 |
|
СПИСОК ИМЕН И НАЗВАНИЙ.. 871 52 страница
Но ты, Гэндальф! О тебе одном я скорблю теперь по-настоящему. Мне поистине стыдно за тебя. Как можешь ты якшаться с этой чернью? Ведь ты горд, Гэндальф, и ты имеешь право на гордость: мысли твои благородны, взгляд зорок, а ум проницателен. Прислушаешься ли ты к моему совету?
Гэндальф пошевелился и посмотрел наверх.
– Разве ты не все сказал при нашей последней встрече? – спросил он Сарумана. – Или ты хочешь взять свои слова обратно?
Саруман помолчал.
– Взять обратно? – повторил он в раздумье. Казалось, он очень удивлен. – Взять обратно? Ради твоего же блага хотел я дать тебе тогда добрый совет, но ты слушал меня вполуха. Ты горд и не любишь, когда тебе дают советы. Осудить тебя за это трудно: ведь ты так мудр! Но в тот раз, думается мне, ты все-таки ошибся. Ты не пожелал меня понять. Я хотел совсем другого! Боюсь, я тогда утратил терпение – так желал я обратить тебя в свою веру... Поверь, я глубоко сожалею о случившемся. Право же, я не питаю к тебе вражды. Даже теперь я готов обнять тебя, хотя ты явился к моему порогу с толпой невеж и насильников. Да разве я мог бы держать на тебя зло? Разве мы не принадлежим к одному высокому древнему братству, к избранному кругу Мудрейших Средьземелья? Дружба нам выгодна, выгодна взаимно. Мы еще могли бы кое-что сделать вместе – например, внести в этот мир немного порядка. Постараемся же понять друг друга, не кивая на тех, кто стоит ниже нас. Пусть они ждут наших решений! Во имя общего блага я готов забыть прошлое и принять тебя. Будешь ли ты держать со мной совет? Поднимись ко мне!
Саруман вложил в эту последнюю попытку столько сил, что потрясены и сокрушены были все до единого. На этот раз чары подействовали совершенно иначе. Добрый, великодушный король устало выговаривал оступившемуся, но все еще любимому вельможе, и самые упреки в устах милостивого самодержца казались лаской. Не к ним, не к свидетелям обращены были эти ласковые речи. Все остальные просто подслушивали под дверью, как невоспитанные дети, как столпившиеся у запертых ворот туповатые слуги, чей удел – выхватывать из разговора высших немногие понятные слова и силиться угадать по обрывкам беседы, как отразятся на их маленьких судьбах дела великих мира сего. А эти двое – Саруман и Гэндальф – вылеплены были из более благородной глины, чем все короли на свете. Оба были бесконечно мудры, оба внушали благоговение и трепет. Отныне они объединятся. А как же иначе? Гэндальф поднимется в Башню, и в покоях Орфанка состоится совет. Они будут обсуждать вещи, которых черни не понять никогда... Дверь затворится, а всем прочим останется смиренно дожидаться внизу и гадать: накажут их или повелят работать? Даже Теодена посетила на миг тень сомнения, тут же облекшаяся в отчетливую мысль: „Он предаст нас. Он войдет, и мы пропали“.
Но Гэндальф только рассмеялся. Наваждение рассеялось, как облачко дыма.
– Саруман, Саруман! – заговорил Гэндальф, все еще не кончив смеяться. – Ты выбрал не ту дорогу в жизни, а жаль! Тебе бы шутом стать, уважаемый! Ты отлично зарабатывал бы на хлеб, да и на тряпки, передразнивая королевских советников. И вошел бы в большую милость при дворе, готов об заклад биться! – Он остановился, давая себе волю досмеяться, и продолжал: – Значит, ты говоришь, что мы с тобой легко поймем друг друга? Боюсь, ты ошибаешься. Тебе меня уже не понять. А вот тебя, Саруман, я понимаю, и слишком даже хорошо понимаю. Я помню твои речи, не говоря уже о делах, гораздо лучше, чем ты думаешь! Когда я посетил тебя в последний раз, ты был тюремщиком на службе у Мордора, куда и собирался меня переправить. Нет уж! Гость, который однажды бежал из твоего дома через крышу, в следующий раз дважды подумает, прежде чем возвратиться в него через дверь. Пожалуй, я не стану подниматься. Но послушай и ты меня в последний раз, Саруман: сойди ко мне сам! Что ты скажешь на это предложение? Исенгард оказался не так неприступен, как ты уповал, как рисовало тебе воображение. Не ждет ли та же судьба и остальные твои надежды? Может, лучше пока оставить их? Обратиться к чему-нибудь иному? Подумай хорошенько, Саруман! Неужели ты не спустишься?
По лицу Сарумана прошла тень, он смертельно побледнел. Прежде, нежели чародей снова принял бесстрастный вид, всем стало видно, что он мучается сомнениями: казалось, ему тяжело было оставаться в Башне, однако и покидать ее он не хотел. Какое-то мгновение Саруман медлил; все затаили дыхание. Наконец чародей заговорил, но голос его звучал отрывисто и холодно. Гордость и ненависть победили.
– Спуститься? Мне? – спросил он с насмешкой. – Разве безоружный станет выходить за порог на переговоры с разбойниками? Я и отсюда неплохо слышу, благодарю вас!.. О нет, нет, я не так глуп, чтобы поверить тебе, Гэндальф. Диких лесных демонов вы с собой не взяли, но я знаю, где они прячутся! Стоит тебе приказать...
– Предатели всегда недоверчивы, – устало отвечал Гэндальф. – Но тебе незачем бояться за свою шкуру. Я не собираюсь убивать тебя. Более того, никто тебя и пальцем не тронет, и если бы ты меня и впрямь понимал, как хвалишься, ты бы нас не боялся. Я велю оставить тебя в покое. А пока – тебе дается последняя возможность. Ты волен уйти из Орфанка, куда захочешь. Соглашайся!
– Звучит неплохо, – с ехидцей сказал Саруман. – Узнаю Гэндальфа Серого! Как всегда учтив, как всегда снисходителен! Конечно, Орфанк – удобное, тепленькое местечко, только бы удалось спровадить оттуда Сарумана! Но зачем бы это мне ни с того ни с сего уходить из собственного дома? И что значит – „волен“? Я полагаю, ты поставишь мне определенные условия?
– По-моему, вид из твоих окон не очень-то располагает остаться, – ответил Гэндальф. – Но, если ты подумаешь хорошенько, найдутся и другие причины для ухода. Рабов у тебя больше нет – одни погибли, другие разбежались. Соседям ты отныне – заклятый враг. Ну а новому хозяину ты попытался натянуть нос – и не очень-то преуспел в этом. Учти: когда Глаз повернется в твою сторону, он будет багровым от ярости. Говоря „ты волен идти куда хочешь“, я имею в виду – волен по-настоящему: без надзора, без оков, без обязательств. Ступай куда угодно, Саруман, хоть в Мордор, если пожелаешь! Но прежде ты отдашь мне ключ от Орфанка и посох волшебника. Я приму их как залог твоего исправления, а позже, если заслужишь, возвращу обратно.
Лицо Сарумана исказилось яростью и позеленело, глаза вспыхнули красным огнем. Он расхохотался, как безумец.
– Позже?! – крикнул он и, не удержавшись, перешел на визг: – Позже? Это когда же? Когда ты заполучишь ключи от Барад-дура, короны семи королей и посохи всех Пяти Волшебников?[398] Когда купишь себе сапоги на десяток размеров больше, чем носишь теперь? Каков скромник! Вряд ли тебе в таком случае понадобится моя помощь! Нет! У меня есть дела поважнее. Не будь глупцом! Если хочешь заключить со мной договор – иди проспись, а потом будем разговаривать! Время еще есть. Только не тащи больше к моему порогу всю эту свору головорезов и прочей мелкой шушеры, что висит у тебя на хвосте и цепляется за твой плащ! До встречи!
Он повернулся и скрылся в темном проеме балконной двери.
– А ну-ка, вернись! – приказал Гэндальф.
К всеобщему удивлению, Саруман поворотился назад и медленно, как бы против воли, шагнул на балкон. Тяжело и неровно дыша, он оперся о железную решетку. Правая рука его цепко, как клешня, сжимала массивный черный посох.
– Тебя никто не отпускал, – сурово произнес Гэндальф. – Я еще не кончил переговоры! Как погляжу, ты крепко сдал, Саруман. Прежнего ума в тебе уже не видно. Глупец! И все же мне жаль тебя. Ты мог бы еще порвать с обуявшим тебя злом, расстаться с безумными планами и послужить добру. Но ты предпочел остаться в Башне и до скончания века глодать высосанные кости своих неудавшихся замыслов. Что ж!.. Но предупреждаю: теперь выйти тебе отсюда будет непросто – если только за тобой не протянется черная рука с востока!.. Слушай, Саруман! – Он повысил голос и вдруг заговорил необыкновенно жестко и властно: – Слушай и внемли! Я больше не Гэндальф Серый, которого ты когда-то предал. Перед тобой Гэндальф Белый, который прошел через смерть и возвратился. Отныне у тебя нет цвета. Я изгоняю тебя из Ордена и лишаю места на Совете Мудрых. – Он поднял руку и медленно, ясным, холодным голосом произнес: – Саруман, твой посох сломан!
Раздался треск; посох в руках Сарумана переломился надвое. Набалдашник упал под ноги Гэндальфу.
– Ступай! – повелел Гэндальф.
Саруман вскрикнул, отшатнулся, упал – и пополз прочь, в темноту.
В это же мгновение о железную решетку балкона, на которую только что опирался Саруман, ударился тяжелый блестящий предмет, брошенный откуда-то сверху. Отскочив от решетки, он пролетел совсем близко от головы Гэндальфа и врезался в ступеньку. Балконная решетка от удара загудела и прогнулась; ступенька, пустив сноп искр, пошла трещинами. Сам предмет остался невредим и покатился вниз. С виду это был стеклянный шар с налитой огнем сердцевиной. Пиппин бросился за ним и успел поймать на самом краю одной из луж.
– Подлец! Убийца! – закричал Эомер.
Гэндальф не пошевелился.
– Саруман здесь ни при чем, – сказал он. – Я думаю, он ничего не бросал и не отдавал такого приказа. Шар упал из верхнего окна. Видимо, это прощальный подарок Червеуста – вот только целиться он не умеет.
– Он не смог решить, кого ненавидит больше – тебя или Сарумана, – предположил Арагорн. – Вот рука у него и дрогнула.
– Может быть, – согласился Гэндальф. – Эти двое вряд ли будут друг для друга большим подспорьем и утешением в несчастье. Боюсь, кончится тем, что они просто загрызут друг друга. Наказание, однако, справедливое. Если Червеуст выйдет из Орфанка живым – пусть считает, что ему повезло: он не заслуживает и этого... Постой, дружок! Дай-ка мне эту штуку! Кто тебя просил ее трогать? – вдруг воскликнул он, резко обернувшись и увидев Пиппина. Тот медленно поднимался по ступенькам; казалось, в руках у него что-то очень тяжелое.
Гэндальф быстро сбежал к нему, выхватил из рук хоббита темный шар и поспешно завернул в полу своего плаща.
– Об этой вещице я позабочусь сам, – сказал он. – По-моему, Саруман предпочел бы бросить в меня чем-нибудь другим!
– Кстати, у него вполне могло заваляться еще что-нибудь не менее увесистое, – заметил Гимли. – Если ваш разговор окончен, давайте отойдем хоть на бросок камня! Не надо стоять под ударом...
– Разговор с Саруманом окончен, – кивнул Гэндальф. – Идем!
Они повернулись спиной к дверям Орфанка и спустились вниз по ступеням. Всадники встретили Короля ликующими возгласами и салютовали Гэндальфу. Чары Сарумана потеряли силу: все видели, как чародей по слову Гэндальфа вернулся на балкон и с позором уполз обратно.
– Ну что ж, с этим покончено, – сказал Гэндальф. – Теперь хорошо бы разыскать Древоборода и рассказать о нашей беседе с хозяином Орфанка.
– Можно подумать, Древобород не догадывается, чем все это обернулось, – пожал плечами Мерри. – Разве ты ожидал чего-то другого?
– Пожалуй, не ожидал, – согласился волшебник. – Хотя было мгновение, когда Саруман дрогнул... Я обязательно должен был попытаться. Причины тому разные: и долг милосердия, и кое-что еще. Во-первых, Саруману ясно было показано, что его голос утратил прежнюю власть над душами. Нельзя быть и тираном и советчиком одновременно. Когда замысел созрел, его уже не скроешь. Саруман угодил в западню: он попытался изловить свои жертвы по отдельности на глазах у них самих! А потом ему был дан выбор, и выбор честный – я предложил Саруману порвать с Мордором, отречься от прежних замыслов и взяться за исправление содеянного. В чем у нас нужда, он знает лучше, чем кто-либо, и мог бы сослужить нам хорошую службу. Но он выбрал иное. Он не желает никому помогать, он хочет оставить Орфанк себе. Он не привык служить, он привык повелевать. Над ним уже нависла страшная тень Мордора – а он все лелеет надежду оседлать бурю. Несчастный глупец! Ведь если силы Мордора хлынут на Исенгард, он будет проглочен в одно мгновение. Это мы не можем подступиться к Орфанку, а Саурон? Кто знает, что для него возможно, а что нет?..
– А если Саурон потерпит поражение? Что ты сделаешь с Саруманом? – спросил Пиппин.
– Я? Да ничего, – пожал плечами Гэндальф. – Мне власть над ним ни к чему. Что с ним станется? Не знаю. Горько, конечно, что в этой Башне пропадает и понапрасну выдыхается сила, в прошлом такая могучая и благородная... Ну, а наши дела складываются неплохо. Странные бывают причуды у судьбы! И как часто ненависть уязвляет сама себя! Наверное, даже проникни мы в Орфанк, мы не отыскали бы там сокровища ценнее, чем шар, которым запустил в нас Червеуст!
В этот момент сверху, из окна Башни, донесся отчаянный вопль и тут же резко оборвался.
– Похоже, Саруман с этим согласен, – подытожил Гэндальф. – Оставим их. Пусть разбираются сами!
Они двинулись к разрушенным воротам. Как только арка осталась позади, из тени камней, нагроможденных большими кучами, выступил Древобород, а за ним еще дюжина энтов. Арагорн, Леголас и Гимли смотрели на них и дивились.
– Позволь представить тебе моих друзей, Древобород, – сказал Гэндальф. – Я рассказывал тебе о них, помнишь? Теперь они перед тобой. – И он назвал имена своих спутников.
Древобород осмотрел Арагорна, Гимли и Леголаса долгим, изучающим взглядом, а затем по очереди обратился к каждому с приветствием. Особое благоволение он выказал Леголасу.
– Говорят, ты прибыл издалека, из самой Черной Пущи, мой добрый эльф? Некогда это был очень большой лес!
– Черная Пуща и сейчас велика, – ответил Леголас. – Но не настолько, чтобы мы, ее обитатели, устали от общения с деревьями! Я мечтаю побродить по Фангорну. Ведь я успел пока побывать только на опушке. И мне жаль было покидать ваш лес так скоро.
Глаза Древоборода засветились от удовольствия.
– Надеюсь, твое желание исполнится раньше, нежели состарятся эти горы, – торжественно произнес он.
– Я бы хотел, чтобы оно исполнилось побыстрее! – воскликнул, поклонившись в ответ, Леголас. – Я заключил с моим другом договор: если все сложится удачно, мы навестим Фангорн вместе – с твоего соизволения, конечно!
– Эльфы для нас всегда желанные гости, – кивнул Древобород.
– Речь не об эльфе, – сказал Леголас. – Речь о Гимли, сыне Глоина.
Гимли поклонился энту в пояс, отчего топорик выскользнул у него из-за пояса и со звоном покатился по камням.
– Гумм! Гм! Гном, да еще с топором?! – прогудел Древобород, с подозрением глядя на Гимли. – Эльфам я мирволю, но ты просишь от меня слишком многого, любезный Леголас! Гу-умм! Что за странная дружба!
– Может быть, она и покажется кому-то странной, – возразил Леголас, – но, пока Гимли жив, без него я в Фангорн не пойду. Знай, о Фангорн, владыка Фангорнского леса, что топор моего друга предназначен не для стволов, а для орочьих шей. В битве за Хорнбург он обезглавил целых сорок орков и еще двоих в придачу!
– Гумм... Ну что ж, – смягчился Древобород. – Это мне по душе. Добро же! Что будет, то будет – не надо спешить и бежать событиям навстречу. Тем более сейчас все равно время расстаться. День клонится к вечеру, а Гэндальф говорил, что хочет выехать до наступления темноты. Да и король Рохана спешит к себе домой.
– Да, мы должны ехать, и немедленно, – подтвердил Гэндальф. – Кстати, боюсь, привратников нам придется забрать с собой! Вы отлично справитесь и без них.
– Справиться-то я справлюсь, – вздохнул Древобород. – Но мне будет их не хватать. Мы знакомы без году неделя, а уже подружились. Похоже, с возрастом я становлюсь не в меру тороплив! Под старость время иногда оборачивается вспять... Но в мире так давно не появлялось ничего нового – ни под солнцем, ни под луной... И вот – поди ж ты! Ну, теперь я их не забуду. Они уже нашли свое место в Длинном Списке. Энты выучат две новые строчки:
Энты-старейшины, землерожденные,
Скороходы и водохлебы;
Милые, вечно голодные хоббиты,
Малый и незлобивый народец...
Эти два племени будут отныне дружны между собой, и дружба эта продлится до тех пор, пока обновляются листья по весне. Доброго пути! Узнаете что-нибудь там, у себя, – не забудьте послать мне весточку. Вы, надеюсь, понимаете, о чем я говорю! Вдруг вы и правда повстречаете наших жен или что о них услышите? Да и просто так заезжайте!
– Непременно! – в один голос ответили Мерри и Пиппин и тут же поспешно отвернулись.
Древобород долго смотрел на них, в задумчивости покачивая головой. Наконец он повернулся к Гэндальфу:
– Значит, Саруман не спустился к вам? Так я и думал. Сердце у него как у черного хьорна – насквозь прогнило. С другой стороны, если бы я сам потерпел поражение и все мои деревья были порублены, а я остался один, я бы тоже не вышел к врагам, покуда у меня оставалось бы убежище.
– Так-то так, но ведь ты не замышлял наводнить весь мир деревьями, а все остальное уничтожить, – возразил Гэндальф. – Саруман заперся в своей башне, чтобы и дальше нянчить в душе ненависть ко всем и вся. Он еще начнет плести новые сети, вот увидишь... Ключ от Орфанка у него. Но выйти из Башни Саруман не должен.
– Мы ему не позволим. Уж энты об этом позаботятся, – пообещал Древобород. – Без моего разрешения Саруман за порог и шагу не ступит. Мы будем сторожить его денно и нощно.
– Об этом я и хотел тебя просить, – сказал Гэндальф. – Теперь я могу уехать и заняться другими делами. Одним камнем на душе меньше! Только будьте внимательны! Вода спáла, а значит, недостаточно поставить у Башни часовых и успокоиться. В крепости наверняка есть подземные ходы. Саруман обязательно постарается их использовать. Стоило бы еще разок запрудить Исену – если вы, конечно, возьметесь за этот труд. Пусть Исенгард останется озером, пока вы не разведаете все тайные ходы. Все подземелья должны быть затоплены, все норы – закупорены... Тогда Саруман вынужден будет смириться со своей участью. Пусть сидит в Башне и смотрит на белый свет через окно.
– Предоставь дело энтам! – усмехнулся Древобород. – Мы перетряхнем всю долину и заглянем под каждый камушек. А потом сюда вернутся деревья – вековые деревья из глухих чащоб Фангорна. Мы назовем это место Сторожевым Лесом. Без нашего ведома тут ни зверь не прорыщет, ни птица не пролетит – можете быть спокойны! Пока не минет семь раз по стольку лет, сколько он нас мучил, энты будут стеречь его и не устанут!
Глава одиннадцатая.
ПАЛАНТИР[399]
Солнце уже садилось за длинный западный отрог, когда Гэндальф, его друзья и Король со своими всадниками выехали из Исенгарда. Гэндальф посадил за собой в седло Мерри, Арагорн – Пиппина. Двое всадников из королевской свиты сразу пустили коней в галоп и вскоре скрылись из виду. Остальные поехали не торопясь.
У ворот выстроились энты; они стояли вдоль всего пути торжественным рядом, как статуи с поднятыми руками. Когда отряд миновал эту безмолвную аллею и двинулся вниз по вьющейся дороге, Мерри и Пиппин оглянулись. Небо еще светилось, но на Исенгард уже надвинулась тень горных склонов, и серые руины медленно погружались во тьму. Энты ушли, у стен остался только Древобород. Издали он казался старым деревом с обломанной верхушкой, и хоббитам вспомнилось, как они встретили его впервые – на солнечной скале у границ Фангорна.
Впереди показался столб. Он стоял на прежнем месте, но Белая Рука лежала на земле, расколотая на мелкие кусочки. Прямо посреди дороги белел в сумерках длинный указательный палец. Теперь ноготь на пальце казался черным.
– Энты ничего не упустили, – заметил Гэндальф.
Отряд двинул коней дальше. В долине сгустился вечер.
– Нам еще долго ехать, а, Гэндальф? – подал голос Мерри после долгого молчания. – Не знаю, что ты думаешь о мелкой шушере, которая „висит у тебя на хвосте“ и „цепляется за твой плащ“, только должен сообщить, что „шушера“ немного устала и подумывает отцепиться. Кроме того, она не прочь соснуть.
– Значит, ты слышал? – нахмурился Гэндальф. – Забудь и не береди больше этой раны! Скажи спасибо, что Саруман не стал продолжать и занялся другими. Ведь он косился на вас все время, пока мы беседовали! Если это утешит ваше самолюбие, могу сказать, что о вас с Пиппином он думал больше, чем обо всех остальных, вместе взятых! Кто вы? Как очутились в Исенгарде? Что вас сюда привело? Много ли успели узнать? Побывали в орочьих лапах или нет? А если были, то как вам удалось бежать от орков – ведь отряд, высланный за вами, был уничтожен? Вот какие безделицы терзают великий ум Сарумана! Услышать издевку из его уст – это в каком-то смысле даже почетно, Мериадок! Ну как, ты польщен?
– Спасибочки, – отозвался Мерри. – Но по мне, цепляться за твой плащ и висеть у тебя на хвосте – честь куда бóльшая. Вот так-то, Гэндальф! К тому же это очень удобно: всегда можно дернуть тебя за полу и спросить еще раз: мы что, всю ночь будем ехать?
Гэндальф рассмеялся:
– Нет на тебя угомона! Воистину, каждый мудрец должен возить за собой в седле парочку хоббитов. Вот кто отучил бы нас подменять одни слова другими и витать в облаках! Прошу прощения! Впрочем, я подумал и об этих низменных вопросах. Мы не будем особенно торопиться и через несколько часов подъедем к выходу из долины. Там и остановимся. А вот завтра придется спешить. Поначалу мы собирались отправиться из крепости прямо в Эдорас, во дворец Короля, что отняло бы у нас несколько дней. Но, подумав, мы изменили планы. В Хельмскую Теснину высланы гонцы. Они предупредят людей, что к утру Король вернется в Хорнбург, а оттуда, умножив свиту, двинется горными тропами в Дунхаргскую Крепость. В открытую ехать теперь опасно даже ночью. Двое-трое – еще куда ни шло...
– Вечно у тебя то ничего, то сразу всего невпроворот! – рассмеялся Мерри. – Все мои мысли были только о ночлеге. Боюсь, о завтрашнем дне я и думать забыл. Где она, эта Хельмская Теснина, и с чем ее едят, не говоря уже обо всем прочем? Я же тут ничего не знаю.
– Неплохо бы в таком случае поинтересоваться, если хочешь разбираться в том, что происходит! Только будь добр, повремени, а лучше – расспроси кого-нибудь другого. Я должен о многом подумать.
– Так и быть! Вот разожгут костер – пойду и пристану к Бродяге. Он покладистее. Одно мне только скажи: зачем такие сложности да предосторожности? Я думал, мы выиграли битву!
– Выиграть-то мы ее выиграли, но это только начало. К тому же благодаря победе мы подвергаемся теперь большей опасности, чем прежде. Исенгард и Мордор как-то связаны между собой, хотя я до сих пор еще не дознался, как удается им так быстро обмениваться новостями. У меня нет уверенности, что мои догадки правильны... Но как бы то ни было, Глаз Барад-дура будет теперь с удвоенным нетерпением обращаться в сторону Чародеевой Долины, а заодно – и к Роханским степям. Чем меньше он разглядит, тем лучше.
Извилистая дорога неторопливо приближалась к выходу из долины. Шум Исены, бурлившей в каменном русле, то приближался, то отдалялся. С гор спустилась ночь. Туман рассеялся без остатка. Подул свежий ветер. Округлившаяся луна заливала восточную половину неба холодным бледным сиянием. Справа горы плавно перешли в голые холмы. Впереди раскинулись бескрайние серые степи.
Наконец всадники приостановились. Отряд свернул вправо, на мягкую горную траву. В полутора верстах от дороги отыскалась удобная лощина, упиравшаяся в обращенный к Исенгарду склон Дол Барэна, горы, замыкавшей цепь северных вершин. Подножие Дол Барэна зеленело, вершина была темной от вереска. По склонам лощины лохматились буйные заросли прошлогоднего папоротника, из остро и приятно пахнувшей земли уже торчали туго скрученные весенние побеги. Всадники разбили лагерь под колючими терновыми кустами, густо росшими понизу. До полуночи оставалось еще часа два. Костер разожгли у корней огромного, раскидистого, как дерево, шиповника, заскорузлого от старости, но крепкого: на кончиках его ветвей уже набухали почки.
Роханцы выставили часовых – по два на смену. Остальные, поужинав, завернулись в плащи да одеяла и заснули. Хоббиты улеглись в сторонке, на куче прошлогоднего папоротника. Мерри клонило в сон. Пиппину, наоборот, словно соли на хвост насыпали. Он ворочался с боку на бок и все никак не мог устроиться. Листья папоротника под ним шуршали и потрескивали.
Наконец Мерри не выдержал.
– Ты что там ерзаешь? – шепотом спросил он. – На муравейник, что ли, улегся?
– Да нет, – отозвался Пиппин. – Не очень-то здесь удобно, понимаешь? Я все пытаюсь вспомнить, когда я в последний раз на кровати спал.
Мерри зевнул.
– Посчитай на пальцах, – посоветовал он. – Но вообще ты и без меня должен помнить, когда мы уплыли из Лориэна...
– Это не то, – возразил Пиппин. – Я имел в виду настоящую кровать, в настоящей спальне!
– Значит, надо считать от Ривенделла, – проворчал Мерри. – Но лично я сегодня где угодно заснул бы.
– Везучий ты, Мерри, – снова начал Пиппин некоторое время спустя. – С Гэндальфом ехал!
– Ну и что с того?
– Наслушался небось всякого разного, узнал что-нибудь новенькое...
– Конечно. Даже много новенького! Старик сегодня был на редкость разговорчивым. Будто ты сам не слышал! Ты же ехал в двух шагах от нас, а мы и не думали секретничать. Если вознамерился из него еще что-нибудь вытянуть – садись к нему завтра вместо меня. При условии, конечно, что он согласится.
– Правда?! Чудесно! Только из него, наверное, ничего толком не вытянешь. Ведь он совсем не переменился, правда?
– Вообще-то переменился, – проговорил Мерри, у которого даже сон начал понемногу проходить: он не мог взять в толк, что за муха укусила его друга. – Я бы сказал, он как-то вырос. И подобрел. Зато теперь я его немного побаиваюсь. Он чаще смеется, зато чаще и в себя уходит. Да, здорово он переменился! Но по-моему, мы еще и малой доли не видели. Взять хотя бы, как он отчитал Сарумана. Раньше как было? Саруман стоял выше Гэндальфа, он даже возглавлял Совет – кто бы мне, кстати, толком объяснил, что это за Совет такой? Величали Сарумана не иначе как Саруман Белый. А теперь Гэндальф сам Белый. Он заставил Сарумана выйти на балкон и сломал его посох. А потом сказал одно только словечко, и тот убрался как миленький.
– Если Гэндальф переменился, то тем более будет скрытничать, – вздохнул Пиппин. – Возьми, к примеру, этот стеклянный шар. Что, разве не видно было, как старина Гэндальф обрадовался? То-то же! Он что-то знает про этот шар, как пить дать знает!.. Или догадывается. А нам не говорит. Хоть бы намекнул. Так нет же! Между прочим, штуку-то эту не он, а я подобрал. Если бы не я, она потонула бы в луже. А Гэндальф, конечно, тут как тут: „Дай-ка сюда, малыш!“ И молчок. Что же это за шар, а? Вот бы проведать! Тяжеленный такой... – Последние слова Пиппин пробормотал еле слышно, – казалось, он забыл о Мерри и разговаривает сам с собой.
– А, так вот что тебя донимает! – удивился Мерри. – Вспомни Гилдора, Пиппин, радость ты моя! Сэм, бывало, все повторял за ним: „В дела волшебников не вмешивайся: они народ капризный и на гнев скоры“.
– Мы вот уже полгода только и делаем, что вмешиваемся в дела волшебников, – не унимался Пиппин. – Как опасности – так пожалте, а чтобы объяснить толком, что происходит, – так нет! Мне вот охота на этот шар посмотреть, к примеру. Что тут такого?
– Ты бы лучше поспал, – посоветовал Мерри. – Узнаешь ты про свой шар, никуда он не денется. Не было еще случая, чтобы Тукк оказался любопытнее Брендибэка, но, боюсь, сегодня ты меня переплюнешь! Время вот только ты выбрал неподходящее.
– Положим, но что тут плохого? Ну хочется мне посмотреть на этот шар, ну и что? Я же знаю, что это невозможно. Еще бы! Старина Гэндальф сидит на нем, как курица на яйце. Но мне-то от этого не легче! Да и от твоего „шиш-ты-его-получишь-а-потому-дрыхни“ тоже.
– А что я еще могу тебе сказать? – хмыкнул Мерри. – Ты уж не сердись, голубчик, но до утра придется потерпеть. Вот встанем, позавтракаем – тогда увидишь, какой я на самом деле любопытный! Почище тебя! Может, кстати, завтра я и помогу тебе умаслить Гэндальфа. Но теперь баста! Спать пора. Еще один зевок, и рот у меня разорвется до ушей. Спокойной ночи!
Пиппин не ответил. Он перестал ворочаться, но сна у него по-прежнему не было ни в одном глазу. Пример мирно посапывающего Мерри – тот уснул, едва успев договорить „спокойной ночи“, – не вдохновил его. Теперь, когда все стихло, мысли о темном шаре одолевали его еще назойливее. Он снова и снова ощущал на ладони странную тяжесть, а перед глазами все стояли таинственные багровые глубины, куда он успел на мгновение заглянуть. Пиппин снова заерзал, повернулся на другой бок и попытался думать о чем-нибудь другом.
В конце концов терпение у него лопнуло. Он встал и осмотрелся. Было зябко, пришлось поплотнее закутаться в плащ. Холодная белая луна смотрела прямо в лощину. Под кустами заострились четкие черные тени. Вокруг вповалку лежали спящие. Часовых нигде не было видно, – должно быть, они несли дозор на холме, повыше, а может, прятались в зарослях папоротников. Движимый непонятным ему самому побуждением, Пиппин крадучись подобрался к месту, где лежал Гэндальф. Казалось, волшебник спит крепко. Правда, веки у него были прикрыты не до конца: из-под длинных ресниц поблескивали белки. Пиппин поспешно отступил. Гэндальф не шевелился. Хоббита снова потянуло вперед – и он, словно кто его подталкивал, опять стал подкрадываться к волшебнику, на этот раз сзади. Гэндальф спал, укрывшись одеялом и накинув сверху плащ. Между его согнутой в локте рукой и правым боком, круглился какой-то предмет, завернутый в черное. Рука спящего, похоже было, только что соскользнула с этого черного бугорка и теперь лежала на траве.