового духа защемило в груди...
После внезапно нахлынувшего откровения Илона замкнулась, отгородившись от мира уже известным золотым забралом. Некоторое время мы гуляли молча; Илона оживилась лишь однажды, заметив на невысокой общипанной ели одинокое, давно покинутое обитателями и от этого щедро источающее тоску обреченности воронье гнездо. Через пару минут энтузиазм биолога погас. Мы вновь продолжали наш путь без единого слова; подушечка Илониного пальчика тихонько скользила по моей ладони... Тяжелый сырой воздух лениво обтекал лицо холодными пепельными струйками. Механически вдыхая горьковатый дым "Дуката", я размышлял о том, насколько бытие подобно голографическому полувиртуальному залу заурядного научного центра. Никогда не догадаешься, реальна ли вода раскинувшегося перед тобой озера или это всего лишь красочный фантом, возведенный на раскаленной докрасна стальной плите... И золотое забрало, пришедшее на смену проржавевшему Илониному панцирю, растворялось в готических сумерках Петровского парка музыкой и словами старого доброго "Крематория":
... Она закрывает глаза,
Она шевелит губами,
Она разрешает смотреть
И даже трогать руками.
Каждый готов согреть
Ее своим теплом,
Но она не любит мужчин -
Она любит клубнику со льдом...
Очнувшись от мыслей, я неожиданно понял, что вечер озарен матовым серовато-розовым сиянием - тем же самым, которое так поразило меня на Чистых прудах. Готика уступила место плавному, спокойному блюзу... Московскому весеннему блюзу... Каждый город имеет свой цвет вечеров - неповторимый, словно оттенки в палитре разных художников. Но я уверен, что ни один из них не приближен настолько к Абсолютному Совершенству, как эта незамысловатая опалесценция, сотканная из Любви и Гармонии... А может, это был очередной фантом, порожденный в моем сознании нечеловеческой тягой к Женщине и неопределенной природой романа, не тянущего ни на курортный, ни на служебный? Цвет командировочной любви, вселенной, сжатой до размеров элементарной частицы... Мы поворачивали к стадиону "Динамо"; из бесчисленных окон элитных многоэтажек сочились серовато-розовые слезы.
Стоя на привычно пустынной и тихой платформе станции, мы договорились о завтрашней прогулке по ночной Москве.
LXXIX
Я зашел за Илоной часов в семь, когда мужики, за исключением больного Голландца, начали традиционное послерабочее застолье, а Евгениус, преисполненный решимости, свалил на свой долгожданный концерт. Улица С***я встретила нас холодной тьмой, пробитой сияющими пулевыми отверстиями окон домов, испещренной многоцветными пятнами фонарей и витрин, прошитой алыми, рыжими и серебристыми нитями автомобильных огней. Вечерний гул, подобно дыму гигантского костра, отрывался от черной глади асфальта и медленно поднимался вверх, к тусклым звездам мегаполиса...
- Холодно, - Илона поежилась и спрятала пальчики в рукава пальто.
- Зато звезды видно, - я закурил и выпустил облако дыма, тут же подернувшееся красноватой побежалостью в свете фар замерших на светофоре машин. - И я уверен, что звезды, которые падают на Землю, превращаются вот в таких вот трогательных и невероятно соблазнительных девочек с замерзшими руками...
- Ты меня захвалишь, - смутилась Илона. - Сегодня, кстати, Жанна написала мой портрет. Ты знаешь, очень интересно взглянуть на свой образ, пропущенный через восприятие другого человека...
- Да. - я задумался. - Я бы тоже хотел увидеть себя таким, какой я существую в бытии женщины-художника. Но, к сожалению, завтра мы распрощаемся с нашей драгоценной коллегой.
- Жалко, - Илона вздохнула. - Жанна уезжает... Компания наша потихоньку распадается... Скоро домой...
- Еще не скоро, - я обнял ее. - В такой чудесный вечер мысли об окончании в полном смысле этого слова должны застывать тоненькой корочкой льда и крошиться в пыль под колесами машин...
Илона вздохнула и ничего не ответила.
За отвлеченной беседой, изрядно сдобренной моим словоблудием, мы дошли до торгового ряда неподалеку от метро. Поравнявшись с киоском, торгующим выпечкой, - тем самым, в котором я отоваривался в первый день прибытия в Златоглавую, - я вдруг понял, что сегодня ничего толком не ел. По большому счету, мой московский режим питания ужаснул бы даже патологоанатома...
Желудок сжало железной хваткой, во рту заработали гейзеры.
- Слушай, солнышко, - я растормошил погруженную в раздумья Илону. - Ты чего-нибудь ела сегодня?
- Ела, - Илона трогательно подняла бровки. - Немножко... Я же говорила, что когда я одна, мне лень много готовить...
- Тогда пошли, - я схватил ее за руку и потащил к киоску. - Позор на мою лохматую голову! Таскаю любимую женщину голодной по морозу!
- Артур, не надо, - Илона попыталась вырваться, но тщетно.
Я купил два беляша и две слойки с печенью - все горячее, издающее пьянящий скоромный дух, упакованное в салфетки и пакетики - и вручил Илоне ее долю.
- Спасибо, - она осторожно вытащила беляш и, изящно сжимая побелевшими пальчиками промасленную салфетку, аккуратно откусила кусочек. - М-м-м... Горячий... Вкусно...